напротив, обещали поддержать «царевича» и прислать ему двухтысячный отряд,
но письмо их к Отрепьеву не дошло, перехваченное людьми князя Яноша
Острожского. Не получив поддержки Сечи и не имея вестей с Дона, самозванец
решает до времени сбросить личину поборника Православия и опереться на крайне
враждебные России католические круги. Из имения Вишневецкого он перебирается
в Самбор, к сенатору Юрию Мнишеку. Здесь он делает предложение дочери
сенатора Марине и принимает католичество.
Мнишек хотел посадить будущего зятя в Москве с помощью коронной армии. В этом
намерении его поддержал польский король Сигизмунд III, которому Лжедмитрий I
обязался отдать в качестве платы Чернигово-Северскую землю. Невесте Марине
были обещаны в удел Новгород и Псков, тестю—часть Смоленщины. Своим новым
родственникам самозванец также пообещал в течение года (в крайнем
случае—двух) обратить в католичество всю православную Русь. Но вопрос о войне
и мире решил отнюдь не король или тем более сенатор, а командовавший коронной
армией гетман Ян Замойский. Он не желал воевать с Россией, как, впрочем, и
многие другие польские магнаты. Польская армия в авантюре не участвовала. В
Россию самозванец вторгся 13 октября 1604 г. с навербованным им и его
сторонниками отрядом наемников, насчитывавшим около двух с половиной тысяч
человек. На помощь «царевичу» вскоре двинулись донцы. Жители Чернигова и
Путивля сдали войску самозванца свои города без боя, арестовав воевод;
Путивль с его каменной крепостью был ключевым пунктом обороны Чернигово-
Северской земли. К тому же здесь самозванец получил от дьяка Б. Сутупова
сбереженную им воеводскую казну, где хранились немалые суммы денег для
выплаты жалованья служилым людям. А вскоре их примеру последовали Рыльск и
Севск, Комарицкая волость. К началу декабря власть Лжедмитрия признали Курск
и Кромы. Но войско самозванца никак не могло овладеть Новгоррд-Северским,
где против вора успешно отбивался гарнизон во главе с окольничим П. Ф.
Басмановым.
Борис Годунов поначалу сосредоточил всю свою армию в Брянске, поскольку верил
воинственным заявлениям короля Сигиз-мунда III и ждал польского наступления
на Смоленск. Но когда стало ясно, что Речь Посполитая не собирается нападать
на Россию, войско во главе с боярином Мстиславским двинулось выручать из
осады Новгород-Северский. Нерасторопность и нерешительность русского
главнокомандующего, имевшего перевес в силах, привела к поражению у стен
крепости 21 декабря 1604 г. Но это был частный успех самозванца, поскольку
Новгород продолжал защищаться, а русская рать, слегка потрепанная, но далеко
не разбитая, стояла в виду города. К тому же наемники потребовали денег за
одержанную победу. У самозванца, успевшего истратить путивльскую казну, их не
оказалось. И тогда «рыцарство», ограбив обоз и грязно обругав Лжедмитрия,
покинуло его лагерь. Отрепьеву пришлось 2 января 1605 г. снять осаду
крепости и отступить
к Путивлю. Вскоре его покинул и главнокомандующий Юрий Мнишек. Теперь
Лжедмитрий был предоставлен себе самому. Хотя часть польских гусар осталась с
самозванцем, не они, а запорожские и донские казаки, да признавшие «великого
государя Дмитрия Ивановича» мужики Комарицкой волости составляли ббльшую
часть войска. Среди советников Отрепьева возобладали сторонники решительных
действий. Армия самозванца не стала отсиживаться в Путивле или уходить к
польской границе, а двинулась в глубь России. Под Добрыничами 21 января 1605
г. она была наголову разбита войском Мстиславского. Победители захватили всю
артиллерию и пятнадцать знамен. Самозванец был ранен, затем под ним
подстрелили лошадь, и он чудом сумел бежать с поля боя и скрыться в Рыльске.
Если бы воевода Мстиславский организовал энергичное преследование, он имел бы
шансы быстро занять Рыльск и Путивль, а главное — захватить вора. Но
правительственные силы подошли к Рыльску только на следующий день после
отъезда самозванца оттуда в Путивль. Несмотря на громадное превосходство над
небольшим гарнизоном Рыльска, во главе обороны которого стоял местный воевода
князь Г. Б. Долгорукий со стрельцами и казаками, их штурм городка не удался,
и Мстиславский отступил к Севску. Так же неудачно проходила и осада царскими
войсками Кром. Здесь душой обороны стал донской атаман Андрей Карела (в
литературе и источниках его прозвище нередко пишется через «о»). Несмотря на
то что в городе огнем артиллерии были разрушены почти все укрепления, казаки
не пали духом. Под земляным валом они вырыли себе норы, а сам вал покрыли
траншеями и окопами. При обстреле они отсиживались в норах, а после
прекращения канонады проворно бежали в окопы и встречали атакующих градом
пуль.
Пока сторонники Лжедмитрия сражались за него, сам он около трех месяцев жил в
Путивле, который стал своеобразной столицей самозванца. Он вербовал себе
новых союзников, рассылая письма в казачьи станицы, пограничные города, саму
столицу. В советской литературе в общем традиционной стала мысль о том, что
Отрепьев пришел к власти «на гребне крестьянской войны», а затем обманул
народные чаяния. Исследования, проведенные Р. Г. Скрынниковым, ставят под
сомнение версию «крестьянской войны». Правда, самозванца поддержали крестьяне
знаменитой Комарицкой волости, за что Годунов отдал мятежную волость на поток
и разграбление своим войскам. Не подлежит сомнению, что восстание крестьян на
Брянщине — это, говоря словами Р. Г. Скрынникова, «первое массовое
выступление крестьян в Смутное время», но, как подчеркивает тот же автор,
жили там дворцовые крестьяне, находящиеся в лучшем положении, чем
частновладельческие. К тому же большинство населения Комарицкой волости
составляли богатые мужики, далеко не испытавшие тех бедствий, которые выпали
на долю жителей других районов (см.: Р. Г. Скрынников. Самозванцы в России в
начале XVII в. Новосибирск, 1990. С. 90). Отсюда следует, что поддержка
самозванца в данном случае объясняется, очевидно, не «антифеодальным
протестом» и «классовой борьбой», а верой в то, что перед ними воистину
царевич Дмитрий Иоаннович. Это не исключало, конечно, корыстных интересов и
меркантильных соображений комарицких мужиков.
И в «прелестных» письмах Лжедмитрия из Путивля, как отмечает Р. Г.
Скрынников, «трудно уловить какие-то социальные мотивы». Здесь лишь общие
слова, обещания быть добрым и справедливым к подданным, обличения
«изменника» Бориса Годунова.
Одной пропаганды для успеха было мало, и Лжедмитрий позаботился о
противодействии правительственным разоблачениям о нем как о расстриге-
самозванце. Он представил в Путивле, дабы отделаться от своего подлинного
имени, двойника — «истинного Гришку Отрепьева». Лжеотрепьев, по свидетельству
Маржарета, был лет 35—38, т. е. значительно старше самозванца. Мистификация
была шита белыми нитками: отец настоящего Отрепьева был всего лишь на восемь
лет старше Лжеотрепьева. Вероятно, этим объясняется печальная судьба
двойника, упрятанного самозванцем в тюрьму. Много позже московские власти
узнали, что роль Лжеотрепьева согласился исполнять бродячий монах Леонид. Но
тогда обман достиг цели: пропаганда Годунова оказалась парализованной, а
народ безоговорочно признал Дмитрия Ивановича. Последний в Путивле стал
именовать себя уже не просто царевичем и великим князем всея Руси, а царем.
В Путивле вокруг самозванца собрался и двор. Самой видной фигурой при
Отрепьеве стал князь Мосальский, представитель хотя и древнего, но
пришедшего в упадок рода. Рассказывали, что именно Мосальский спас
Лжедмитрию жизнь, отдав ему коня во время бегства из-под Севска. Среди
приближенных самозванца заметен был и дьяк Богдан Сутупов, тот самый, что
отдал Отрепьеву воеводскую казну. Он стал канцлером — главным дьяком и
хранителем царской печати.
Самозванец стоял в Путивле, а правительственные войска осаждали Кромы, когда
произошло событие, ускорившее, а может, и переломившее ход событий. 13 апреля
1605 г. от апоплексического удара умер Борис Годунов. Еще при жизни этого
государя не жаловали в народе, обвиняя то в убийстве Ивана Грозного, то
Федора Ивановича, то царевича Дмитрия. И теперь, уже умерший, Годунов не
избежал клеветы: по Москве ходили слухи, что будто бы он принял яд в страхе
перед воскресшим царевичем. Нареченный боярами на царство сын Бориса Федор
вместе с матерью Марией спешили привести знать, народ и войско к присяге.
Текст «подкрестной записи» царя Федора повторял содержание присяги,
составленной при воцарении Бориса Годунова с одним важным отличием. Надо было
хоть как-то защитить юного государя от самозванца. Уже несколько лет Церковь
предавала анафеме «вора» Гришку Отрепьева. Теперь, смущенная фокусом с
Лжеотрепьевым, вместо того чтобы следовать раз принятой линии, царица решила
вовсе не упоминать в «записи» имени Отрепьева. Подданные, согласно тексту
присяги, клятвенно обязывались лишь «к вору, который называется Дмитрием
Углицким, не приставать». Все это оказалось на руку самозванцу. Наконец,
последний просчет Годуновых состоял в неоправданных надеждах на героя Нов-
город-Северской обороны Петра Басманова. Еще Борис обещал ему руку дочери —
царевны Ксении, и горячий воевода поклялся доставить самозванца в Москву или
умереть. Басманов формально получил пост помощника нового' главнокомандующего
боярина князя Михаила Катырева-Ростовского, а фактически встал во главе
армии. Когда Борис умер, Басманов вместе с Катыревым-Ростовским уже
отправились к войскам. Брат покойного, Семен Годунов, доверял воеводе гораздо
меньше и послал ему вдогонку на один из высших постов в армии своего зятя
Андрея Телятев-ского. Басманов так оскорбился этим назначением, что плакал с
час, а потом заявил: лучше ему умереть, чем быть у Телятевского в холопах. В
войске под Кромами в это время зрела измена. Во главе заговора встали боярин
князь Василий Голицын и рязанский дворянин Прокопий Ляпунов. Голицын ловко
сыграл на противоречиях между верными царю Федору воеводами. Он сумел
заручиться поддержкой приходившегося ему родней Басманова. 7 мая 1605 г. в
четыре часа утра, когда лагерь еще спал, по сигналу заговорщиков казаки
Карелы напали на караулы и захватили мост, через который шла дорога в Кромы.
В тот же час сторонники Ляпунова зажгли лагерь в нескольких местах. Началась
паника и неразбериха. Только около тысячи немцев-наемников построились под
знаменами и были готовы к отпору. Их вступление в бой, однако, ловко
предотвратил Басманов. Осажденные жители Кром вместе с казаками Карелы
ворвались в стан правительственных войск. Верные Годуновым бояре и воеводы
бежали в Москву. Армия перестала существовать. Путь самозванцу в столицу был
открыт. Лжедмитрий занял Орел, а затем проследовал в Тулу, где его встречал
рязанский архиепископ Игнатий. Из Тулы на завоевание Москвы Отрепьев отрядил
Петра Басманова с его ратниками. Верные Федору стрельцы, посланные в
Серпухов, не дали Басманову переправиться за Оку. Этот успех правительства,
впрочем, был последним и ничего не изменил. В народе уже заметна была
«шатость». «Дмитрия» ждали со дня на день. Обойдя Серпухов, 31 мая к стенам
Москвы подошел Карела со своими казаками. В сам город небольшой отряд
вступить не мог: несколько сот казаков не представляли опасности для хорошо
укрепленной столицы. Зато появление казаков «Дмитрия Ивановича» крайне
возбуждало чернь. На следующий день, 1 июня, агенты самозванца Гаврила Пушкин
и Наум Плещеев явились в пригород Красное Село и оттуда повели толпы народа в
самый центр Москвы, на Красную площадь. Здесь с Лобного места они зачитали
«прелестную» грамоту самозванца, полную несбыточных обещаний всем слоям
населения и обличении Годунова. Затем распалившаяся толпа ворвалась
Фроловскими воротами в Кремль. Дворцовая стража разбежалась. Во дворце все
перевернули вверх дном, разгромили и старое подворье Бориса Годунова. Как
водится в таких случаях, чернь добралась до винных погребов. Исаак Масса
утверждал, что напились до смерти около пятидесяти, а английские источники —
около ста человек. Это были единственные жертвы мятежа. Во время разгрома
дворца верные люди спасли юного царя Федора и его семью. Арестовали их,
вероятно, не в день мятежа, а несколько позже. Самозванец в Туле объявил
стране о своем восшествии на престол и разослал текст присяги. В Серпухов на
поклон к нему явились бояре: глава думы князь Ф. И. Мстиславский, князь Д. И.
Шуйский, другие думные чины. В честь «Дмитрия Ивановича» поставили шатры, в
которых когда-то Борис Годунов потчевал дворян накануне коронации. Снаружи
они имели вид крепости с башнями, изнутри были украшены золотым шитьем. В них
разом на пиру в честь самозванца присутствовало пятьсот человек.
Перед вступлением в Москву самозванец спешил устранить последние преграды.
Его клевреты сначала низложили главу Церкви, верного Годуновым патриарха
Иова. Затем наступил черед и несчастному семейству. Казнью Годуновых
непосредственно руководили дворяне М. Молчанов и А. Шерефединов, имевшие за
спиной опыт опричной службы. Им помогал отряд стрельцов.
В III главе XI тома «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина на
полях книги против рассказа об убийстве Федора Борисовича стоит страшное
слово — «цареубийство». Вот как описывается эта сцена историографом: «10 июня
(1605 г.— С. Б.) пришли в дом Борисов, увидели Феодора и Ксению, сидящих
спокойно подле матери в ожидании воли Божией; вырвали нежных детей из объятий
царицы, развели их по разным особым комнатам и велели стрельцам действовать;
они в ту же минуту удавили царицу Марию, но юный Феодор, наделенный от
природы силою необыкновенною, долго боролся с четырьмя убийцами, которые едва
могли одолеть и задушить его». В примечании мы читаем, что согласно
Ростовской и Никоновской летописям «царевича ж многие часы давиша, яко ж не
по младости в те поры дал ему Бог мужество; те ж злодеи ужасошася яко един с
четырьмя борящеса;
един же от них взят его за тайные уды (гениталии.— С. Б.) и раздави». Таковы
были отвратительные детали цареубийства, первого в истории России. (Усобицы
не в счет, в них убивали князей, гибель сыновей Ивана Грозного царевичей
Ивана и Дмитрия Угличского — также, ибо в данном случае впервые убивали царя,
пусть пока не венчанного в Успенском соборе, но фактически уже правившего,
царя, которому к тому же все присягнули.)
Из всей царской семьи в живых осталась одна Ксения: она взята была на двор
князя Мосальского и впоследствии стала наложницей самозванца.
Теперь, когда Годуновых уничтожили, самозванец мог торжественно вступить в
Москву. Для описания этого события вновь дадим слово Н. М. Карамзину. «20
июня,— пишет историк,— в прекрасный летний день, самозванец вступил в Москву
торжественно и пышно. Впереди поляки, литаврщики, трубачи, дружина всадников
с копьями, пищальники, колесницы, заложенные шестернями, и верховые лошади
царские, богато украшенные; далее барабанщики и полки россиян, духовенство с
крестами и Лжедмитрий на белом коне, в одежде великолепной, в блестящем
ожерелье, ценою в 150 000 червонных: вокруг его 60 бояр и князей, за ними
дружина литовская, немцы, казаки и стрельцы. Звонили во все колокола
московские. Улицы были наполнены бесчисленным множеством людей; кровли домов
и церквей, башни и стены также усыпаны зрителями. Видя Лжедмитрия, народ
падал ниц с восклицанием: „Здравствуй, отец наш, государь и великий князь
Дмитрий Иоаннович, спасенный Богом для нашего благоденствия! Сияй и красуйся,
о солнце России!" Лжедмитрий всех громко приветствовал и называл своими
добрыми подданными, ведя им встать и молиться за него Богу» (Карамзин Н. М.
История государства Российского. Кн. 3. М.: Книга, 1989. С. 122—123, или
любое издание, Т. XI, гл. IV).
Несмотря на столь трогательный въезд в столицу, православные москвичи,
видевшие встречу самозванца с духовенством на Лобном месте, насторожились.
Когда Лжедмитрий сошел с коня, чтобы приложиться к образам, литовские люди
играли на трубах и били в бубны так, что заглушали пение молебна. Странно
было и то, что, войдя в главную святыню России, Успенский собор, царь
пригласил с собой не только бояр, но и иноверцев. Зато новый взрыв восторга
вызвало целование Лжедмитрием надгробия своего мнимого отца, Ивана Грозного,
в Архангельском соборе... Далее самозванец прошествовал во дворец вершить
государственные дела.
Первым делом Отрепьев поставил во главе Церкви угодного себе патриарха
Игнатия. Грек по национальности, он к моменту вступления самозванца на трон
был архиепископом Рязанским и, как мы уже говорили, с почестью встречал
Лжедмитрия в Туле. Затем арестовали трех братьев Шуйских, старший из которых,
Василий, через верных людей распространял слухи о самозванстве нового
государя. Отрепьева, очевидно, пугала не столько агитация, сколько угроза
переворота со стороны Шуйских — одного из знатнейших княжеских родов, не без
оснований претендовавших после смерти Федора Ивановича на российский престол.
Для решения дела созвали особый соборный суд, который приговорил князя
Василия Ивановича к смертной казни. Он уже был возведен на плаху палачом, но
неожиданно получил помилование. Братья Шуйские, очевидно пощаженные по
ходатайству бояр, теперь должны были отправиться в ссылку. Пробыли они там,
однако, недолго: по просьбе опять-таки думных бояр их возвратили в столицу,
к прежним должностям. Этот эпизод достаточно ясно показывает зависимость
Лжедмитрия от Боярской думы уже в первые дни своего царствования. Без
согласия бояр новый царь не мог казнить даже заклятого своего врага. Эта
зависимость (а вовсе не государственный ум и гуманность, как утверждают
некоторые историки) побудили Лжедмитрия заявить вскоре после коронации:
«Два способа у меня к удержанию царства: один способ быть тираном, а другой
— не жалеть кошту (расходов.— С. Б.), всех жаловать: лучше тот образец,
чтобы жаловать, а не тиранить» (цит. по: Р. Г. Скрынников. Смута в России в
начале XVII в. Иван Болотников. Л., 1988. С. 14).
Тем не менее, по необходимости считаясь со сложившимся государственным
укладом и политической традицией Московского царства, самозванец привнес в
них немало нового. «На престоле московских государей он был небывалым
явлением,— пишет В. О. Ключевский (42-я лекция «Курса русской истории»).—
