жить готова». Среди суждений на эту тему есть и такое: «Мы ссоримся о власти,
а не о любви». Приведенные слова дают основания полагать, что Потемкин
претендовал на более обширную власть, чем та, которую ему соглашалась
уступить императрица. Похоже, что она постигла характер супруга и знала
истоки его раздражительности: «Холодности не заслуживаю, а приписываю ее моей
злодейке проклятой хандре». В другом письме: «...и ведомо, пора жить душа в
душу. Не мучь меня несносным обхождением, не увидишь холодность». И далее
угроза: «Платить же ласкою за грубость не буду».
Екатерина не без основания считала, что напряженность, создаваемая Потемкиным
в их отношениях, является нормальным его состоянием. Она писала:
«Спокойствие есть для тебя чрезвычайное и несносное положение». В другой раз
императрица заклинала: «Я хочу ласки, да и ласки нежной, самой лучшей. А
холодность глупая с глупой хандрой ничего не произведут, кроме гнева и
досады».
В цитированных письмах от февраля—марта 1776 года уже нет ни прежней теплоты,
ни бесконечных клятв в верности, ни нежных обращений.
Первое, что приходит в голову, когда читаешь письма императрицы, так это
вывод о том, что не она, а Потемкин являлся виновником назревавшего разрыва
супружеских отношений. Что касается Екатерины, то она выступала женщиной
кроткой, ничего так не желавшей, как спокойствия, снисходительности к
недостаткам друг друга. Много позже после разрыва Екатерина жаловалась
Гримму: «О, как он меня мучил, как я его бранила, как на него сердилась». Но
этой версии противоречит письмо Потемкина Екатерине от июня 1776 года, когда
кризис завершился формальной отставкой одного фаворита и заменой его другим:
«Я для вас хотя в огонь, но не отрекусь. Но ежели, наконец, мне определено
быть от вас изгнану, то пусть это будет не на большой публике. Не замешкаю я
удалиться, хотя мне сил и наравне с жизнью». Из письма следует, что Потемкин
«изгнан» императрицей и что не он, а она являлась виновницей разрыва.
Думается, что разрыв вполне устраивал обе стороны. Медики полагают, что
Екатерина страдала нимфоманией (нарушением гормонального баланса,
выражавшимся в превалировании гормонов, усиливавших желание близости с
мужчиной). Признание этого факта, правда косвенное, находим у придворного
врача Мельхиора Адама Вейкарда, заметившего: «Жениться на ней потребовало бы
чрезвычайной смелости». Свидетельство самой императрицы тоже подтверждает
диагноз. В декабре 1775 года она писала Потемкину: «Я твоей ласкою
чрезвычайно довольна... моя бездонная чувствительность сама собою уймется».
Однако «бездонная чувствительность» все никак не унималась, и Потемкину скоро
стало невмоготу совершать каждодневные подвиги на ложе императрицы. Из ее
записочек явствует, что он иногда уклонялся от выполнения супружеских
обязанностей. Положение светлейшего при дворе было настолько прочным, что
остается загадкой осуществленное им намерение покинуть столицу и возлюбленную
и отправиться в захолустье управлять наместничеством. Потемкин, конечно же,
знал, что с его отъездом Екатерина немедля обретет утешение в новом фаворите.
Риск остаться навсегда покинутым был настолько велик, что только крайняя
необходимость вынудила его совершить этот шаг. Анонимный автор официальной
биографии Потемкина, вероятно его современник, тоже удивлялся поступку князя.
«В 1776 годе князь Потемкин к общему изумлению просил у императрицы
позволения отправиться на несколько времени в свое наместничество для
поправления расстроенного здоровья» '(Жизнь князя Григория Александровича
Потемкина-Таврического. Т. I. M., 1808. С. 57). «Несколько времени»
превратилось в десять с лишним лет, проведенных светлейшим в Новороссии.
Решение Потемкина невозможно объяснить однозначно. Скорее всего, светлейший
уже не рассчитывал на прежнее совмещение обязанностей фаворита и державного
мужа. Отчасти он, видимо, уповал на закрепленные церковным обрядом брачные
узы с императрицей, что давало хотя и слабую, но все же надежду сохранить ее
доверие и свое на нее влияние. Но более всего князь надеялся на то, что в
Новороссии он сможет полностью проявить себя на службе государству — ему,
надо полагать, опостылела косная и однообразная жизнь двора, мелкие интриги и
бесконечные плотские удовольствия.
Потемкин приобрел новое качество и отправился из столицы не отверженным
фаворитом, а блестящим вельможей, облеченным доверием императрицы и повсюду
принимаемым едва ли не с царскими почестями. Екатерина не ошиблась в
Потемкине, когда считала его верным слугой, а тот, в свою очередь, обрел в
ней покровительницу Дружба и привязанность сохранились, но от былого
чувственного увлечения не осталось и следа.
Глава IV.
В промежутках
На императрицыном ложе, оставленном светлейшим без боя, один за другим
отметились случайные счастливчики Потемкина сменил Петр Завадовский,
унаследовавший от предшественника пылкие письменные излияния государыни Рука
Екатерины к тому времени поднаторела в начертании клятвенных обещаний
«Сударушка Петруша» получил свою порцию «Любовь наша равна, обещаю тебе охотно,
пока жива, с тобою не разлучаться» Угрюмый малороссиянин Завадовский наскучил
императрице почти сразу же Он не только искренне влюбился в Екатерину, но и
чаще закатывал ей сцены ревности Хорошо знавший Завадовского А. А. Безбородко
объяснял его скорую отставку тем, что «его меланхолический нрав и молчаливый
характер не нравились пылкой государыне, и он тихо удалился в свое имение
Ляличи, где жил некоторое время в уединении, затем женился» Управитель дел
Потемкина М. Гарновский тоже отметил дурной характер Завадовского «Говорят, —
записал он в дневнике в июле 1776 года, — что жена раскаивается, что вышла
замуж за злого, ревнивого, подстерегающего и застенчивого меланхолика и
мизантропа.»[8]
Подлинные причины падения Завадовского в другом — он был сторонником братьев
Орловых и попытался было удалить Потемкина от двора Сам светлейший поначалу
наделал глупостей и из ревности. Ревнивец вскоре осознал свои ошибки,
объявился в Петербурге, и все стало на свои места — 8 июня 1777 года
Завадовский получил отставку и принужден был удалиться в свое украинское
имение Печалиться экс-фавориту было особенно не о чем за год пребывания «в
случае» он получил 6000 душ на Украине, 2000 — в бывших владениях Речи
Посполитой, 1800 — в русских губерниях, кроме того, 150 тысяч рублей
деньгами, 80 тысяч драгоценностями, 30 тысяч посудой, не считая пенсиона в
5000 рублей Желчный князь Щербатов отметил слабость Завадовского к землякам —
«он ввел в чины подлых малороссиян» Заводовского сменил Семен Гаврилович
Зорич, серб по национальности, ослепивший всех своей красотой В фаворе он
пробыл одиннадцать месяцев Этот гусар, адъютант Потемкина, стал флигель-
адъютантом императрицы Зорич отличался остроумием, неиссякаемой веселостью и
добродушием Он явно переоценил свои возможности будучи рекомендован Екатерине
Потемкиным, осмелился перечить ему, поссорился со светлейшим и даже вызвал
его на дуэль Потемкин вызова не принял и настоял на отставке фаворита, щедро
награжденного, как и его предшественник. Зорич получил город Шклов, где завел
свой двор и основал на свои средства кадетский корпус Кроме Шклова ему было
выдано 500 тысяч рублей, из коих 120 тысяч предназначались для уплаты долгов,
на 120 тысяч рублей ему было куплено поместий в Лифляндии . Пожалованные
бриллианты оценивались в 200 тысяч рублей . Зорич ввел в обычай непомерно
великую игру , потому-то и коротал бесшабашный серб остаток своих дней в
нищете.
Мемуарист С. А. Тучков нарисовал любопытный портрет Зорича, расходящийся с
приведенными выше сведениями о нем «Он был приятного вида при посредственном
воспитании и способностях ума, однако ж ловок, расторопен, любил богато
одеваться. Пристроил его к императрице якобы не Потемкин, а Григорий Орлов,
решивший таким образом отомстить своему недругу Тучков не подтверждал сведений
о том, что Зорич спустил все свое состояние за карточным столом Не отрицая
того, что Зорич был заядлым картежником, мемуарист считал причиной его
разорения нерасчетливую благотворительность В Шклове был учрежден кадетский
корпус на 400 человек из небогатых дворян Зорич выстроил для него огромное
здание, выпускникам давал от себя мундир, офицерский экипаж, деньги на проезд к
месту службы и 100 рублей на расходы Дорого стоили Семену Гавриловичу и прочие
его филантропические затеи бесплатная больница, театр, вспомоществования
многочисленной родне и открытый стол
[9]
Сменивший Зорича Иван Николаевич Корсаков тоже пользовался фавором недолго,
причем по собственной оплошности по свидетельству К Масона, «Екате рина лично
застала его на своей кровати державшим в своих объятиях прелестную графиню
Брюс, ее фрейлину и доверенное лицо. Она удалилась в оцепенении и не пожелала
видеть ни своего любовника, ни свою подругу» .Корсаков удалился в Москву, где
продолжал распутствовать. Щербатов отметил, что он «приумножил бесстыдство
любострастия в женах», вступив в связь с графиней Е П Строгановой, урожденной
княгиней Трубецкой. [10]
Косвенное подтверждение случившемуся находим в письме Екатерины к Гримму от
марта 1785 года, в котором она сообщала о смерти графини Брюс «Нельзя не
пожалеть о ней всякому, кто знал ее близко, потому что она стоила того, чтобы
ее любили, лет шесть или семь тому назад это огорчило бы меня еще более, но с
тех пор мы несколько более прежнего поотдалились одна от другой ».
[11] Кажется, это единственный фаворит, чьи услуги императрица не оплатила
пожалованиями
Последним из калифов на час был Александр Петрович Ермолов Любопытные сведения о
его фаворе сообщает М М Щербатов Оказывается, императрица готовила из него
«ученика» и фаворита с младых ногтей еще в 1767 году Екатерина, возвращаясь из
путешествия по Волге в Москву, остановилась в доме прапорщика Петра Леонтьевича
Ермолова, где ей приглянулся тринадцатилетний сын его Александр Обняв его и
поцеловав, Екатерина сказала «Поздравляю тебя, дружок, с чином капрала конной
гвардии» — и взяла его в Петербург Долго Екатерина пестовала Ермолова —
фаворитом он стал в 31 год, но чем-то не угодил ей и был отставлен «Он не
понравился, однако, Потемкину прежде, чем перестал нравиться Екатерине», —
записал Масон Это была, надо полагать, ничем не примечательная личность, ибо о
нем, как и о Васильчикове, отозвался кратко, но выразительно «Не успел сделать
ничего».[12]
В промежутке между фавором Зорича и Ермолова «в случае» оказался Александр
Дмитриевич Ланской, самый несчастный из фаворитов, скончавшийся «при
исполнении служебных обязанностей».
Глава V.
Смерть князя-куколки
Об этой истории впервые упомянул Пушкин в «Замечаниях о бунте»,
представленных императору Николаю I в 1835 году.
«Князь Голицын, нанесший первый удар Пугачеву, был молодой человек и
красавец. Императрица заметила его в Москве на бале (в 1775) и сказала: как он
хорош! настоящая куколка. Это слово его погубило. Шепелев (впоследствии
женатый на одной из племянниц Потемкина) вызвал Голицына на поединок и заколол
его, сказывают, «изменнически». Молва обвиняла Потемкина».
Генерал-майор князь Петр Михайлович Голицын был среди наиболее отличившихся в
борьбе с пугачевцами. Его победа 22 марта 1774 года под крепостью Татищевой
привела к разгрому армии самозванца и снятию блокады с губернского города
Оренбурга. Пережившие шестимесячную осаду оренбуржцы называли князя своим
спасителем.
Поведав о роли Потемкина в гибели Голицына, Пушкин бросил на Светлейшего
тень. Сделал он это довольно осторожно, но все же обязан был проверить
ходивший по Москве слух.. Не составляло большого труда посмотреть в Донском
монастыре надгробие П. М. Голицына. Из эпитафии, кончавшейся словами
«Благополучие человека не состоит ни в животе, ни в смерти, но в том, чтоб
жить и умереть со славою», можно было узнать, что несчастливый князь родился
15 декабря 1738 года. Следовательно, был годом старше Потемкина. Видавший
виды 36-летний генерал, к тому же вдовец, не соответствовал образу
молодого соперника всесильного Потемкина. Пушкин этого не знал.
Не знал он и того, что императрица заметила «князя-куколку» не на балу, а на
официальном приеме. Приехав из Петербурга в Москву вместе с Потемкиным
(находившимся при ней безотлучно), Екатерина остановилась сначала в селе
Всехсвятском. Здесь 23 января 1775 года она дала прием генералитету. Как
сообщает Камер-фурьерский церемониальный журнал, отмечавший официальные
события при дворе, «во внутренние комнаты по Высочайшему повелению позван
был генерал-майор князь Петр Михайлович Голицын, на которого Ее Императорское
Величество соизволила возложить орден святого Александра Невского». Том
журнала за 1775 год был издан в 1874 году. Пушкин читать его не мог. Зато
люди, читавшие Пушкина, приняли легенду на веру
В 1864 году основатель и издатель журнала «Русский архив» П. И. Бартенев,
обожавший великую государыню, опубликовал письма императрицы московскому
обер-полицмейстеру Н. П. Архарову. «Николай Петрович, — говорилось в
первом письме. — Князь Петр Михайлович Голицын просит у меня сатисфакцию на
майора Лаврова, и как сей человек вам отдан, то не освободите его прежде моего
приезда; но как судить можно по его поступкам, что он сумасшедший, то
дозволяю вам его отдать на Рязанское подворье, о чем Генерал-Прокурору можете
дать знать. Пребываю доброжелательна.
Екатерина. Ераполча. 17ч. 1775 г. Завтра к вечеру буду в городе[13].
В примечаниях к письму Бартенев сообщил, что Ераполча (Ярополец) — большое
поместье графа 3. Г. Чернышева в Волоколамском уезде, в 115 верстах от
Москвы; что на Рязанском подворье, в начале Мясницкой улицы, содержались
лица, находившиеся под следствием. О князе П. М. Голицыне было сказано, что
он «только что прославился тем, что нанес первый решительный удар по
Пугачеву. Он известен также своею красотою и несчастною кончиною на поединке
с Петром Амплеевичем Шепелевым, который потом женился на одной из девиц
Энгельгардт, племяннице князя Потемкина. Какую он имел ссору с майором
Лавровым, мы не знаем».
Бартенев осторожнее Пушкина. Он совсем опустил слова о том, что Голицын был
заколот, «сказывают, изменнически» и что «молва обвиняла Потемкина». Можно
только удивляться, как талантливый исследователь (а Бартеневу в это же время
стало известно о венчании Екатерины II с Потемкиным) не заметил в словах
императрицы Архарову важного указания. выводящего к истине. Ссора Голицына
с Лавровым настолько серьезна, что привлекла внимание обер-полицмейстера,
генерал-прокурора и самой государыни. Бартенева подвела неправильная
датировка письма. Он отнес его к январю 1775 года и ошибся. 17 января
Екатерина со свитой находилась в Новгороде, направляясь из Петербурга в
Москву А вот 15 сентября того же года государыня вместе с Потемкиным
навестила графа Захара Григорьевича Чернышева в его роскошном имении
Ярополец. На другой день она совершила «шествие чрез с. Ярополч, в дом Его
Высокопревосходительства генерал-аншефа и кавалера Александра Артемьевича
Загряжского». Почтенный генерал был родственником матери Потемкина. По
просьбе своего тайного мужа императрица оказала Загряжскому великую честь.
17 сентября она покинула «Ераполчу» и на другой день вечером, как и обещала
Архарову, вернулась в Москву
Вывод напрашивается сам собою: майор Лавров не последнее лицо в истории
«князя-куколки», умершего 11 ноября 1775 года.
В 1865 году М. Н. Лонгинов, блестящий знаток екатерининского времени, издал
свой перевод сочинения саксонского дипломата Георга фон Гельбига «Случайные
люди в России». Гельбиг служил в Петербурге в последние годы царствования
Екатерины II. Императрица даже хлопотала через барона Гримма об отзыве
Гельбига из России за его, с позволения сказать, занятия русской историей.
Автор первой научной биографии Потемкина А. Г. Брикнер, разбирая «труд»
Гельбига о князе Таврическом, писал: «Автор далеко не беспристрастен. Он
сильно предубежден против императрицы и ее друга и сотрудника. Так как
главным источником при составлении сочинения Гельбига служили сплетни в
среде иностранных дипломатов, то нужно пользоваться этим трудом с крайней
осторожностью. Местами встречаются фактические неточности и промахи. Тон
раздражения, в котором i сверится о Потемкине, придает этим статьям
Гельбига характер памфлета или, по крайней мере, скорее публицистического,
нежели серьезно-исторического труда».
Разберем только одну из заметок Гельбига. Она посвящена Дмитрию Андреевичу
Шепелеву, ставшему при Елизавете Петровне обер-гофмаршалом (главным
распорядителем при императорском дворе). Саксонец утверждает, что этот
Шепелев был сыном русского простолюдина и начинал свою карьеру смазчиком
колес придворных карет. Петр I якобы заметил его и в 1716 году сделал своим
дорожным маршалом. «Шепелева все ненавидели за его грубость, —
безапелляционно заявляет Гельбиг. — Его сын, майор гвардии, на которого
рассчитывали мятежники в день восшествия на престол Екатерины II и который
по ошибке не явился вовремя, первый почувствовал на себе верховную власть
новой императрицы. Он был арестован и уже не скоро мог опять добиться милости
государыни. Сын его женился на племяннице кн. Потемкина-Таврического,
урожденной Энгельгардт. Уже это одно доказывает, что молодой Шепелев имел
значительный чин и немалое состояние...»
Лонгинов вынужден поправлять Гельбига на каждом шагу: у Д. А. Шепелева не было
сына. Речь может идти о его племяннике Амплее Степановиче. Не удалось
отыскать сведений о майоре гвардии Шепелеве, якобы арестованном в самый день
восшествия Екатерины II на престол. Зато о Шепелеве, женатом на племяннице
Потемкина, Лонгинов разразился целой статьей
[14].
Маленькая история, осторожно рассказанная Пушкиным, разрослась у Лонгинова до
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8
