Эллада) к разрушению Карфагена было двояким. Об этом вспоминает тот же
Полибий:
"... одни одобряли поведение римлян и называли принятые ими меры мудрыми и
для владычества их полезными. Ибо они уничтожили грозившую им постоянно
опасность и истребили государство, которое неоднократно оспаривало у них
первенствующее положение, могло бы и теперь еще, при благоприятных
обстоятельствах, вступить в борьбу с ними. Тем самым римляне обеспечили
владычество за родным городом, что и свидетельствует о высоком уме и
дальновидности народа.
Другие возражали на это, уверяя, что не ради таких целей приобрели римляне
господство над миром... В самом деле, раньше, продолжают возражатели, римляне
воевали с кем бы то ни было до тех пор, пока противник не был побежден и не
приходил к сознанию, что необходимо подчиниться римлянам и исполнять их волю.
Теперь войной с Персеем они открыли новый образ действий, когда уничтожили до
основания македонское царство, а в наши дни увенчали его уничтожением
Карфагена"[12].
1.3 Возвращение в Рим
В 145-м году Сципион Эмилиан вернулся в Рим и на добрых десять лет устранился
от военных дел да и от политической деятельности. В эти годы он занят, если
можно так выразиться, просветительской деятельностью. Недаром же он с ранних
юношеских лет был книгочеем и вслед за своим родным отцом поклонником
эллинистической философии и культуры. Вокруг него собирается кружок
интеллектуалов того времени.
Но об этом позже, а пока коснемся еще одного события, одновременного с
разрушением Карфагена, события не столь существенного в плане военно-
стратегическом, но столь же многозначительного для понимания эволюции внешней
политики Рима. В том же самом 146-м году римлянами был разрушен богатейший и
красивейший греческий город Коринф. Предыстория этого события вовсе не
адекватна такому финалу.
Греческие города и союзы городов, находившиеся после III Македонской войны
под опекой римлян, непрерывно враждовали между собой. В частности, ахейский
союз, объединявший ряд городов южной Греции, включая Коринф, конфликтовал со
Спартой, которая одно время даже была в него принудительно включена.
Спартанцы жаловались в Рим на притеснения со стороны ахейских вождей. В 147-м
году сенат отправил в Ахейю посольство, чтобы примирить враждующие стороны.
Но вожаки съезда ахейцев, решив, что римляне прочно увязли в войне с
Карфагеном и в Испании, подбили шумное собрание черни в Коринфе на то, чтобы
с оскорблениями прогнать уполномоченных римского сената.
Ахейцы спровоцировали войну с Римом! Но, как говорится, "не по Сеньке шапка". В
первых же столкновениях с римскими легионами греки либо бежали без боя, либо
терпели сокрушительные поражения. Ввиду терзавших Грецию бесконечных
междоусобиц, это, быть может, было для нее и к лучшему. Полибий упоминает
поговорку того времени, ходившую среди греков: "Мы не были бы спасены, если бы
не были быстро сокрушены"[13].
Как же поступили римляне с побежденными? Союзы были распущены, правление в
городах передано советам имущих граждан. Они были обложены не очень тяжкой
данью и, вообще говоря, подчинены римскому наместнику в Македонии. Но вместе
с тем им были оставлены формальный суверенитет, самоуправление и право
собственного суда. Но совсем иная судьба постигла Коринф. По прямому
распоряжению сената город был полностью разрушен, его жители проданы в
рабство, а место, где стоял этот, пожалуй, самый процветающий город Греции,
было предано проклятию. Сходство с судьбой Карфагена бросается в глаза. И
оно, конечно же, не случайно. Коринф был вторым мощным соперником римских
купцов в морской торговле. Его неоправданная гибель подтверждает возросшее
влияние этой алчной и бессердечной части римской знати на внешнюю политику
Вечного Города.
Теперь, для того чтобы закончить эту главу о Сципионе Эмилиане, нам надлежит
вернуться в Испанию. Но, как и раньше, перед осадой Карфагена, мне придется
на время оставить Сципиона и обратиться к событиям на Пиренейском
полуострове, предшествовавшим его прибытию туда. Как это ни печально, но в
этих событиях вновь обнаружат себя малопривлекательные черты нового облика
Рима, каким он теперь являет себя покоренным народам.
Мы помним, что Сципион уехал из Испании в 150-м году. Восстание кельтиберов
было подавлено еще Марцеллом. Его сменил консул Лициний Лукулл, дед того
Лициния Лукулла, который прославится своими пирами. Этот римский вельможа
принадлежал к совсем иному типу государственных деятелей, чем те персонажи,
на которых до сих пор было сосредоточено наше внимание. Без серьезных к тому
оснований Лукулл вторгся в пределы независимого кельтиберийского племени
ваккеев, не участвовавшего в восстании, разбил их в сражении и загнал в
город.
"На следующий день старейшины ваккеев с венками на головах и неся, как молящие,
ветви оливы, явились к Лукуллу и вновь спросили его, что им сделать, чтобы
заслужить его дружбу. Он потребовал от них заложников и сто талантов серебра и
приказал, чтобы их всадники участвовали в его походах. Когда он все это
получил, он потребовал, чтобы ваккеи приняли в город гарнизон. Когда они и на
это согласились, он ввел туда 2000 отборных по своей доблести воинов, приказав
им, как только войдут в город, занять стены. Когда этот двухтысячный отряд
занял стены, Лукулл ввел в город все остальное войско и трубным звуком дал знак
к поголовному истреблению жителей, не щадя ни пола, ни возраста. Они, взывая к
слову чести и к богам, свидетелям клятв, и понося римлян за неверность и
предательство, погибали жестокой смертью. Из 20000 человек через ворота на
крутой стороне города бежали очень немногие. Город Лукулл разграбил и тем
покрыл имя римлян позором и поношением"[14]
.
Заметим особо, что операция Лукулла была предпринята без приказания сената и
римского народа. Тем не менее, он не был даже привлечен к ответственности.
Этот эпизод отнюдь не был случайным. Аналогичное преступление было совершено
в следующем году, там же в Испании, другим римским военачальником, Сервием
Гальбой. Он воевал на юго-западе страны, в Лузитании. Старейшины лузитанцев
шлют послов к Гальбе, предлагая римлянам мир и дружбу. В ответ на это римский
полководец для закрепления дружбы обещает им передать плодородные земли
взамен окрестностей их города, малопригодных для земледелия. Далее, согласно
описанию того же историка, произошло следующее:
"Надеясь на эти обещания, они покинули места, где находились, и собирались
туда, куда им приказал Гальба. Он разделил их на три части и, указав каждой
из этих частей отдельную долину, велел ждать его на этом месте, пока он не
придет и не укажет им место для поселения. Когда он прибыл к первой части, он
велел им, как друзьям, сложить оружие, а когда они сложили, он окружил их
рвом и, послав на них часть своих воинов с мечами в руках, велел всех избить,
хотя они плакали и взывали к имени богов и к святости данных клятв. Таким же
образом со всей поспешностью он уничтожил и вторую, и третью часть, стараясь,
чтобы они не узнали о беде, постигшей предшествовавших... Немногие из них
бежали. В числе их был Вириат, который немного спустя стал вождем
лузитанцев...
Тогда же Гальба, о котором я говорил, являясь еще более алчным, чем Лукулл,
немногое из добычи раздал солдатам, немного дал друзьям, все же остальное
присвоил себе, хотя он являлся богатейшим из всех римлян. Говорят, что и во
время мира он не отказывался от лжи и клятвопреступлений во имя наживы.
Ненавидимый всеми и привлеченный к суду, он спасся от осуждения благодаря
своему богатству"[15].
Наверное, из этих двух примеров можно сделать вывод, что далеко не все
римские военачальники и государственные деятели были похожи на Сципионов,
Катона или Павла. Он вправе усомниться и в нравственном достоинстве сената
той поры. К тому можно указать еще ряд оснований, но я хочу вернуться к
судьбе Сципиона Эмилиана. Для этого надо хотя бы бегло коснуться дальнейшего
развития событий в Испании.
Упомянутый Аппианом Вириат, бывший пастух, организовал из далеко не
усмиренных, а, напротив того, ожесточившихся лузитанцев партизанские отряды.
Вириат был человеком необычайной энергии и военного таланта. Ему удалось
нанести, одно за другим, ряд тяжелых поражений римлянам, так что вскоре он
был признан вождем всех лузитанских племен, хотя и сохранил при этом облик
простого крестьянина. Слава его разнеслась по всей Испании. В нем видели
героя, который освободит наконец страну от чужеземного владычества.
Партизанская война разрасталась и протекала столь успешно для инсургентов,
что в 141-м году римский сенат был вынужден признать лузитанское государство
суверенным, а Вириата — его царем.
Но уже в следующем году, вероломно нарушив все клятвы, римляне опять
вторглись в Лузитанию. Партизанская война возобновилась, и неизвестно, как
она развивалась бы дальше, если бы Вириат не был в 139-м году предательски
заколот во сне двумя приближенными, решившими таким образом добыть гарантию
собственного спасения.
Между тем успехи Вириата на юге еще в 143-м году побудили вновь восстать
кельтиберов на севере Испании. Посланное против них римское войско под
командованием опытного консула Квинта Метелла действовало успешно и вскоре
привело к повиновению всю провинцию, кроме хорошо укрепленного города
Нуманция. Сменившие Метелла полководцы были бездарны, а нумантинцы
оборонялись с неослабевающим упорством. В то же самое время в римском войске
с каждым годом осады нарастали распущенность, недисциплинированность и
трусость. Одного слуха, притом ложного, что к нумантинцам на помощь идут
племена кантабров и ваккеев, было достаточно для того, чтобы вся римская
армия самовольно ночью бросила лагерь и ушла. Нумантинцы догнали и окружили
римлян, но удовольствовались заключением мира, скрепленного клятвой всех
офицеров. Однако сенат это соглашение не ратифицировал, и осада Нуманции
вскоре возобновилась. Впрочем, в силу тех же причин, разложения войск и
бездарности командующих, успехи в ней вплоть до 135-го года были под стать
всему предыдущему.
Наконец и римский сенат осознал постыдность такой ситуации, и укрощение
провинциального испанского города было поручено победителю Карфагена. Сципион
Эмилиан был избран консулом. Впрочем, разрешения на набор нового войска ему
не дали, полагая, видимо, что столь великий полководец может обойтись и тем
контингентом, что вот уже столько лет бесплодно околачивается у стен
Нуманции. Как утверждает Аппиан:
"Он взял с собой, по разрешению сената, только добровольцев, присланных ему в
силу личного расположения отдельными государствами и царями, а из Рима — своих
клиентов и друзей, человек пятьсот, которых, соединив в один отряд, называл
"отрядом друзей"[16].
Нелишне заметить, что это первый случай создания личной гвардии командующего.
"Прибыв в лагерь, — продолжает Аппиан, — он выгнал оттуда всех торговцев,
проституток, прорицателей и всяких жертвоприносителей, к которым воины
постоянно обращались, став суеверными вследствие частых неудач... Он велел
также продать и повозки, и все то лишнее, что накладывалось на них, а также и
вьючных животных, кроме тех, которых он лично разрешил оставить. Из посуды
для постоянного употребления он не позволил никому иметь что-либо, кроме
вертела, медного горшка и одной чашки. Пищей он назначил им мясо вареное и
жареное. Пользоваться мягкими постелями он запретил, и первый спал на простой
подстилке...
Таким образом, он скоро вернул воинов к выдержке, приучил их к уважению и страху
к себе. Он был малодоступен и не склонен оказывать милости, особенно
противозаконные. Он неоднократно говорил: вожди суровые... полезны для друзей,
а легко поддающиеся и любящие давать и получать подарки — для врагов. Последних
войско любит, но их не слушается, у первых же войско сурово, но повинуется и
готово на все"[17].
Помимо дисциплины, необходимо было восстановить и физическую форму воинов —
некогда знаменитую выносливость римских легионеров. Этого Сципион добивался
"дедовским" способом:
"Но даже и теперь, — свидетельствует далее Аппиан, — он не решился с таким
войском вступить в открытый бой с врагами, не укрепив его большими трудами.
Для этого он проходил все ближайшие равнины и каждый день, один за другим,
устраивал лагерь и разрушал его, выкапывал очень глубокие рвы и опять их
засыпал, строил высокие стены и вновь сносил, сам от зари до самого вечера
надзирая за всем...
Когда Сципион решил, что войско у него подвижно, слушается его и легко переносит
труды, он передвинулся и стал близ Нуманции"
[18].
Осада была организована исключительно тщательно. Изоляция от внешнего мира
была полной: город был окружен стеной, на которой через каждые 120 шагов
возвышались башни, откуда велось неусыпное наблюдение за осажденными.
"Сципион, — пишет Аппиан, — по всему укреплению расположил близко один от
другого вестников, которые и ночью, и днем, получая друг от друга сообщения,
должны были доносить ему, что происходит, а по башням дал приказ, если что
случится, первая башня, на которую будет сделано нападение, должна поднять
знак, и тот же знак поднимут все остальные, когда заметят, что у первой начался
бой... Вместе с местными силами у него было до 60000 войска. Половину он
назначил для охраны стены и на всякий случай, если где явится необходимость, а
20000 должны были сражаться у стен, если это будет нужно, и остальные 10000
были в запасе. И для них, для каждого, было назначено определенное место;
менять его без разрешения было запрещено. Каждый должен был бежать к
назначенному ему месту, когда давался знак какого-либо наступления. С таким
старанием и точностью все было устроено Сципионом"
[19].
Благодаря такой организации все попытки нумантинцев отчаянными вылазками
разрушить стену и прорвать блокаду неизменно оканчивались неудачей. В конце
концов, под давлением голода Нуманция капитулировала. Жители ее были проданы
в рабство, город разрушен, а земли его поделили между соседями. Это произошло
в 133-м году.
На следующий год Сципион Эмилиан вернулся в Рим. Спустя три года, когда ему
едва исполнилось 55 лет, он был задушен в собственной постели. Подоплека
этого явно политического убийства в свое время раскрыта не была. Можно
высказать некоторое предположение на этот счет, но оно будет яснее и уместнее
в следующей главе.
2. Полководческая деятельность Сципиона
Эмилиана Африканского в Африке.
2.1
Состояние дел в Северной Африке к моменту прибытия Сципиона Эмилиана
Африканского в Африку.
В Ливии порядки, введенные римлянами, покоились главным образом на равновесии
между государством кочевников под управлением Массиниссы и городом
Карфагеном. При энергичном и умном правлении Массиниссы царство его росло,
крепло и цивилизовалось. Карфаген тоже окреп, благодаря только одному факту
отсутствия войны; он достиг такого же богатства и численности населения, как
и во время своего политического могущества. Римляне с плохо скрываемой
завистью и страхом смотрели на, казалось, несокрушимое процветание своего
старого соперника. Если до сих пор они отказывали Карфагену в какой-либо
серьезной помощи против непрекращавшихся захватов Массиниссы, то теперь они
стали сами вмешиваться в эти столкновения, причем открыто выступали на
стороне Массиниссы. Более 30 лет длился спор между Карфагеном и Массиниссой
из-за округа Эмпории у Малого Сирта, одной из плодороднейших карфагенских
областей; спор был, наконец (около 160 г. до н.э.), разрешен римскими
комиссарами: карфагеняне должны были очистить города в Эмпории, оставшиеся в
их владении, и уплатить царю 500 талантов в виде компенсации за неправомерное
пользование данной территорией. В результате Массинисса немедленно захватил
другой карфагенский округ на западной границе карфагенской территории — город
Туску — и обширные поля у Баграда. Карфагенянам оставалось лишь снова начать
тяжбу в Риме без всякой надежды на успех. После длительной и несомненно
умышленной проволочки в Африку прибыла новая комиссия (157 г. до н.э.). Но
карфагеняне не хотели безоговорочно подчиниться ее третейскому решению без
предварительного точного расследования правовой стороны вопроса; они
настаивали на внимательном рассмотрении дела; тогда комиссары попросту
вернулись в Рим.
Таким образом, спор между Карфагеном и Массиниссой оставался нерешенным. Но
посылка комиссии повлекла за собой более важное решение. Во главе этой
комиссии стоял престарелый Марк Катон, в то время, пожалуй, самое влиятельное
лицо в сенате. Ветеран войны с Ганнибалом, он был весь еще во власти
ненависти к пунам и страха перед их могуществом. С удивлением и досадой он
собственными глазами видел цветущее положение исконного врага Рима, его
плодородные поля, многолюдные улицы, огромные запасы оружия в арсеналах и
богатый материал для флота. В мыслях он видел уже нового Ганнибала, который
использует все эти ресурсы против Рима. Человек честный и мужественный, но
весьма ограниченный, он пришел к убеждению, что Рим будет в безопасности лишь
в том случае, если Карфаген совершенно исчезнет с лица земли. По возвращении
на родину Катон немедленно изложил свои соображения в сенате. Против этой
мелочной политики выступили с очень серьезными аргументами некоторые
представители римской аристократии, обладавшие более широким кругозором,
особенно Сципион Назика. Они доказывали, что бессмысленно бояться купеческого
города, что финикийское население Карфагена все более отвыкает от военного
дела и от воинственных замыслов, что существование этого богатого торгового
города вполне совместимо с политической гегемонией Рима. Они считали даже
возможным превращение Карфагена в римский провинциальный город; по их мнению,
это, пожалуй, было бы желательно даже для самих финикиян, по сравнению с
нынешним положением. Но Катон добивался не подчинения, а полного уничтожения
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8
