Справедливо и обратное: постоянно используемые массивы информации не убывают и не исчезают из нашей памяти, а нередко и пополняются новыми данными. Хотя более правильно было бы сказать, что процесс “энтропии” не делает исключений для таких массивов информации, равно как и для всех остальных, просто постоянное обращение к таким массивам вовремя восстанавливает отдельные пробелы и неточности, когда они еще не приняли угрожающих размеров и носят локальный характер. Сравните: “Повторение – мать учения”. Поэтому можно сказать, что “энтропия” памяти и повторение, изучение чего-либо − это процессы одного порядка, но имеющие противоположные направления или знаки и поэтому исключающие друг друга. Другими словами, это “улица с двухсторонним движением”: если преобладает процесс изучения, запоминания или повторения, то объем хранящейся и доступной для пользования информации в нашей памяти возрастает и стремится к единице, то есть к стопроцентному запоминанию, а если преобладает процесс “энтропии” – то уменьшается и в предельном случае стремится к нулю.
Многие встречались в своей жизни с такими примерами: люди, по роду своей работы постоянно использующие одни и те же массивы информации (учителя в школах, преподаватели в институтах или университетах, проповедники и др.), очень хорошо не только знают свой предмет, но и отлично его помнят, очень часто могут цитировать наизусть большие фрагменты текстов, а иногда знают наизусть весь текст книги, курса лекций, Священного Писания. Обязаны они этим не только своей, безусловно, хорошей, памяти, но и постоянной ее тренировке, постоянному обращению к ней.
Этим же можно объяснить и так называемую “профессиональную память”. Например, опытные вахтеры в общежитиях или на проходных предприятий помнят в лицо и по фамилиям всех (!) жильцов или работников, а ведь количество людей может доходить до тысячи и даже более. Примечательно, но такие вахтеры практически никогда не ошибаются – у них потрясающая память на лица и имена. В связи с этим остается открытым вопрос: обладали ли Юлий Цезарь, Суворов или Наполеон Бонапарт именно профессиональной памятью на лица и имена? И тот, и другой, и третий постоянно имели дело с огромным числом людей. Или эта их феноменальная способность является всего лишь одной из граней их многочисленных и уникальных способностей и талантов? Ведь все они были чрезвычайно талантливыми, яркими и великими личностями, оставившие глубокий след не только в истории своих стран, но и в мировой истории...
...Несколько часов или даже дней спустя после встречи с человеком, имени которого вы не смогли вспомнить сразу, вы вдруг совершенно неожиданно вспоминаете его имя, хотя в этот момент о нем даже не думали. Просто вспомнилось имя – и всё... Как объяснить такой феномен? Скорее всего, это результат работы эмоционального уровня сознания: не справившись со своей задачей в первый раз, этот уровень сознания продолжает, по-видимому, вполне самостоятельно “прочесывать” свои “картотеки и файлы”. Ведь потеря “бирки” означает сбой в работе системы поиска информации[55]. Возможно, что существует какая-то вспомогательная внутренняя “подпрограмма”, направленная на устранения таких сбоев в работе памяти. В любом случае такая ситуация некомфортна – она раздражает человека, хотя никакой видимой угрозы в себе не несет. Поэтому, когда вам все же удается вспомнить забытое имя, вы вздыхаете с облегчением, словно решили какую-то трудную, но необходимую задачу.
Здесь также видна аналогия с ситуацией “утро вечера мудренее”: и в том, и в другом случае наше сознание (скорее всего на эмоциональном уровне) продолжает свою работу в тайне от нашего интеллекта, на свой страх и риск. Цель такой “самодеятельности” достаточно понятна – это помощь нашему интеллекту.
Следует также подчеркнуть, что именно эмоциональное сознание играет очень важную и заметную роль в процессах запоминания и идентификации зрительных образов – хорошо отработанные и закрепленные на этом уровне сознания навыки и стереотипы весьма существенно облегчают работу нашего интеллекта. Например, китайцы для всех европейцев (постоянно живущих в Европе) кажутся все “на одно лицо” – настолько плохо мы улавливаем характерные особенности строения их лиц. Но то же самое можно сказать и о китайцах (живущих в Китае) в отношении европейцев! В чем причина такого феномена? Ведь китайцы ни сколько не хуже разбираются в характерных особенностях лиц своих соотечественников, чем мы – в европейских типах лиц. Ни нам, ни им ведь не кажутся лица соотечественников “на одно лицо”? Ответ достаточно прост: китайцы всю свою жизнь имеют дело с типами лиц, которые для них естественны и обычны, и именно зрительные стереотипы восприятия позволяют им хорошо и быстро различать характерные особенности восточных типов лиц. Европейцы, прожившие в Китае несколько лет, также убеждаются на собственном опыте, что китайцы вовсе не “на одно лицо”, как им казалось раньше, и различаются между собой не менее, чем европейцы.
Видимо, с этим феноменом связано появление в русском языке такого несуразного выражения, как “лица кавказской национальности”, хотя никакой “кавказской национальности” в действительности не существует. На Кавказе живет очень много национальностей, в том числе и славянских, и что интересно, представители этих неславянских национальностей легко отличают своих соотечественников или земляков от десятков (если не сотен) национальностей или народностей, живущих с ними по соседству. Славяне же, не жившие в национальных республиках, как правило, не могут даже отличить грузина от армянина или азербайджанца, не говоря уж о чеченцах, осетинах, лезгинах и прочих. Тот же самый “китайский синдром”: все не славяне кажутся на одно лицо... “кавказской национальности”.
Память, ввиду разнотипности информации, на которой она основана, весьма разнообразна и многолика: есть память на движения, на чувства, на вкус или запах... Но в целом, на основе примеров со зрительной памятью – а это, несомненно, один из самых сложных типов или видов памяти – можно предположить, что и любые другие типы нашей памяти имеют дело с теми же двумя составляющими: необработанной, “сырой” или исходной информацией и с ее логически обработанными смысловыми образами, например – со слуховыми или осязательными образами. В этой связи становятся совершенно понятными такие устойчивые выражения как “забыл вкус хорошего коньяка” или “забыл, как пахнет настоящий голландский сыр”. При длительных перерывах с дегустацией таких или любых других продуктов смысловые образы вкуса и запаха так же разрушаются, как и любые другие образы, которые является нашим личным опытом. Это означает, что не смотря на существенную, а может быть, даже и принципиальную разницу в типах исходной информации от органов чувств, сама эта информация подвергается одному и тому же способу ее обработки. Целью же такой обработки является создание логических, усредненных смысловых образов, с которыми наше сознание и предпочитает иметь дело.
Этот тезис можно более строго обосновать и даже доказать “методом от противного”: точно такая же связь существует между конкретным предметом или явлением и словом, которым этот предмет или явление обозначают[56].
У нашей памяти очень много странностей и особенностей, и это относится не только к зрительной памяти. Например, рифмованные тексты (стихи) мы запоминаем значительно легче, чем прозу, а слова песен – еще легче, чем стихи. Хотя с точки зрения информатики, стихи несут “лишнюю” или избыточную информацию: мы вынуждены запоминать не только смысловой эквивалент фраз, но и порядок слов в таких предложениях, размер стиха, рифмы, обязательные грамматические ударения и другое, чего нет в прозе.
Плохо мы запоминаем рутинную информацию, но хорошо – что-либо необычное, яркое, неординарное. Например, если у вашего нового знакомого оказалось редкое или даже заковыристое имя, скажем, Каллистрат Варфоломеевич, то забыть это имя окажется труднее, чем тривиальное – Николай Васильевич или Сергей Петрович. Или: если вам “посчастливится” встретиться во дворе своего дома с дикой рысью, то вы вряд ли вообще когда забудете столь “приятную встречу”. И не случайно такие встречи или события называют “незабываемыми” – их действительно очень трудно забыть. В отличии от заурядных и привычных встреч с ее близкими родственниками – обычными домашними кошками.
15. МЫСЛЬ И СЛОВО
Все попытки объяснить сознание человека, так или иначе, но связаны с одним из важнейших вопросов: “Что появилось раньше – мысли или слова?”
Обычно рассматривают три варианта:
а) сначала – мысли, потом – слова;
б) сначала – слова, потом – мысли;
в) мысли и слова появились одновременно.
Но всего таких вариантов может быть шесть – это зависит от нюансов в постановке вопросов. Вот три недостающих:
г) мысли появились, а слова – нет;
д) слова появились, а мысли – нет;
е) ни то, ни другое не появилось.
Что касается варианта “д”, то это, может быть, подходит к случаю с говорящим попугаем, но вряд ли есть смысл рассматривать это: слова попугай повторяет механически, тем более, что слова эти не его, а человека. Под вариант “е” попали все (!) животные кроме человека, даже приматы и дельфины, из-за того, что у них нет развитой, в нашем понимании, речи. О том, что у кошек или собак нет речи (опять-таки в нашем, человеческом понимании) – спорить не приходится, однако в таком категорическом выводе есть скрытые и неразрешимые логические противоречия. Ведь речь это не только способность говорить какие-то слова или фразы, но и “...использование средств языка для общения с другими членами языкового коллектива”, “...один из видов коммуникативной деятельности человека” (Энциклопедический словарь).
Нелишне напомнить, что, например, глухонемые от рождения люди не используют в своей повседневной жизни слова, а обходятся довольно ограниченным языком жестов. Они могут уметь читать или писать либо нет – однако в любом случае они остаются разумными людьми и в нашем, и в их собственном понимании.
Здесь возникает прямая аналогия с известным софистским парадоксом под названием “Куча”. (Если из кучи песка убрать одну песчинку, будет ли оставшееся количество песчинок является “кучей”? Ответ, казалось бы, очевиден: – “Будет”. Но тогда следуют другие вопросы с явным подвохом: “А если убрать 10, 100, 1000... песчинок?” Другими словами, что бы правильно ответить на вопрос, нужно с самого начала четко обусловить, какое именно количество песчинок мы считаем “кучей”. Совершенно очевидно, что это количество мы можем назначать произвольно. Например, 50.000 песчинок или более мы считаем кучей, а 49.999 – уже нет.) Если в языке жестов будет не сотни, а всего 50 жестов – останется ли такой способ общения языком? А если таких жестов останется всего 10 или даже 5?
Проще говоря, речь – это только одно из возможных средств общения. Сравните: речь, как способ общения, может быть устной, письменной или даже состоять из каких-то кодированных фраз, отдельных слов, символов, знаков, истинное значение которых заранее согласовано и, следовательно, понятно участникам такого общения, но непонятно остальным. Именно с этим моментом связаны специфические формы общения, активно используемые, например, разведывательными службами: всевозможные шифрованные или кодированные донесения, заранее обусловленная система знаков (“цветы на подоконнике – условный знак проваленной конспиративной квартиры”) и тому подобное. Однако очень многие животные активно общаются между собой, издавая очень устойчивые по форме и содержанию звуки, есть у них и своя система понятных им жестов. Например, все кошачьи звуки люди, “не мудрствуя лукаво”, “переводят” на свой язык как “мяу” или “мур-мур”, практически не делая никаких смысловых различий в этих звуках. Тем не менее, такие различия (а они носят именно смысловой характер – при общении животные преследуют всегда какие-то конкретные цели) существуют. В крике “мяу!” нетрудно заметить многочисленные различия и оттенки: вот кошка подзывает своих котят, вот кричит от боли, вот вызывает на свидание “мартовских котов”, вот просится погулять, а вот выражает свою радость или неудовольствие при встрече со своей хозяйкой... Точно так же неоднозначны кошачьи “мур-мур” (удовольствие, удовлетворение, комфортность положения, “подхалимство” с целью выпросить что-то вкусное с вашего стола...) или “шипения” (угроза, страх). Люди, которые много общаются с животными и хорошо знают их повадки, могут различать до нескольких десятков смысловых оттенков и значений в звуках, издаваемых животными.
Язык же дельфинов не идет ни в какое сравнение с “языком” кошек или собак – настолько он сложен и разнообразен. Однако и они угодили в разряд “бессловесных тварей”, а, значит – и неразумных. Есть и еще одно противоречие в таком подходе: первый человек, которого мы сами считаем первым человеком, и который жил один или два миллиона лет назад, уж наверное не отличался красноречием Цицерона. Первоначально весь его “язык” состоял из десятка-другого почти нечленораздельных звуков, которые мало чем отличались от “языка” его соседей по среде обитания – других человекообразных обезьян, которые так и остались обезьянами.
Вариант “г” никто всерьез не рассматривал. И напрасно. Слова или речь это всего лишь внешняя и чисто условная форма выражения мысли. По этой причине одну и ту же мысль можно выразить несколькими способами на родном языке или перевести на любой иностранный язык. Обратите внимание, что такой перевод всегда носит именно смысловой характер, за очень редкими исключениями, когда нужно сохранить игру слов, рифму, аббревиатуру или другие особенности языка-оригинала. По этой же причине пословицы и поговорки обычно не переводят дословно и буквально – ибо очень часто это фразеологизмы, которые нельзя перевести таким способом – а стараются подобрать их смысловой эквивалент в другом языке. Сравните: какой буквальный смысл будут иметь русские пословицы “Горбатого могила исправит” или “С лица воды не пить”, если их перевести дословно на иностранный язык? Во всяком случае – совсем не тот смысл, который в действительности стоит за этими пословицами. Иногда случаются и забавные казусы. Такова, например, история появления в русском языке, ставшего очень устойчивым выражением “Чувствовать себя не в своей тарелке”. В действительности это ошибочный перевод и в оригинале о тарелке не шло речи. Или: многие люди своеобразно (неправильно) приводят поговорку “Попал, как кур во щи”. На самом деле, кур попал не “во щи”, а “в ощип” – ошибка связана с близким звучанием слов.
Можно дать и более жесткое определение: мысль – это содержание, а слово – это форма. Но чтобы это не выглядело голословно, нужны убедительные доказательства такого подхода. Это будет сделано несколько позже. Но еще ранее следует дать хотя бы самые краткие разъяснения по поводу материальности сознания и, следовательно, всех его аспектов.
Настоящая теория целиком и полностью основана на материалистическом мировоззрении и в принципе не согласна с любыми идеалистическими подходами к мысли, сознанию или природе человека. Все многочисленные попытки в прошлом и настоящем рассматривать сознание человека как нечто нематериальное, эфемерное, иррациональное, не поддающееся ни описанию, ни пониманию – являлись и является попытками объяснения с позиций идеализма, и в конечном итоге, пытаются объяснить один непонятный феномен другим, еще более непонятным и непостижимым, что приводит к идее “космического разума”, “божественной воли”, недоступного для понимания “провидения” или Бога.
Мир материален и причинен, и эта его причинность проявляется в бесконечном многообразии причинно-следственных связей, которые видимы и понятны нам лишь в очень небольшой, ничтожной его части. Именно поэтому, с одной стороны, мир познаваем, а с другой – нам никогда не понять его полностью, до конца, не исчерпать его заветных глубин и не раскрыть всех его сокровенных тайн. Такова диалектика познания мира: так было, так есть и так будет.
Основное биологическое назначение мозга человека, так же как и мозга других животных, в обработке поступающей информации и принятии на основе анализа этой информации соответствующих решений, направленных на достижение основных биологических целей: выживания (самообеспечения), размножения, самосохранения. И как бы ни были реальные процессы, протекающие в мозге, неимоверно сложны, многообразны и запутанны, каким бы непостижимо сложным и таинственным не представлялось бы нам наше сознание – тем не менее, функции сознания, так же как и любые другие функции организма, материальны.
Да, наше сознание нельзя “потрогать руками” или рассмотреть в микроскоп, но оно материально и реально, также как, например, материальны и реальны электромагнитное поле, электрон, потенциальная или кинетическая энергия и многие другие вещи, которые мы не можем видеть непосредственно, но которые реально существуют в нашем реальном мире. Сознание человека не ограничено только чисто биологическими функциями. Однако это не меняет сути проблемы, в основе любых других функций сознания, например, способности к интеллектуальному типу или способу мышления, также будут лежать вполне материальные причины и процессы. В большом и малом, в простом и сложном, мир причинен, и нет пока никаких оснований сомневаться в этом, и искать исключений из самого общего, фундаментального закона Природы...
“Слово – одна из основных единиц языка, служащая для наименования предметов, лиц, процессов, свойств” – такое определение дает Энциклопедический словарь. Аналогичное разъяснение дает и Толковый словарь: “...Единица языка, служащая для называния отдельного понятия”. В обоих вариантах толкования есть слово “служащая” – одно это уже указывает на зависимость или подчиненность: служащая “для чего?”, “чему?”, “зачем?”
Что является самым важным в любом слове? Чередование звуков? Высота этих звуков? Тембр голоса? Сочетание гласных и согласных звуков?[57] Нет! Главным в любом слове является не его форма, а его смысл, то есть то понятие, которое стоит за этим словом. Слово является символом соответствующего ему смыслового понятия, так же как, например, государственный флаг является официальным символом этого государства, а математические значки являются символами соответствующих математических действий или понятий.
Строго говоря, слова в нашей речи являются не первичной, а уже вторичной заменой конкретных предметов или явлений, то есть слова являются символами не самих предметов (вещей, явлений, процессов...), а смысловых понятий этих предметов или явлений. Первичной же заменой являются именно смысловые, обычно обобщенные или абстрактные значения этих предметов или явлений. В этом отношении слово является самым кратким символом уже не самого предмета или явления, а его смыслового образа (смыслового значения). Поэтому слово обычно имеет два значения: общее смысловое значение для всей совокупности однородных или подобных предметов (явлений) и для выделения его из ряда себе подобных, то есть для отличия его от всех других подобных или однородных предметов (явлений). Эти тонкости в употреблении слов в одном из двух главных его значениях очень хорошо видны, например, в английском языке: для обозначения конкретного предмета употребляется определенный артикль “the”, а если имеется в виду любой из однотипной или подобной группы предметов, то неопределенный артикль “a”.[58] В русском языке таких служебных частей речи нет, но их роль при необходимости выполняют указательные местоимения: “этот”, “тот”, “эти” и др. Сравните: “Дайте мне эту газету!” (Речь идет о конкретной газете.) и “Дайте мне газету!” (Все равно – какую.)
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22
