И, наконец, еще одна линия развития внешних рефлексивных отношений - их переход во внутренние рефлексивные отношения, то есть переход от сообщества отдельных одноклеточных особей к собственно многоклеточному организму. Этот переход представляет для нас наибольший теоретический интерес, ибо в нем-то как раз и происходит впервые переход об абстрактной жизни к жизни, опосредованной психической активностью.
Любой организм живет и остается живым поскольку он формирует свое жизненное пространство и одновременно движется по его форме. Для одноклеточных организмов при этом не возникает серьезных противоречий между их продуктивностью и предметностью. Совсем иное дело многоклеточные организмы, для которых возникновение и преодоление такого противоречия является законом их существования.
Представим себе некий гипотетический организм, состоящий из двух еще не успевших специализироваться, а следовательно обладающих средствами индивидуальной локомоции, например жгутиками, клеток. Каждая из них своей активностью будет так или иначе формировать прилегающую к ней часть пространства местообитания, создавая в нем градиенты некоторых жизненно значимых факторов и стремиться продвинуться по этим градиентам. В общем случае сама форма такого двухклеточного организма скажется в том, что вышеназванные градиенты будут направлены в противоположные стороны, а значит обе клетки будут усиленно шевелить своими жгутиками, пытаясь продвинуться по этим созданным их же жизненной активностью градиентам в диаметрально противоположных направлениях.
Если морфогенетические силы, удерживающие обе клетки в составе единого организма, окажутся недостаточными, то наш гипотетический двухклеточный организм просто не выдержит такого испытания на прочность, и вместо одного двухклеточного мы в итоге получим два независимых друг от друга одноклеточных организма. Однако подобный, сам но себе весьма вероятный исход, не представляет для нас интереса, ибо эволюционно он не ведет к многоклеточной форме жизни, в то время как нас в настоящее время интересует именно она.
Следовательно, мы будет исходить из предположения, что связь двух субактивных элементов рассматриваемого нами организма достаточно прочно удерживает их в составе единого целого.
Если среда обитания нашего двухклеточного организма абсолютно гомогенна, то формирующая активность обеих клеток в общем случае породит на его полюсах равные и противоположно направленные градиенты и в результате мы получим классическую ситуацию «буриданова осла». Организм как целое останется неподвижным, а субактивность двух его клеток со временем угаснет, то есть организм вместе с обеими своими клетками погибнет. Однако допущение абсолютно гомогенной среды само по себе достаточно произвольно. Действительная натуральная среда, натуральное жизненное пространство практически нигде и никогда не достигает мертвой и повсюду равной себе гомогенности. Но это значит, что даже одинаковая формирующая сила двух противоположных клеток одного организма будет необходимо формировать на его полюсах существенно различные предметные подпространства, подпространства разной кривизны, характеризующиеся различными не только по направлению, но и по абсолютной величине предметными градиентами.
Между тем, целый организм существует не в абстрактной совокупности предметных подпространств своих органов, но в едином жизненном пространстве, а значит, чтобы жить и оставаться живым организм как целое должен двигаться но предметной форме этого своего жизненного пространства, форме совпадающей с объективной формой внешнего мира. Иначе говоря, живым может остаться лишь тот организм, внутреннее противоборство субактивных органов которого закончится «победой» одного из них, субактивность которого на какое-то время примет определение ведущей или доминантной субактивности, совпадающей с активностью организма как целого, а субактивность всех остальных органов (т.е. в примере с гипотетическим двухклеточным организмом - субактивность второй клетки) будет на то же время либо заторможена, либо как-то скоординирована с предметной активностью целого организма.
Таким образом, если подвижные примитивные одноклеточные организмы лишь в конечном итоге, благодаря действию на них внешних возмущающих сил, случайно меняющих их ориентацию в физическом пространстве, могли перемещаться по объективной форме своего предметного мира, то организмы многоклеточные, многосторонне формируя свое предметное пространство, могут перемещаться по его объективной форме уже независимо от любых внешних им как живым организмам воздействий. Эта их способность целиком обусловлена тем, что внешняя, или собственно предметная активность таких организмов существенно опосредована их самонаправленной, или рефлексивной активностью.
Иначе говоря, уже на уровне организма, состоящего из двух субактивных элементов, связанных некоторым рефлексивным отношением, мы имеем живой телесный субъект, активность которого носит многомерный, многовекторный характер. Формирующая активность такого субъекта избыточна, а значит предоставляет ему абстрактную возможность для более адекватного действия по форме предметного поля. Так, животные, обладающие развитой зрительной системой могут строить свою активность в соответствии с видимым предметным пространством потому, что их зрительная система состоит не из одного, но из множества симультанно субактивных элементов, рефлексивное отношение которых снимается в виде ведущей ощупывающей субактивности глаза и головы, но отнюдь не устраняет их вовсе.
Интересно в этой связи отметить, что со способностью тела не к одному движению или действию, а к «большому числу одновременных действий или страданий»[25] Спиноза связывал со способностью его души «к отчетливому пониманию».
Предметная активность целого организма не существует вне и помимо субактивностей его органов. Она не есть некий чрезвычайный прибавок к этим субактивностям, но всегда совпадает с какой-то одной из них, полагая ее в качестве всеобщей или ведущей субактивности, непосредственно тождественной в данный момент с активностью целого организма.
Любая субактивность, включая и ведущую, любого органа многоклеточного организма есть вещь глубоко диалектическая. Она представляет собой одновременно и активное действие, направленное на внешний предмет, и рефлексивное действие, направленное на орган этого действия. Точнее не на абстрактный протяженный орган, а на его противоположно ориентированный субактивный элемент. Иначе говоря, отношения предметной активности и рефлексивные отношения многоклеточного организма, будучи противоположно направленными и непосредственно противоречащими друг другу отношениями, в то же самое время столь же непосредственно тождественны друг другу. Акт их взаимоограничения является в то же самое время актом их взаимополагания.
Исходная морфогенетическая связь двух клеток в нашей двухклеточный модели есть не рефлексивное, а некоторое случайное, внешнее отношение двух клеток до тех пор, пока мы абстрагируемся от жизненной активности этих клеток. Однако подобная абстракция ложна, ибо в реальной абстракции от их жизненной активности клетки были бы просто мертвы. Поэтому действительное морфогенетическое отношение, будучи всегда отношением минимум двух активных элементов, двух субактивностей есть отношение рефлексивное.
Между тем, диалектика активности и рефлексивности не ограничивается только тем, что они просто полагают друг друга в качество неких абстрактных противоположностей. Биологический, эволюционный смысл их диалектики заключается в том, что они конкретно, содержательно определяют друг друга.
Так, абстрактная активность двух клеток в нашей модели полагает некоторую случайную морфогенетическую связь в определение рефлексивного отношения. Но само это рефлексивное отношение не исчерпывается целиком своим отрицательным моментом, то есть взаимным противодействием двух субактивностей, но необходимо полагает и некоторое положительные содержание, модифицируя эти субактивности, меняя интенсивность и направленность каждой из них. В свою очередь новая система субактивностей полагает новый характер их рефлексивных отношений, которые, в свою очередь, вновь модифицируют, перестраивают саму систему субактивностей и так до бесконечности. Вернее до тех пор, пока жив данный организм.
Рефлексивное отношение, говоря кибернетическим языком, реализует функцию обратной связи и оперативной самонастройки действующего организма. На языке Спинозы, как и на языке современной психологии, эта же функция называется аффектом.
«Под аффектом, - говорит Спиноза, - я разумею состояния тела (corporis affections), которые увеличивают или уменьшают способность самого тела к действию, благоприятствуют ей или ограничивают ее, а вместе с тем и идеи этих состояний.»[26]
Жизнь организма, реализующего в процессе своей жизнедеятельности не только активное, но и рефлексивное отношение, представляет собой принципиально целостный жизненный процесс, структурными элементами которого являются не отдельные неподвижные морфологические единицы - клетки или многоклеточные органы, и тем более не абстрактные физиологические процессы, но активные, предметные процессы. Причем процессы не безразличные друг другу, но активно друг с другом взаимодействующие, друг друга определяющие так, что в итоге они составляют единый диалектический ансамбль.
Жизнь такого организма, рассматриваемая в его отношении к предметному миру, есть экстра- или интракорпоральное предметное ощущение, спинозовское действие по форме предмета, или интеллект, а, взятая в его отношении к самому себе, - интероцептивное самоощущение, составляющее чувственную ткань предметного образа, самонаправленная рефлексивная активность, или аффект.
Жизнь организма, предметная активность которого есть его снятое отношение к самому себе, а его отношение к самому себе есть его снятая предметная активность, есть жизнь, опосредованная психикой. Само диалектическое отношение, в котором организм активно относится к своему предмету, лишь относясь к самому себе как к живому организму, и наоборот, лишь тогда находится в рефлексивном отношении с самим собой, когда активно формирует свой предмет и движется по его форме, есть психическое отношение, или психика как таковая.
Перефразируя известную мысль Льва Семеновича Выготского, можно сказать, что психика, или психическое отношение есть там и только там, где за предметным отношением живого организма стоит аффект, а за аффектом - предметное отношение.
Данное определение сущности психики в современной литературе, пожалуй, более всего перекликается с точкой зрения В.П. Зинченко.
«Соотношение движения и психики, - пишут Н.Д. Гордеева и В.П. Зинченко, - проступает настолько отчетливо, что его можно представить по аналогии с рассуждениями А.Ф. Самойлова: «Наш известный ботаник К.А. Тимирязев, анализируя соотношение и значение различных частей растения, воскликнул: «лист - это есть растение!» Мне кажется, что мы с таким же правом могли бы сказать: «Мышца - это есть животное!» Мышца сделала животное животным, мышца сделала человека человеком». Точно также можно сказать, что живое движение - это есть психика!
... живое движение обладает необходимыми и достаточными свойствами, чтобы его можно было принять в качестве исходной единицы психической реальности» [27].
Живое движение В.П. Зинченко понимает как активное, предметное движение. В представлении о таком движении и о его фундаментальной роли для понимания жизни и психики размышления В.П. Зинченко напрямую восходят к идеям Н.А. Бернштейна. Последнему, между прочим, принадлежит гениальная, на наш взгляд, мысль о том, что «физиология активности» со временем войдет в более широкую «биологию активности».
В контексте вышеизложенного, нам, однако, представляется не вполне точным определение, ставящее знак равенства между абстрактным «живым движением» и «психической реальностью». Следуя ему нам либо придется признать движения активных одноклеточных организмов и многоклеточных растений неживым, либо, признавая эти движения «живыми», мы окажемся перед необходимостью постулировать наличие психики, пусть самой что ни на есть элементарной, и у одноклеточных, и у растений.
В первом случае, то есть, отрицая активный, предметный характер движении одноклеточных и растений, мы теряем теоретический критерий, позволяющий нам отличать жизненный процесс от процесса абстрактно химического. Принимая же вторую альтернативу, мы обессмысливаем само понятие психического движения, сводя последнее лишь к одной его абстрактной, хотя и всеобщей в своей абстрактности стороне - к движению по форме предмета, или на психологическом языке к абстрактно когнитивной стороне психического движения.
Разумеется, не следует и преувеличивать различие нашего определения сущности психики и определения, приводимого В.П. Зинченко, ибо под живым движением он очевидно понимает движение животного многоклеточного организма, которое в снятом виде уже содержит в себе диалектику активности и рефлексивности. Однако не проанализировав эту диалектику в самом абстрактном виде, он, как нам представляется, грешит абстрактностью уже в своем афористическом определении сущности психики, или психической жизни, невольно отождествляя ее с определением жизни вообще.
Этим же недостатком страдает, на наш взгляд, и определение А.Ф. Самойлова: «Мышца - это есть животное!» Понятно, что в этом образном определении речь идет о мышце не столько как об определенном морфологическом образовании, сколько как об органе активного, направленного на внешний мир действия. Но, во-первых, способностью к такому действию помимо наделенных мышцами животных обладают также и примитивные многоклеточные животные и растения, активность которых обеспечивается жгутиковой, амебоидной и т.п. субактивностью составляющих их живых клеток, и высшие растения, механизм активных движений которых еще менее напоминает мышцу. И, во-вторых, даже если ограничиться определением специфики жизни только тех животных, которые обладают мышцами как таковыми, вышеприведенное определение А.Ф. Самойлова необходимо переформулировать следующим образом: «Система из (по крайней мере) двух реципрокных мышц - это есть животное!»
В более-общем виде можно сказать, что если логический предел делимости живого организма, атом жизни - это живая клетка, то соответствующий логический предел делимости обладающего психикой живого организма, атом психически опосредованной жизни - это система, состоящая как минимум из двух субактивных элементов, в роли которых могут выступать две субактивные клетки, две реципрокные мышцы и т.п., направленные на предмет.
Между тем конкретный организм всех позвоночных состоит не из абстрактных пар субактивных элементов, но представляет собой строго иерархизированную систему мышечных органов, в которой высшее и ведущее положении занимает локомоторно-манипулятивная система, построенная из реципрокных пар поперечнополосатых мышц, а низшее и подчиненное - система полых гладкомышечных органов - желудочно-кишечный тракт, сердечно-сосудистая система, мочевой и желчный пузырь.
Первая из них обеспечивает экстракорпоральную предметную активность организма и, соответственно, внешнее предметное ощущение. Вторая - интракорпоральную предметную активность и висцеральные ощущения. Филогенетически висцеральная система восходит к древнейшим организмам типа кишечнополостных, у которых она реализовывала их внешнепредметную активность и, соответственно, служила субстратом их предметного психического отношения. С возникновением в ходе эволюции высшей локомоторно-манипулятивной системы, способной обеспечить куда более универсальную и богатую систему активности, чем система висцеральная, эта новая, то есть скелетно-мышечная моторика стала реализовывать активное отношение организма к его внешнему предметному миру, а за древней висцеральной моторикой закрепилась функции «внутренней», интракорпоральной предметной активности. В этом смысле появление скелетно-мышечной моторики знаменует собой не возникновение предметной активности и психики как таковой, но всего лишь закономерный этап в их поступательном развитии.
Историческое и логическое соотношение двух этих видов активности были, как нам представляется, принципиально неверно изображены в известной гипотезе А.В. Запорожца и А.Н. Леонтьева.
В своей гипотезе они исходили из совершенно ложного представления, согласно которому животная форма жизни эволюционно произошла от формы растительной. Исходя из этого представления они утверждали, что переход от растительной к животной форме жизни, который они связывали со сменой предмета питания с растворов солей, газов и солнечной энергии, на вещно оформленную органическую пищу приводит к тому, что «единый ранее процесс жизни как бы раздваивается. С одной стороны, сохраняются функции отправления, которые осуществляют непосредственные взаимоотношения организма со средой и одинаково присущи и растениям, и животным. С другой стороны, у животных, которые существуют, будучи отделены и уделены от дискретных, вещно-оформленных источников их жизни, развиваются новые формы сношения с внешним миром - функции поведения»[28].
Последние «...в отличие от функций отправления... приходится в процессе их реализации постоянно приноравливать к сложным и меняющимся внешним обстоятельствам. Вследствие этого для их регуляции требуются более высокие формы отражения действительности, требуется формирование образа, снятие слепка с предметных условий действия для того, чтобы точно приурочить последнее к конкретным условиям.... Иначе говоря, совершается переход от простой раздражимости к чувствительности.
Можно сказать, что первая и основная жизненная роль чувствительности заключается в обслуживании двигательного поведения животных»[29].
Итак, с точки зрения А.В. Запорожца, во-первых, реализуемая функциями отправления растительная жизнь есть не предметно активный, а следовательно чисто страдательный процесс, во-вторых, необходимой предпосылкой самой возможности «двигательного поведения» является наличие чувствительности, то есть хотя бы элементарной психики. И, наконец, органом такого направленного на внешний мир поведения может являться исключительно «скелетная поперечнополосатая мускулатура», которая развивается у животных лишь постепенно из мускулатуры гладкой, являющейся генетически более ранним образованием и осуществляющей по преимуществу отправленческие, вегетативные функции»[30].
Не станем повторять наших аргументов в пользу того, что жизнь, и животная, и растительная, но может ни возникнуть, ни существовать и развиваться, не будучи процессом предметно активным, и что предметная активность всегда так или иначе связана с внешнепредметной, или экстрасоматической подвижностью, будь то локомоция животных, или, хотя бы, ростовая подвижность растений. Укажем только на очевидное противоречие во взглядах А.В. Запорожца, у которого получается, что, с одной стороны, чувствительностью, или психикой необходимо должны обладать по крайней мере все подвижные животные, начиная с одноклеточных, но, с другой стороны, большинство из них, а именно, почти все беспозвоночные, за исключением членистоногих, но могут обладить психикой, ибо, если они вообще располагают какой-либо мускулатурой, то не поперечнополосатой, а гладкой - «осуществляющей по преимуществу отправленческие, вегетативные функции».
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14
