предшественники становились между царем и жертвами его гнева, печаловались за
опальных, умаляли кровь. Адриан поднял икону Богородицы, отправился к Петру в
Преображенское. Но царь, завидев Патриарха, закричал ему: "К чему эта икона?
Разве твое дело приходить сюда? Убирайся скорее и поставь икону на свое
место. Быть может, я побольше тебя почитаю Бога и Пресвятую Его Матерь".
Наступление на самостоятельность Церкви Петр вел день за днем. Вскоре после
смерти матери Петр перестает участвовать в религиозных процессиях, в которых
раньше обязательно принимали участие цари.
Отмена шествия в Неделю Ваий, крестных ходов на Богоявление, в Цветную неделю
было воспринято стрельцами как превышение Петром прав царя и послужило
основной причиной восстания стрельцов в 1698 году.
Начиная с 1695 года последний Патриарх Адриан уже прекратил "обращения,
послания, окружные грамоты к народу, да и не бесполезно ли было это делать,
когда властною рукой царя вводилось то, с чем боролся Патриарх: иноземные
обычаи, поругание русского платья и русского ношения бороды, насмешка над
церковным укладом жизни. Патриарх должен был молчать и стать орудие царя в
церковном управлении".
Но вынужденное бездействие и молчание Патриарха было не самое плохое из числа
тех унижений, которые Петр подготовлял Православию.
VIII. ЛОЖЬ О НЕИЗБЕЖНОЙ ГИБЕЛИ МОСКОВСКОЙ РУСИ
I
"Поведение Петра, его нелюбовь к Московской старине и "немецкий" характер
реформы, вооружили против Петра слепых ревнителей старины. Представители
"старой веры", раскольники, ненавидели Петра и почитали его прямо
Антихристом..." — так начинает проф. Платонов главу "Церковное управление" в
своем учебнике русской истории. Эта фраза является типичным образчиком
отношения дореволюционных русских историков-западников к петровским реформам.
Разберем эту фразу в смысле ее исторической объективности и национальной
настроенности. Академик Платонов берет почему то в кавычки слово "немецкий",
желая, видимо, подчеркнуть, что реформы Петра не носили сугубо подражательный
характер. Петр, конечно, подражал немцам, как тогда называли всех
иностранцев. Церковная реформа Петра есть подражание протестантскому западу и
в этом смысле, конечно, она не русская, а немецкая.
"Православие, с его ясностью, терпимостью, великой любовью ко всякой Божьей
твари на Божьей земле, с его ставкою на духовную свободу человека — не
вызывало в русском народе решительно никакой потребности вырабатывать какое
бы то ни было иное восприятие мира. Всякая философия в конечном счете
стремится выработать "цельное миросозерцание; к чему было вырабатывать новое,
когда старое, православное, нас вполне удовлетворяло.
...Поэтому в средневековой Руси мы не находим никаких попыток заменить
православное мировоззрение каким-нибудь иным мировоззрением, религиозным или
светским".
П. Милюков совершенно неверно в своих "Очерках русской культуры" утверждает,
что будто бы Московская Русь не имела национального сознания.
На это совершенно ложное утверждение Милюкова И. Солоневич резонно возражает,
что П. Милюков совсем забывает о том, что данная эпоха формулировала
национальное сознание почти исключительно в религиозных терминах.
"Идея Москвы — Третьего Рима — может показаться чрезмерной, может показаться
и высокомерной, но об отсутствии национального самосознания она не говорит
никак. Совершенно нелепа та теория отсутствия гражданственности в Московской
Руси, о которой говорят все историки, кажется, все без исключения. Мысль о
том, что московский царь может по своему произволу переменить религию своих
подданных показалась бы москвичам совершенно идиотской мыслью. Но эта,
идиотская для москвичей мысль, была вполне приемлемой для тогдашнего запада.
Вестфальский мир, закончивший Тридцатилетнюю войну, установил знаменитое
правило quius relio, eius religio — чья власть, того и вера: государь
властвует также и над религией своих подданных; он католик — и они должны
быть католиками. Он переходит в протестантизм — должны перейти и они.
Московский царь, по Ключевскому, имел власть над людьми, но не имел власти
над традицией, то есть над неписанной конституцией Москвы. Так где же было
больше гражданственности: в quius relio, или в тех москвичах, которые
ликвидировали Лжедимитрия за нарушение московской традиции? "
Правда, во время раскола русская народная душа пережила сильную драму. Ведь,
как верно пишет Лев Тихомиров в главе "Противоречие принципов Петровской
эпохи", — "государственные принципы всякого народа тесно связаны с его
национальным самосознанием, с его представлениями о целях его существования".
Карамзин пишет, что все реформы в Московской Руси делались "постепенно, тихо,
едва заметно, как естественное вырастание, без порывов насилия. Мы
заимствовали, но как бы нехотя, применяя все к нашему и новое соединяя со
старым".
"Деды наши уже в царствование Михаила и его сына присвоили себе многие выгоды
иноземных обычаев, но все еще оставались в тех мыслях, что правоверный
россиянин есть совершеннейший гражданин в мире, а святая Русь — первое
государство".
И. Солоневич очень верно отмечает в "Народной Монархии", что:
"Состояние общественной морали в Москве было не очень высоким — по сравнению
— не с сегодняшним, конечно, днем, а с началом двадцатого столетия. Но в
Европе оно было много ниже. Ключевский, и иже с ним, не знать этого не могли.
Это — слишком уж элементарно. Как слишком элементарен и тот факт, что
государственное устройство огромной Московской Империи было неизмеримо выше
государственного устройства петровской Европы, раздиравшейся феодальными
династическими внутренними войнами, разъедаемой религиозными преследованиями,
сжигавшей ведьм и рассматривавшей свое собственное крестьянство, как двуногий
скот — точка зрения, которую петровские реформы импортировали и в нашу
страну".
"План преобразования, если вообще можно говорить о плане, был целиком взят с
запада и так как если бы до Петра в России не существовало вообще никакого
общественного порядка, административного устройства и управительного
аппарата".
Произвести Московское государство из "небытия в бытие" Петр никак не мог.
"Комплексом неполноценности, — как справедливо отмечает И. Солоневич. —
Москва не страдала никак. Москва считала себя Третьим Римом, последним в мире
оплотом и хранителем истинного христианства. И Петровское чинопроизводство "в
люди" москвичу решительно не было нужно".
II
Будучи великим народом, русский народ, в виду своего большого культурного
своеобразия, не мог откуда-нибудь со стороны заимствовать готовые
государственные и культурные формы. Попытка Петра Первого механически
пересадить в Россию чуждую ей духовно форму государства и чуждую форму
культуры, закончившаяся в наши дни большевизмом, наглядно доказывает
губительность механического заимствования чужой культуры.
Разговоры о том, что без этих реформ сверху, Русь бы неизбежно погибла,
относятся к числу вымыслов западнически настроенной интеллигенции,
стремившейся оправдать безобразные насилия Петра над душой русского народа.
В наши дни самому захудалому литературному критику известно, что Достоевский
является самым выдающимся мыслителем. Так вот, Достоевский отмечал, что
всякая мысль о самобытности русской государственности и русской культуры
приводит убежденных и наемных русских европейцев в бешенство. В "Дневнике
писателе за 1876 год" Достоевский, например, писал:
"Словом вопросы хоть и радикальные, но страшно как давно износившиеся. Тут
главное — давнишний, старинный, старческий и исторический уже испуг наш перед
дерзкой мыслью о возможности русской самостоятельности. Прежде, когда-то все
это были либералы и прогрессисты и таковыми почитались, но историческое их
время прошло, и теперь трудно представить себе что-нибудь их ретрограднее.
Между тем, в блаженном застое своем на идеях сороковых и тридцатых годов, они
все еще себя считают передовыми. Прежде они считались демократами, теперь же
нельзя себе представить более брезгливых аристократов в отношении к народу.
Скажут, что они обличали в нашем народе лишь черные стороны, но дело в том,
что, обличая темные, они осмеяли и все светлое, и даже так можно сказать, что
в светлом-то они и усмотрели темное. Не разглядели они тут, что светло, что
темно! И действительно, если разобрать все воззрения нашей европействующей
интеллигенции, то ничего более враждебного здоровому, правильному и
самостоятельному развитию русского наряда нельзя м придумать".
Генеалогию славянофилов Ф. Достоевский выводил от тех слоев Московской Руси,
которые клали голову на плаху, которые жгли сами себя и детей своих, но не
желали переделываться в европейцев.
"Я полагаю, что для многих славянофилы наши — как с неба упали, а не ведут
свой род еще с реформы Петра, как протест всему, что в ней было неверного и
фанатически исключительного".
Федор Достоевский так же как и Пушкин, являющийся не только величайшим
русским писателем, но и глубоким, чисто русским мыслителем, дает, например,
такую оценку достижений Московской Руси до восшествия Петра на престол:
"Царь Иван Васильевич употреблял все усилия, чтобы завоевать Балтийское
побережье, лет сто тридцать раньше Петра. Если б завоевал его и завладел его
гаванями и портами, то неминуемо стал бы строить свои корабли, как и Петр, а
так как без науки их нельзя строить, то явилась бы неминуемо наука из Европы,
как и при Петре. Наши Потугины бесчестят народ наш насмешками, что русские
изобрели самовар, но вряд ли европейцы примкнут к хору Потугиных. Слишком
ясно и понято, что все делается по известным законам природы и истории, и что
не скудоумие, не низость способностей русского народа и не позорная лень
причиною того, что мы так мало произвели в науке и промышленности. Такое-то
дерево вырастает в столько-то лет, а другое вдвое позже его. Тут все зависит
от того, как был поставлен народ природой, обстоятельствами, и что ему прежде
всего надо было сделать. Тут причины географические, этнографические,
политические, тысячи причин и все ясных и точных. Никто из здравых умов не
станет укорять и стыдить тринадцатилетнего за то, что ему не двадцать пять
лет. "Европа, дескать, деятельнее и остроумнее пассивных русских, оттого и
изобрела науку, а они нет". Но пассивные русские в то время, как там
изобретали науку, проявляли не менее удивляющую деятельность: они создавали
царство и сознательно создали его единство. Они отбивались всю тысячу лет от
жестоких врагов, которые без них низринулись бы и на Европу. Русские
колонизировали дальнейшие края своей бесконечной родины, русские отстаивали и
укрепляли за собою свои окраины, да так укрепляли, как теперь мы, культурные
люди, и не укрепим, а, напротив, пожалуй, еще их расшатаем".
...Все эти полтора века после Петра, мы только и делали, что выживали общение
со всеми цивилизациями человеческими, роднение с их историей, с их идеалами.
Мы учились и приучали себя любить французов и немцев и всех, как будто те
были нашими братьями, и несмотря на то, что те никогда не любили нас, да и
решили нас не любить никогда. Но в этом состояла наша реформа, Петрово дело,
что мы вынесли из нее, в полтора века, расширение взгляда, еще не
повторявшееся, может быть, ни у одного народа ни в древнем, ни в новом мире.
До-петровская Россия была деятельна и крепка, хотя и медленно слагалась
политически; она выработала себе единство и готовилась закрепить свои
окраины; про себя же понимала, что несет внутри себя драгоценность, которой
нет нигде больше — православие, что она — хранительница Христовой истины, но
уже истинной истины, настоящего Христова образа, затемнившегося во всех
других верах и во всех других народах. Эта драгоценность, эта вечная,
присущая России и доставшаяся ей на хранение истина, по взгляду лучших тогда
русских людей, как бы избавляла их совесть от обязанности всякого иного
просвещения. Мало того, в Москве дошли до понятия, что всякое более близкое
общение с Европой даже может вредно и развратительно повлиять на русский ум и
на русскую идею, извратить самое православие и совлечь Россию на путь гибели,
"по примеру всех других народов".
IX. СМЯТЕНИЕ НАРОДА. НАРОД ПРИНИМАЕТ ПЕТРА I ЗА АНТИХРИСТА
I
Неуместно берет Платонов в кавычки и слово "старой веры". Старая вера
существовала, в этой старой вере Русь жила столетия и иронизировать над ней
не следует.
Вся фраза вообще построена так, что в ней совершенно отсутствует историческая
объективность. Сторонники старой веры и приверженцы старых национальных
порядков академиком Платоновым называются почему то, слепыми ревнителями
старины. Петр так презирал все национальные обычаи, так дерзко и нагло
попирал все, чем века держалась Русь, так оскорблял национальное чувство
народа, был таким слепым ревнителем чужих западных порядков, что вооружил
своими действиями не только слепых, но и сознательных сторонников
национальной старины и врагов скороспелой революции, устроенной Петром. Петр
так не любил и так издевался над всем, чем народ жил столетия, что народные
массы имели законное основание ненавидеть его и считать его насильником и
даже Антихристом. Так же бы поступил всякий другой народ, любящий и уважающий
свою религию и свое прошлое. Это понимают сейчас не только русские
национально-мыслящие историки, но и иностранные исследователи русской истории
и культуры.
Немецкий ученый Вальтер Шубарт в своей известной книге "Запад и душа Востока"
заявляет, например: "Однако, как только прометеевская волна залила Россию,
народ тотчас же инстинктивно понял в чем дело, он назвал Антихристом Петра I.
Антихристом, якобинцем и сыном революции он назвал и Наполеона, царством
Антихриста зовут и Советский Союз русские, оставшиеся верными церкви".
Все русские историки-интеллигенты всегда очень произвольно объясняют движения
русских народных масс, идейные стремления, которыми руководились народные
массы не принимаются в расчет. В выгодных для проповедуемой ими политической
концепции случаях историки считают, что "Глас народа — глас божий", а в
невыгодных — законные идейные устремления народа объявляют "бессмысленными
бунтами", реакционными по своей сущности. Так именно все историки оценивают
не только стрелецкий бунт 1698 года, но и все другие восстания народных масс
против Петра I.
На самом же деле ничего реакционного в народных восстаниях против
антинациональной революционной деятельности Петра I не было. Это была
законная и естественная реакция народа против беспощадного разрушения всех
основ национальной религии и национального уклада жизни. Уже само поведение
царя было вызовом народу. Петр открыто презирал все народные обычаи. Он
сбросил парчовые царские одежды, нарядился в иноземные камзолы. Законную
царицу заточил в монастырь, а сам стал сожительствовать с "Монсовой девкой".
Пьянствовал с иностранцами, создал в Кокуе "всешутейший собор", кощунственную
пародию на православную церковь, церковные соборы и патриарха.
Бунт стрельцов 1698 года вовсе не был бессмысленным бунтом слепых защитников
московского варварства. Это был естественный бунт против презирающего свой
народ и национальные традиции, нечестивого отступника. И верхи и низы народа
поняли, что Петр решил не продолжать усвоение отдельных сторон западной
цивилизации, как это делали предшествующие ему цари, улучшить и еще более
укрепить милое их уму и сердцу здание самобытной русской культуры и
цивилизации, а что Петр решил разрушить все основы Московской Руси.
Законное возмущение народа привело к восстаниям против "царя кутилки" и
"мироеда".
"В населении укоренялась мысль, что наступает конец мира, говорили о
пришествии Антихриста, чтобы не отдаться в руки правительства тысячи
предпочитали покончить сами собой.
Сотни людей, собравшись вместе, погибали голодной смертью или подвергали себя
самосожжению. Такое самоубийство считалось делом богоугодным. По всей стране,
в глухих лесах, пылали костры, где старообрядцы со своими женами и детьми
добровольно погибали в огне. Обыкновенно эти самосожжения происходили на
глазах воинских команд, открывших убежища беглецов. Нередко бывали случаи,
когда во время таких самосожжений с пением молитв погибало 800-1000 человек
одновременно".
2700 человек сожгло себя в Палеостровском скиту, 1920 человек в Пудожском
погосте.
Брадобритие по понятию русских было грехом. Сам Христос носил бороду, носили
бороды и апостолы, бороду должны носить и все православные. Только еретики
бреют бороду. Петр, вернувшись из Европы приказал насильно брить бороды и
носить иноземное платье. У городских застав находились специальные
соглядатаи, которые отрезали у прохожих и проезжих бороды и обрезывали полы у
длинной национального покроя одежды. У сопротивлявшихся бороды просто
вырывались с корнем.
4 января 1700 года всем жителям Москвы было приказано одеться в иноземные
платья. На исполнение приказа было дано два дня. На седлах русского образца
было запрещено ездить. Купцам за продажу русского платья был милостиво обещан
кнут, конфискация имущества и каторга.
"Не понимая происходящего, — констатирует С. Платонов, — все недовольные с
недоумением ставили себе вопрос о Петре: "какой он царь?" и не находили
ответа. Поведение Петра, для массы загадочное, ничем не похоже на старый
традиционный чин жизни московских государей, приводило к другому вопросу:
"никакого в нашем царстве государя нет?" И многие решались утверждать о
Петре, что "это не государь, что ныне владеет". Дойдя до этой страшной
догадки, народная фантазия принялась усиленно работать, чтобы ответить себе,
кто же такой Петр или тот, "кто ныне владеет?"
Уже в первые годы XVIII в. появилось несколько ответов. Заграничная поездка
Петра дала предлог к одному ответу; "немецкие" привычки Петра создали другой.
На почве религиозного консерватизма вырос третий ответ, столь же легендарный,
как и первые два. Во-первых, стали рассказывать, что Петр во время поездки
заграницу был пленен в Швеции и там "закладен в столб", а на Русь выпущен
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14
