неоднократно подвергался строгим взысканиям: заключению в карцер на время от 3
до 15 часов. Пед. Совет решил прибегнуть к последней мере дисциплинарного
взыскания и определил: объявить Самохину выговор от имени Пед. Совета пред
целой гимназией с уменьшением отметки по поведению до «2» и с предупреждением,
что если он не исправится, то будет уволен из гимназии»
[250].
Но некоторым учителям для наказания были достаточны куда более незначительные
проступки, как, например, учителю Ф. Стулли: «. поводы к наказаниям всегда
находились: шепотом сказанное соседу слово, легкая улыбка, не расслышанное
слово учителя, малейшая неисправность в тетрадях, слишком поспешное или слишком
медленное. движение ученика, вызванного к доске для ответа, - все могло
повести и по большей части вело к наказанию»
[251].
Таким образом, в ходу у учителей и начальства был единственный способ
воспитания. Они старались сохранять дисциплину, держать под контролём и в
подчинении своих учащихся любыми средствами. Это продолжалось до тех пор,
пока, наконец, не стали появляться первые зачатки педагогики.
4.2. Ученик - Ученик
На воспитание и формирование личности школьника воздействовали не только
взрослые, но и другие учащиеся. Ведь именно из них состояла среда, в которой
приходилось вращаться школьнику: «Кого воспитывала семья, а кого - и таких было
не мало - исключительно своя же школьная среда, у которой были свои неписаные
законы морали, товарищества и отношения к старшим - несколько расходившиеся с
официальными, но, право же, не всегда плохие»
[252]. А среда, как известно, - не последний фактор в развитии характера,
особенно ещё такого не утвердившегося, как детский.
4.2.1. Старший ученик – младший ученик
Большое влияние оказывали старшие ученики на младших. Тем более, когда
старший ученик назначался надзирателем над младшими: «Надзиратели ночью не
дежурили, но в виде надзирателей, в комнаты низших классов, назначались
директором, на весь курс, благонравнейшие из воспитанников последнего, 4-го
класса; им даваема была и надзирательская власть над воспитанниками, они
могли наказать своих подчиненных». При этом сами «надзиратели» особого
удовольствия от таких обязанностей не испытывали: «Старшие воспитанники
должны были отвечать за беспорядки подчиненных, и за это с них строго
взыскивалось.
.надзирателю за младшим классом приходилось вставать всегда аккуратно в 6 часов,
будить маленьких мальчиков, отвечать за их провинности, и слушать за это
выговоры от настоящих надзирателей, а иногда и от директора.»
[253].
Случались такие надзиратели, что подчиненные были им совсем не рады: «Для
присмотра за учениками низших классов во время занятий назначались из учеников
7-го и 6-го класса старшие. Это были чистые деспоты. Бывало за пустяк
придерётся, оставит малого без обеда, а сам съест его порцию за столом. Им даже
позволялось бить младших учеников»[254]
. На то же указывают Н. Бунге и Н. Забугин: «Кроме директора, инспектора и
надзирателей, над пансионерами властвовали ещё так называемые «старшие»
воспитанники, которые весьма дурно обращались с вверенными их попечению
младшими воспитанниками и часто наказывали их»
[255]. Их слова дополняет А.Скабичевский: «Старшие считались помощниками
гувернеров, они обязаны были следить за порядком и записывать нарушителей его.
Пользуясь этой властью, наш старший учредил целую систему взяточничества. Как
только дети собирались в класс, он тотчас же начинал записывать в свой штрафной
список первых попавшихся ему на глаза. Каждый записанный должен был откупиться
булками, перьями, карандашами, пеналами и т.п.»
[256].
Если нравственное воспитание старших учеников было низкого уровня, то и их
воздействие на умы младших было соответственное. Особенно если в одном классе
с детьми оказывались учащиеся куда более старшего возраста: «Среди чуть ли не
большинства великовозрастных пансионеров старших классов царил скрытый разврат
и цинизм, скабрезные разговоры представляли самое излюбленное их развлечение.
Они собирали вокруг себя целую толпу мальцов и развращали их младенческие души.
Среди них практиковались всевозможные виды школярской разнузданности, от
ребячески бессмысленных до самых грубых и противоестественных проступков.»
[257]. На то же указывает и Н. Булюбаш: «. нравственность воспитанников была
испорчена: пьянство, разврат, карточная игра, фискальство, драки были страшно
развиты и считались вещами обыкновенными, между товарищами не было дружеской
связи, напротив, большие всегда угнетали младших [...]
Каждый класс состоял из взрослых и малолетних. Первые были угнетающие, вторые
угнетённые. Кроме того в низших классах, включительно до пятого, были так
называемые царьки, которым все должны были повиноваться, как физически
сильнейшим [...]
Взрослые заставляли малых играть с ними в карты. Чаще всего большие
выигрывали; проигрыши никогда не платили.
Жаловаться на товарища считалось бесчестным. На ябеду набрасывали шинель во
время промежутков между уроками и били, сколько душе угодно.
Взрослые крали у малых книги, потом продавали их на толкучем рынке, а деньги
пропивали»[258].
Похожую ситуацию описывает и А.Скабичевский, рассказывая о начале 50-х годов:
«.самым тяжелым игом были товарищи. Нужно сказать, что в то время не
существовало ещё никаких ограничений относительно срока пребывания учеников в
гимназии, и ученики могли оставаться в первом классе лет по пяти. При таких
порядках в младших классах рядом с десятилетними мальчуганами, восседали
юноши, годившиеся хоть сейчас под венец. Особенно в третьем классе можно было
встретить верзил, уже брившихся, говоривших басом, пивших водку, резавшихся в
картишки и знакомых со всеми увеселительными заведениями в столице.
Если принять в соображение, что мало-мальски способные и
нравственно-дисциплинированные дети аккуратно переходили из класса в класс, а
засиживались самые беспардонные лентяи и шалопаи, то станет понятным, какое
деморализующее влияние оказывали подобные чудовища, оборванные, грязные,
растрепанные, с заспанными глазами, с печатью наглости или идиотизма грубые,
одичалые и развратные, на сидевших с ними рядом малюток девяти и десяти лет.
Понятно, что силою своих кулаков великовозрастные держали своих
товарищей-новичков под игом необузданного деспотизма, тешились над ними вволю и
в то же время научали их всяким пакостям»
[259].
Ненависть между старшими и младшими учениками нередко доходила до открытой
вражды, очень часты были драки между классами: «Один класс был в постоянной
вражде с другим: седьмой с шестым, пятый с четвёртым и т.д. Между двумя
враждебными классами происходили такие драки, что некоторые из участвовавших
отправились в больницу»[260].
Сразу ясно, кто в таких войнах побеждал: «Нередко младший класс гуртом бился на
кулачки со старшим. Бой происходил на площадке, разделявшей классы, и
оканчивался, разумеется, побиением первоклассников»
[261]. Эта вражда могла приобретать угрожающие размеры: «Все классы первой
гимназии очень враждовали между собой и отстаивали один у другого своё
первенство; напр., ученики третьего класса не хотели уступить превосходство
четвёртому, бились, дрались и не просто кулаками, а коромыслами и даже
кочергами. Драки были ожесточёнными, кровь лилась ручьями. Раз такого рода
драка окончилась плачевно: несколько учеников были изувечены, рёбра поломаны,
зубы выбиты, носы расквашены, и все лица покрылись опухолью.»
[262].
Впрочем, в некоторых учебных заведениях, могли быть и другие отношения. Так, А.
Позднеев пишет о начале XX века: «Малыши первого и второго классов тянулись к
старшим гимназистам восьмого класса и любили гулять с ними. Особенной любовью
пользовался. Гриня Холодный, который умел приласкать и поговорить с малышами,
всегда его окружавшими»[263].
Но обычно лучшим случаем было, если старшие ученики вообще не общались с
младшими: «.старшие возрастом и ученики средних классов не обращали на меня
внимания.»[264]. В этой вопросе был
иногда даже особый порядок, этикет: «. у нас сами воспитанники обращали самое
строгое внимание на чин классов. Воспитанник второго класса гордо держал себя
перед воспитанником первого, и так далее. Если бы кто стал якшаться с низшими,
тот рисковал бы возбудить к себе презрение от всех своих соклассников»
[265].
В общем, чаще всего старшие ученики либо вовсе не обращали на младших
никакого внимания, либо находили в них жертв обид и растления. В последнем
случае младшие получали соответствующее воспитание.
4.2.2. Сверстники
Куда обширнее и потому более воздействующей на формирование личности учащихся
была среда сверстников. В постоянном общении с одноклассниками складывался
характер, и он находился в зависимости от общего нравственного уровня.
Например, Д. Засосову и В. Пызину очень повезло с одноклассниками: «Говоря о
становлении юноши, его внутреннего мира и характера, необходимо помнить, что
воспитывают не только учителя, но и среда соучеников. Надо сказать, что
большинство из них усвоили прививаемые в гимназии положительные основные
человеческие качества: как правило, мальчики, а потом и юноши были честны,
справедливы, не трусливы, хорошие товарищи»
[266].
В среде одноклассников были свои правила, этикет, законы, которым должны были
подчиняться все. Например, среди одноклассников А. Никитина был такой обычай:
«Говорить между товарищами ты не было принято даже в младших классах.
Несмотря на то, что по семи лет приходилось проводить юношам друг с другом,
всё-таки вы не изменялось на ты. В старших классах доводили
вежливости до смешного. Иные не только пожимали друг другу руки, но даже
кланялись, здороваясь и прощаясь»[267]
.
И потому особенно трудным было положение новичков, вновь прибывших учащихся. Их
главное затруднение заключалось в том, что они были совершенно не знакомы с
новой средой и её законами. Во многих учебных заведениях новички подвергались
всевозможным унижениям, как это случилось с В. Короленко в первый день в школе:
«В ближайшую перемену я не вышел, а меня вынесло на двор, точно бурным потоком.
И тотчас же завертело, как щепку. Я был новичок. Это было заметно, и на меня
посыпались щипки, толчки и удары по ушам. Ударить по уху так, чтобы щелкнуло,
точно хлопушкой, называлось на гимназическом жаргоне «дать фаца», и некоторые
старые гимназисты достигали в этом искусстве значительного совершенства. У меня
вдобавок была коротко остриженная голова и несколько торчащие уши. Поэтому,
пока я беспомощно оглядывался, вокруг моей головы стояла пальба, точно из
пулемета.»[268]. Но в некоторых
учебных заведениях были совершенно другие правила касательно новичков,
новенькие не третировались, а, наоборот, оберегались, как об этом рассказывает
В. Сиони его новый товарищ: «. новичок лицо некоторым образом неприкосновенное.
новичков не учат, а . они сами должны присматриваться, учиться.
Подростки – то другое дело, . они уж и сами много знают, а чего не знают,
то мы сами добавляем. Их не грех поучить, если сами не успели выучиться сразу»
[269].
Далее ученик оказывался либо в среде, в которой не было никаких понятий о
дружбе (Н. Булюбаш сетует на такие отношения в своём классе
[270]), либо в дружном коллективе, либо вне всякого коллектива. Последнее
происходило уже по вине самого учащегося, как это произошло, например, с С.
Аксаковым: «.всего более приводили меня в отчаяние товарищи: .мальчики одних
лет со мною и даже моложе, находившиеся в низшем классе, по большей части 6ыли
нестерпимые шалуны и озорники; с остальными я имел так мало сходного, общего в
наших понятиях, интересах и нравах, что я не мог с ними сблизиться и посреди
многочисленного общества оставался уединенным. Все были здоровы, довольны и
нестерпимо веселы, так что я не встречал ни одного сколько-нибудь печального
или задумчивого мальчика, который мог бы принять участие в моей постоянной
грусти. Я смело бросился бы к нему на шею и поделился бы моим внутренним
состоянием. «Что это за чудо, - думал я, - верно, у этих детей нет ни отца, ни
матери, ни братьев, ни сестер, ни дому, ни саду в деревне», и начинал сожалеть
о них. Но скоро удостоверился, что почти у всех были отцы, и матери, и
семейства, а у иных и дома и сады в деревне, но только недоставало того чувства
горячей привязанности к семейству и дому, которым было преисполнено мое сердце.
Само собой разумеется, что я как нелюдим, как неженка, недотрога, как маменкин
сынок, который все хнычет по маменьке,- сейчас сделался предметом насмешек
своих товарищей.» [271].
И всё же чаще всего коллектив в классе был очень дружным, как, например, у М.
Добужинского: «Мои новые товарищи были симпатичные, умели хорошо подсказывать,
передавать «шпаргалки» и делились со мной подстрочниками
[272]». Некоторые мемуаристы, вспоминая свои школьные годы, видели причину
такой дружбы в сплоченности против «угнетателей» - учителей, начальства, так,
по крайней мере, считал Н. Щапов: «Отношения учеников между собою всё время
были очень дружественными, никакой травли друг друга, расслоения на касты не
было. В общем, считалось, что ученики – одна сторона, учителя – другая. Мы
внутри первой должны держаться как союзники, всячески помогая друг другу против
второй. Но злобных выходок против учителей я почти не помню.»
[273]. О том же пишет и А. Греков: «Было дружное товарищество между
учениками и жаловаться не полагалось. Все провинности отдельных лиц покрывал
весь класс, и мы, помню, не раз отсиживали всем классом «без обеда», укрывая
чью-нибудь проказу»[274]. Не выдавать
провинившихся одноклассников был главный способ противостояния начальству:
«Класс наш. отличался большим дружелюбием и согласием между собою; твердым
убеждением и правилом было: никого не выдавать и ни под каким видом и ни в
каком случае. Имя фискала самая позорная, которым награждался изменник или не
желавший участвовать в шалости всего класса»
[275].
Такое явление как фискалы существовало практически во всех учебных заведениях.
Среди начальства это считалось отличным способом контроля учеников. Сами
фискалы при этом пользовались всеобщей ненавистью: «. как говорится, в семье не
без урода. Были среди гимназистов и подхалимы, и фискалы, и вруны. Но вся масса
учащихся в нашем, например, классе относилась к таким типам нетерпимо. Это
выражалось нередко и в определенных реакциях. Особенно активно боролись с
фискальством. Так, если ученик фискалил, выдавал товарища, ему устраивали
«темную». Такие меры применялись в младших и средних классах, в старших
выдерживался бойкот в отношении таких типов: им не подавали руки, с ними не
разговаривали, не принимали в компанию, пока провинившийся не попросит
извинения и не покажет своим поведением, что стал настоящим товарищем.
Нетерпимо относились и к жадности, зазнайству, нежеланию помочь товарищу в
учебе»[276].
Отношение к фискалам могло быть и более пассивное, как, например, в Коммерческом
училище, в котором учился И. Селиванов: «Воспитанники, разумеется, вообще их
терпеть не могли, но тем не менее боялись их, а некоторые даже подличали перед
ними. Те же, которые показывали им свое отвращение, естественно подвергались
доносам более частым нежели прочие. Скажу более, директорских шпионов у нас
боялись даже наши надзиратели (гувернеры), особенно которые были слабее, или
лучше сказать, добрее характером; они иногда доносили о наших шалостях
директору, единственно из опасения как бы он не узнал о них стороною, через
своих фискалов»[277].
Начальство пыталось контролировать учеников и с помощью официальных
«надзирателей»: «Перейдя в 7 класс, я был сделан старшиной, то есть
надзирателем над всеми учениками гимназии, и, несмотря на это, я не помню со
стороны моих товарищей ни малейшего проявления вражды или злобы.»
[278]. Иногда была и похожая должность надзирателя над отдельным классом:
«Старшой назначался инспектором из лучших учеников; он хранил журнал класса и
обязан был, в отсутствии учителя, наблюдать за тишиною»
[279]. Но нередко такие старшие принимали участие в общих шалостях класса и
покрывали провинившихся.
Объединяла класс вражда не только с начальством, но и с другими классами и
учебными заведениями. Такую вражду описывает А. Греков, бывший учеником
городского училища, в здании которого находилось «. в нижнем этаже и окружное
(равное уездному) училище, где обучались под час уже великовозрастные (лет по
15-16) парни, бывшие грозой гимназистов и реалистов. Дело в том, что между
учениками городского и окружного училищ с одной стороны, и реального и гимназии
– с другой, шла постоянная упорная война. Это была своего рода классовая рознь,
потому что в реальную гимназию попадали всё же более обеспеченные дети или дети
более сознательных родителей. Поэтому вражда была и так как в нашей школе и в
окружном ребята были поздоровее, то стычки обычно заканчивались поражением
гимназистов»[280]. Похожее описание
можно встретить и у А. Афанасьева: «В снежки мы играли так: класс выходил на
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20
