стало играть какую-то роль в Европе? Разве немцы развивали свое государство
для того, чтобы играть роль во Франции, а французы в Германии. Неужели для
этой роли необходимо было, чтобы русский народ изнывал в непосильных тяготах
на содержание непомерно разросшегося бюрократического аппарата и безумных
трат на фабрики и заводы, большинство которых прекратило свое существование
вскоре после Петра I. Ведь сам же Ключевский двумя страницами ранее, подводя
итог "достижениям" новой, европеизированной Петром I, России, пишет:
"Все эти неправильности имели один общий источник — несоответственное
отношение высшей политики государства к внутреннему росту народа: народные
силы в своем развитии отставали от задач, становившихся перед государством,
вследствие его ускоренного внешнего роста, духовная работа народа не
поспевала за материальной деятельностью государства. Государство пухло, а
народ хирел".
Таков был итог Петровской революции — "государство пухло, а народ хирел". Вот
к чему привело стремление играть роль в Европе, вместо того, чтобы планомерно
развивать политические и экономические силы страны. Но признавшись, что
итогом деятельности Петра и созданного им направления, при котором правители
больше старались играть роль в Европе, чем заниматься улучшением жизни
народа, было подчинение внутренних интересов вопросам внешней политики
государства, Ключевский, как и все видные русские историки, отнюдь не
применяет того критерия к революционной деятельности Петра I, который
применяет Костомаров к Московской Руси, замечая, что "в истории, как и в
жизни, раз сделанный промах ведет за собой ряд других и испорченное в
несколько месяцев и годов, исправляется целыми веками".
Ключевский, как и все другие русские историки, принадлежал к лагерю русской
интеллигенции, исторически порожденной революцией Петра и потому не желал
осуждать своего духовного отца. В результате в русской историографии
восторжествовал принцип двух критериев: один критерий применялся при оценке
Московской Руси и другой для Петровского периода. За что осуждали Московскую
Русь, за то хвалили Петербургский период. Короче говоря, вместо того, чтобы
руководиться исторической истиной, историки стали руководствоваться своими
политическими симпатиями и антипатиями. История была заменена политическими
соображениями.
У большевиков тоже "государство пухнет, а народ хиреет". Возникает
естественный вопрос, как же разобраться, когда же бывает хорошо и когда
плохо, "когда государство пухнет, а народ хиреет". И можно ли вообще
государственных деятелей, доводящих государство и народ до такого состояния
называть "Великими" или "гениальными". Ни дореволюционные, ни советские, ни
эмигрантские историки на эти вопросы ответить не могут, потому что они обычно
прибегают к двум, а не к единому нравственному критерию. Одни и те же
действия они расценивают двояко, в зависимости от того, что их сердцу люб и
кто ненавистен.
Но там, где действует чувство или политическое пристрастие, там нет места
исторической истине. Историческую истину о прошлом русского народа смогут
восстановить только историки, которые будут во всех случаях руководиться
только одним и тем же нравственным принципом. Только тогда русская история
освободится от огромного числа исторических и политических мифов, созданных
"русской" историографией, развивавшейся под влиянием занесенных русским
масонством чужеродных европейских политических идей. Сейчас же, и в России, и
в эмиграции, большинство русских людей находится в плену у исторических и
политических мифов. В таком положении находятся не только левые круги
эмиграции, но и правые круги, люди так называемого национального лагеря, в
большинстве своем, как девочка из рассказа Салтыкова-Щедрина, не знающие,
"где правая и где левая сторона".
Поэтому они равно верят мифу о Петре как спасителе России. Вот почему в
правых кругах царит такая потрясающая путаница в мировоззрении и вот почему у
правых очень часто оказываются одни и те же кумиры, что и у левых.
III
Даже такой убежденный западник, как профессор Г. Федотов, и тот признает, что:
"Петру удалось на века расколоть Россию: на два общества, два народа,
переставших понимать друг друга. Разверзлась пропасть между дворянством
(сначала одним дворянством) и народом (всеми остальными классами общества) —
та пропасть, которую пытается завалить своими трупами интеллигенция XIX века.
Отныне рост одной культуры, импортной, совершается за счет другой —
национальной. Школа и книга делаются орудием обезличения, опустошения
народной души. Я здесь не касаюсь социальной опасности раскола: над
крестьянством, по безграмотности своей оставшимся верным христианству и
национальной культуре, стоит класс господ, получивших над ними право жизни и
смерти, презиравших его веру, его быт, одежду и язык и, в свою очередь
презираемых им. Результат приблизительно получился тот же, как если бы Россия
подверглась польскому или немецкому завоеванию, которое обратив в рабство
туземное население, поставило бы над, ним класс иноземцев-феодалов, лишь
постепенно, с каждым поколением поддающихся обрусению".
В книге Г. Федотова "И есть и будет" ("Размышления о России и революции") мы
встречаем такие признания:
"Россия с Петра перестала быть понятной русскому народу. Он не представлял
себе ни ее границ, ни ее задач, ни ее внешних врагов, которые были ясны и
конкретны для него в Московском Царстве. Выветривание государственного
сознания продолжалось беспрерывно в народных массах Империи".
"Петровская реформа, как мокрой губкой, стерла родовые воспоминания. Кажется,
что вместе с европейской одеждой русский дворянин впервые родился на свет.
Забыты века, в течение которых этот класс складывался и воспитывался в старой
Москве на деле государевом".
"Со времени европеизации высших слоев русского общества, дворянство видело в
народе дикаря, хотя бы и невинного, как дикарь Руссо; народ смотрел на господ
как на вероотступников и полунемцев. Было бы преувеличением говорить о
взаимной ненависти, но можно говорить о презрении, рождающемся из
непонимания".
"Разумеется, за всеми частными поводами для недоброжелательства зияла все та
же пропасть, разверзшаяся с Петра. Интеллигенция, как дворянское детище
осталась на той стороне, немецкой безбожной, едва ли не поганой"...
Такие признания делает Г. Федотов, убежденный западник, интеллигент 96 пробы.
Яростный противник самодержавия А. Герцен и тот признался, что "Крестьяне не
приняли преобразований Петра Великого. Они остались верными хранителями
народности".
В статье "Новая фаза русской литературы" А. Герцен, вождь русских западников,
дал следующую оценку результатов совершенной Петром революции: "Петр I хотел
создать сильное государство с пассивным народом. Он презирал русский народ, в
котором любил одну численность и силу, и доводил денационализацию гораздо
дальше, чем делает это современное правительство в Польше.
Борода считалась за преступление; кафтан — за возмущение; портным угрожала
смерть за шитье русского платья для русских, — это, конечно, nec plus ultra.
Правительство, помещик, офицер, столоначальник, управитель (интендант),
иноземец только то и делали, что повторяли — и это в течении, по меньшей мере
шести поколений — повеление Петра I: перестань быть русским и ты окажешь
великую услугу отечеству".
IV
Петр в наши дни имеет горячих защитников не только в лице большевиков. Имеет
он поклонников и в лице разношерстной интеллигентской камарильи, обретающейся
заграницей (эсеров, либералов, меньшевиков, кадетов и т.д.). Уважают Петра
Великого, конечно, и жалкие эпигоны русского западничества, поклонники
западных дирижизмов и солидаризмов — бывшие русские националисты-солидаристы.
Большевики давно и серьезно признали Петра своим предшественником и все время
проводят, и надо сказать не без основания, параллели между жестокой,
антинациональной эпохой Петра и такой же жестокой и антинациональной эпохой
Ленина и Сталина. Даже памятник Петру собираются ставить в Воронеже.
В главе "Самосознание Петербургского периода" Л. Тихомиров, подводя итоги
начатого Петром периода просвещения, говорит, что "сильный рост Империи,
вхождение в ее состав множества разных племен сильно затруднял работу по
выработке национального самосознания.
В период ученического просвещения, когда приходилось вырабатывать свое
самосознание, Россия вливала в себя массу новых, нерусских элементов, каждый
из которых должен был изменять самую природу ее национальности. Работа
самосознания происходила так сказать, в субъекте беспрерывно меняющемся".
Поставив вопрос не является ли нынешний русский народ психологически новым
народом, Тихомиров на этот вопрос отвечает отрицательно. "Общий тип
современной русской национальности, в психологическом типе, несомненно,
остался тот же, как был в Московской Руси. Сравнение исторически известных
личностей и деятелей, сравнение песен, пословиц и т.д. несомненно убеждает,
что в общем русский народ XX века в высшей степени сходен с народом ХVII
века".
Объясняется это по мнению Л. Тихомирова тем, что "русская национальность и
раньше сложилась, как тип смешанный. Новые примеси, — особенно столь
разнообразные — не мешали, поэтому, сохранению прежнего типа и, быть может,
даже способствовали его более яркому выражению".
"Если тип русского, — пишет Л. Тихомиров, — остался тот же, то его
характеристическая "универсальность" проявилась еще больше и сознательная
разгадка его всеми наблюдателями признавалась очень нелегкою. Русским, ввиду
указанных выше причин, в период его ученического просвещения выпали очень
тяжелые задачи в области самопознания. Усложнило эту работу еще больше
заимствование Петром западных форм государственного строительства.
Рабское усвоение образованными русскими духа и форм западной культуры,
которую они восприняли как "общечеловеческую" привело к сильнейшей форме
космополитизма и презрению ко всему русскому, в том числе и к национальному
государству и национальной власти".
"Несмотря на то, что проблески национального самосознания у русского народа
проявились очень рано, сильное подражание образованных слоев европейской
культуре сильно затруднили выработку национального политического сознания".
"Развитие монархического принципа, его самосознание, — замечает Л. Тихомиров
в главе "Инстинкт и сознание", — после Петра у нас понизилось и он держался у
нас по-прежнему голосом инстинкта, но разумом не объяснялся".
"Монархический принцип развивался у нас до тех пор, пока народный
нравственно-религиозный идеал, не достигая сознательности, был фактически жив
и крепок в душе народа. Когда же европейское просвещение поставило у нас всю
нашу жизнь на суд и оценку сознания, то ни православие, ни народность не
могли дать ясного ответа на то, что мы такое, и выше мы или ниже других,
должны ли, стало быть, развивать свою правду, или брать ее у людей ввиду
того, что настоящая правда находится не у нас, а у них?"
"Чувство инстинкта, — пишет он в другом месте, — проявлялось в России
постоянно, достаточно, но сознательности теории царской власти и
взаимоотношения царя с народом — очень мало. Все, что касалось теории
государства и права в Петербургский период ограничивалось простым списыванием
европейских идей. Усвоивши западные политические идеи часть русского
образованного общества начало борьбу против национальной власти".
"Как бы то ни было, в отношении политического творчества, Россия за этот
период сделала меньше всего.
Первые зачатки самоопределения у нас начались очень скоро после Петровской
реформы. Чувствуя в себе какое-то несходство с европейским миром, стали
задавать себе вопрос: что такое Россия? Началось собирание русского народного
творчества, уже при Екатерине II очень заметное, а Кирша Данилов явился даже
при Петре I. Внимание, любопытство к народности было первым признаком
начавшегося самоопределения...
...Россия опознала себя и со стороны искусства — музыки, живописи. В
значительной степени она в этом отношении стала обеспечена от простой
подражательности.
Но в области самосознания умственного — вся эта работа доселе остается на
первых начатках. И вот почему мы не можем доселе развить самостоятельного
политического творчества. Наша сознательность сделала сравнительно больше
успехов в области религиозной. Требование сознательной веры отразилось в
области богословской мысли, сначала самым сильным подражанием и
"сознательность" черпалась в источниках римско-католических и особенно
протестантских. При этом у нас оказалось гораздо более тяготения к
протестантству. Наша богословская мысль развивалась долго в очень опасном
направлении, так что существует мысль, что лишь великая учительная мысль
Филарета Московского спасла у нас православие. Если это и преувеличено, то
все же точное ограничение православия от римского католицизма и
протестантизма у нас совершилось только в средине XIX века в результате
великих трудов главным образом митрополита Филарета и А. С. Хомякова. Однако
же и в этой области мы не достигли полного сознания, способного к твердой
формулировке и ясному плану действия. Ибо православное сознание наше стало
незыблемо лишь в области догмата, но никак не в области церковной жизни,
содержание которой доселе у нас не общепризнанно".
О том, что Петербургский период подходит к концу, ясно понимал уже Достоевский.
"Петровская реформа, — указывает Достоевский, — продолжавшаяся вплоть до
нашего времени, дошла, наконец, до последних своих пределов. Дальше нельзя
идти, да и некуда: нет дороги ,она вся пройдена".
"Вся Россия, — писал он в одном из писем незадолго перед смертью, — стоит на
какой-то окончательной точке, колеблясь над бездною".
Петр Первый уничтожил массу народа во имя приведения Руси в культурный вид.
Но лишив Россию основ самобытной культуры он превратил ее высшие социальные
слои в вечных подражателей европейской культуре. Трагический результат
общеизвестен: ни Европы из России не получилось, ни России не стало.
Английский ученый Пальмер, изучавший в 60-х годах XVIII столетия в Москве
религиозную новаторскую деятельность Патриарха Никона, которая вызвала
величайшее несчастье в истории русского народа — религиозный раскол,
предвидел скорую гибель Петербургского периода.
"Что ждет Россию в будущем? Завладеет ли ею немецкий материализм и в конце
концов наступит апостасия от самого имени: христианского, или же наступит
православная реакция".
XXVI. ВОПРОС ОТ КОТОРОГО ЗАВИСИТ — "БЫТЬ ИЛИ
НЕ БЫТЬ РОССИИ"
История сыграла с Петром I, как и со всеми революционерами жестокую шутку. Из
его утопических замыслов почти ничего полезного не получилось. Как верно
определял их Тихомиров:
"Политическая сущность бытия русского народа состоит в том, что он создал
свою особую концепцию государственности, которая ставит выше всего, выше
юридических отношений, начало этическое.
Этим создана русская монархия, как верховенство национального-нравственного
идеала, и она много веков вела народ к развитию и преуспеянию, ко всемирной
роли, к первой роли среди народов земных — именно на основе такого характера
государства.
Но вот, в конце первого периода строения, в XVII веке, явился кризис, явилась
неспособность нации определить себе, в чем суть той правды, которую
государственная идея требует прилагать к строению социальному и
политическому. Если бы это осталось неясным для русской нации, если бы работа
по уяснению этого, оказалась для нее непреодолимою, то это угрожало бы
существованию монархии. Действительно, если государственная идея русского
народа есть вообще фантазия и ошибка ,и ему должно усвоить обычную (Римскую)
идею государства, как построения чисто юридического, или же если идея русская
хотя и высока, но не по силам самому русскому народу, то в обоих случаях —
эта идея для России сама собою упраздняется.
Вместе с тем, упраздняется и мировая миссия России, ибо в сфере построения
государства на основе юридической решительно все народы доказали свое
превосходство перед русскими.
Стало быть, если, за банкротством русской идеи, кто-нибудь должен устраивать
государство на пространстве Русской Империи — то уж во всяком случае не
русские, а поляки, немцы, татары, или даже евреи, и кто бы то ни было, только
не русские, которые во имя справедливости, во имя правды, должны отказаться
от господства, и перейти честно на роль народности подчиненной, не
устраивающей других, а принимающей устройство от тех, кто по умнее...
Что есть правда? Какую правду несет Россия народам и государствам земли, во
имя чего русский народ господствует, а следовательно какой смысл
существования созданной им верховной власти?"
...Все сложности, борьба социальных элементов, племен, идей, появившаяся в
современной России, не только не упраздняют самодержавия, а напротив —
требуют его.
Чем сложнее внутренние отношения и споры в Империи, среди ее 70 племен,
множества вер и неверия, борьбы экономических, классовых и всяких прочих
интересов — тем необходимее выдвигается единоличная власть, которая подходит
к решению этих споров с точки зрения этической. По самой природе социального
мира, лишь этическое начало может быть признано одинаково всеми, как высшее.
Люди не уступают своего интереса чужому, но принуждены умолкать перед
требованием этического начала".
Всякое отступление от традиционных форм национальной власти, обеспечившей
возможность существования русскому национальному государству, всегда
приводила к национальным катастрофам: так было при Петре, так было и при
февральской революции. Возвращение к принципам февраля, это возвращение к
поискам новой ямы, только иной, чем большевизм формы.
"По дороге от палача к братству, — как это красочно заявляет И. Солоневич в
"Народной Монархии", — мы все таки прошли, несмотря на губительные
последствия совершенной Петром революции, все же гораздо большее расстояние,
чем западная Европа, на духовных дрожжах которой взошел большевизм".
Наше двухсотлетнее духовное рабство перед Западом будет оправдано только в
том случае, если ценой этого духовного рабства, после большевизма мы
достигнем, наконец, сознания своей политической и культурной самобытности,
как ценой татарского ига мы достигли сначала национального единения, а затем
национальной независимости.
"В широко распахнутое Петром "окно в Европу" пахнул не только ветер
европейского просвещения, но и тлетворный смрад "чужебесия".
Всероссийскую кашу, заваренную Петром из заморских круп, которая оказалась и
"солона и крутенька", пришлось расхлебывать детушкам замордованных Петром
людей. Прошло уже два с половиной столетия, а детушки все еще не могут
расхлебать эту кашу.
Если со времени Петра Европа была проклятием России, то единственное спасение
после падения большевизма, заключается в том, чтобы вернуться к национальным
традициям государственности и культуры.
Вернуться к национальным принципам Москвы, это значит вернуться к
политическим принципам Москвы, это значит вернуться к политическим принципам,
проверенным народом в течении 800 лет. Вернуться к принципам февраля или
принципам солидаризма, это значит снова пытаться тащиться по европейской
дорожке, которая уже привела нас к большевизму.
Не все дано человеку переделывать по собственному вкусу. "Попробуйте, — писал
незадолго перед смертью известный писатель М. Пришвин, — записать песню
соловья и посадите ее на иглу граммофона, как это сделал один немец.
Получается глупый щебет и ничего от самого соловья, потому что сам соловей не
только один со своей песней: соловью помогает весь лес или весь. сад. И даже
если рукою человека насажен сад или парк, где поет соловой — все равно:
человеком не все сделано, и человек не может сделать того, о чем поет сам
соловей".
Л И Т Е Р А Т У Р А
1. Б.Башилов "Робеспьер на троне"
2. С. Платонов. "Лекции по русской истории"
3. С. Платонов. "Петр Великий". Личность и деятельность. Издательство
"Время"
4. С. Платонов. "Лекции по русской истории".
5. Ключевский. "Курс русской истории".
6. В. Ф. Иванов. "От Петра I до наших дней".
7. В. Мавродин. "Петр I".
|
Предмет: История России
по теме: “ ПЕТР I И ИСТОРИЧЕСКИЕ РЕЗУЛЬТАТЫ СОВЕРШЕННОЙ ИМ РЕВОЛЮЦИИ ”
ученицы 10-го класса “А”
средней школы № 16
Бирюковой Анны
г. Орехово-Зуево
2001 г.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14
