Имеющийся в каждое конкретное время габитус создается на протяжении коллек-тивной истории: «Габитус; продукт истории, Порождает индивидуальные и коллек-тивные практики, и следовательно, саму историю, в соответствии с порожденными историей схемами» (Bourdieu, 1977, р. 82). Обнаруживаемый в каждом данном индин виде габитус приобретается в ходе индивидуальной истории и является функцией от* дельного момента в социальной истории, в который габитус имеет место. Габитус' одновременно обладает свойствами прочности и перемещаемости -- он может перФ мешаться от одного поля к другому., Но люди могут иметь и несоответствующий га-битус, пострадать от того, что Бурдье называет гистерезисом. Хорошим примерен* этого эффекта запаздывания может быть человек, который был оторван от аграрного существования в современном докапиталистическом обществе и направлен на рабо-ту на Уолл-стрит. Габитус, приобретенный в докапиталистическом обществе, не по-зволил бы ему в удовлетворительной степени справиться с жизнью на Уолл-стрит.
' Данное понятие -- это не изобретение Бурдье, а возрожденное им традиционное философское по-нятие (Wac
uant, 1989).
2 Термин «габитус» происходит от лат. habitus -- свойство, состояние, положение, и обыч но никак не переводится. -- Примеч. пер.
На момент написания данного очерка Пьер Бурдье занимал престижную должность за-ведующего кафедрой социологии в Коллеж де Франс (College de France) (Jenkins, 1992). Родившись в 1930 г. в небольшом сельском местечке на юго-востоке Франции, Бурдье вырос в семье, принадлежавшей к низшему среднему классу (его отец был почтовым чиновником). В начале 1950-х гг. он посещал престижный педагогический коллеж в Па-риже -- Высшую педагогическую школу, где и получил диплом. Однако Бурдье отказался писать диссертацию. Отчасти это произошло потому, что он протестовал против зауряд-ного уровня преподавания и авторитарного устройства в учебном заведении. Принятая в школе твердая коммунистическая, особенно сталинистская, ориентация вызывала у него отторжение, и он находился в активной оппозиции к этим воззрениям. Короткий период времени Бурдье преподавал в провинциальной школе, однако в 1956 г. его призвали в армию, и два года он пробыл в составе французских войск в Алжире, по-сле чего он пробыл там еще два года. О своей жизни в Алжире Бурдье написал книгу. В1960 г. он вернулся во Францию и в течение года работал ассистентом в Парижском универси-тете. Он посещал лекции антрополога Леви-Стросса в Коллеж де Франс, а также рабо-тал ассистентом социолога Раймона Арона. На три года Бурдье перешел в университет Лилля, а затем вернулся, чтобы занять влиятельную должность директора-исследова-теля в Высшей практической исследовательской школе (L'Ecole Practi
ue des ttautes Etudes) в 1964 г.
В последующие годы Бурдье стал крупной фигурой в парижских, французских и, в конце концов, мировых интеллектуальных кругах. Его творчество оказало влияние на ряд раз-личных областей, в том числе педагогику, антропологию и социологию. В 1960-х гг. он со-брал вокруг себя группу сторонников, и с тех пор его последователи сотрудничали с ним, а также добивались собственных интеллектуальных успехов. В1968 г. был основан Центр европейской социологии {Centre de Sociologie Europeenne), Бурдье стал его руководите-лем. С этим центром было связано издание уникального журнала Actes de la Recherbhe en Sciences Sociales f «Ученые труды в социальных науках»;, ставшего важной трибуной для Бурдье и его сторонников.
С выходом в 1981 г. Раймона Арона в отставку освободилось место заведующего кафед-рой социологии в Коллеж де Франс. Большинство ведущих французских социологов (на-пример, Раймон Будон и Ален Турен) претендовали на эту должность. Однако кафедру от-дали Бурдье. С этого времени Бурдье стал даже более плодовитым автором, чем раньше, а его слава продолжала расти (более подробно о Бурдье см. eSwartz, 1997, р. 15-51).
Интересный аспект творчества Бурдье -- формирование его воззрений под влиянием не-прерывного, иногда явного, иногда скрытого, диалога с другими мыслителями. Например, многие его ранние размышления сформировались в диалоге с двумя видными учеными, которые были ведущими в годы его учебы, -- Жан-Полем Сартром и Клодом Леви-Строс-сом. Из сартровского экзистенциализма Бурдье заимствовал ясное понимание акторов как создателей социальных миров. Однако Бурдье считал, что Сартр зашел слишком далеко, приписывая акторам чересчур большие возможности и при этом игнорируя структурные ограничения, которым они подвергаются. Интересуясь структурой, Бурдье, естественно, обратился к творчеству выдающегося структуралиста Леви-Стросса. На первых порах Бур-Габитус порождает социальный мир и одновременно сам порождается им," С одной стороны, габитус является «структурирующей структурой», т, е. струк-турой, которая структурирует социальный мир. С другой стороны, это «структу-рированная структура», -- структура, которая структурирована социальным, ми* ром. В других терминах Бурдье описывает габитус как «диалектику интернализаь экстерналъностииэкстернализацииинтерналъности» (1977, р. 72). Таким образол<»| понятие габитуса позволяет Бурдье избежать необходимости выбора между субъек-f тивизмом и объективизмом, «избежать философии субъекта, не отменяя рассмот-дье весьма привлекал этот подход: фактически, в течение некоторого времени он описы-вал себя как «счастливого структуралиста» (цит. по: Jenkins, 1992, р. 17). Вместе с тем не-которые из его ранних исследований привели его к выводу о том, что структурализм -- та-кой же ограничивающий, хотя и в другом направлении, подход, как экзистенциализм. Он оппонировал позиции структуралистов, считающих себя привилегированными наблюдате-лями людей, которые полагаются контролируемыми не осознаваемыми ими структурами. Бурдье потерял расположение к научной сфере, которая концентрируется исключительно на таких структурных ограничениях, утверждая, что социология
может быть, не стоила бы и малейшего внимания, если бы вся ее цель сводилась к намерению выявить механизмы, которые активируют наблюдаемых ею индивидов -- если бы она забыла о том, что имеет отношение к людям, даже к тем, которые, как марионетки, играют в игру, правил которой не знают, -- короче говоря, если бы она не брала на себя задачу восстановить для людей значение их действий (Bourdieu, цит. по Robbins, 1991, р. 37).
Бурдье определил одну из своих основных целей как ответ на крайности структурализма: «Я стремился вернуть исчезнувших у Леви-Стросса и других структуралистов... из-за рассмотрения их в качестве эпифеноменов структур реальных акторов» (цит. по: Jenkins, 1992, р. 17-18). Иначе говоря, Бурдье хотел объединить, по крайней мере, часть экзистенциализма Сартра со структурализмом Леви-Строоса,
Кроме того, воззрения Бурдье сформировались под глубоким влиянием марксистской теории и марксистов. Как мы видели, будучи студентом, Бурдье выступал против некоторых крайностей марксизма, а позже он отверг идеи структурного марксизма. Хотя Бурдье нельзя считать марксистом, в его творчестве, несомненно, прослеживаются эаим- * ствованные из марксистской теории идеи. Наиболее знаменателен его акцент на практике (праксисе) и желание соединить в своей социологии теорию и (исследовательскую) практику. (Можно сказать, что вместо экзистенциализма или структурализма Бурдье занимается «праксеологией».) В его творчестве также наблюдается освободительная направленность, относительно которой можно говорить о его стремлении к освобождению людей от политического и классового господства. Однако, как это было и в случае Сартра и Леви Стросса, лучше всего сказать, что Бурдье формирует свои воззрения, используя Маркса и марксистов в качестве отправной точки.
В творчестве Бурдье прослеживается также влияние других теоретиков, особенно Ве-бера и ведущего теоретика французской социологии -- Эмиля Дюркгейма. Но Бурдье против того, чтобы его называли приверженцем Маркса, Вебера, Дюркгейма или кого-либо другого. Он считает такие ярлыки ограничивающими, чересчур упрощающими и оскорбляющими его творчество. В известном смысле Бурдье создавал свои идеи в кри-тическом диалоге, который начался, когда он был студентом, и продолжается по сей день: «Все, что я сделал в социологии и антропологии, я сделал настолько же вопреки тому, чему меня учили, насколько благодаря этому» (Bourdieu, в: Bourdieu and Wac
uant, 1992, p. 204).
рение агента,... а также философии структуры, не забывая принимать во внима-ние ее воздействие на агента» (Bourdieu and Wac
uant, 1992, p. 121-122).
Именно практика служит опосредующим звеном между габитусом и социальным миром. С одной стороны, именно через практику создается габитус; с другой сторо-ны, именно в результате практики создается социальный мир. Бурдье говорит об опосредующей функции практики, когда определяет габитус как «систему структу-рированных и структурирующих диспозиций, которая образована практикой и посто-янно нацелена на практические... функции (цит. по: Wacuant, 1989, р. 42; см. также
19.Новейшая теория современности
Сегодня в социологии идут ожесточенные дискуссии меж-ду теми, кто продолжает считать нынешнее общество со-временным миром, и теми, кто утверждает, что в последние годы произошли существенные изменения и мы перешли в новый, «постсовременный» мир. Две заключительные гла-вы настоящей книги посвящены этим двум теоретическим позициям. В данной главе мы рассмотрим творчество тех представителей сегодняшней социологии, которые продол-жают считать, что эпоха модерна не закончена, а в следую-щей (и последней) главе мы предлагаем обзор воззрений некоторых важнейших теоретиков постмодернизма.
Классические теоретики о современности
Прежде чем перейти к знакомству с творчеством мыслителей нашего времени о современности, напомним читателю о том, что большинство классических теоретиков занимались анали-зом и критикой общества эпохи модерна. Такой анализ, напри-мер, отчетливо проводится в творчестве четырех крупнейших классических теоретиков социологии: Маркса, Вебера, Дюрк-геймаи Зиммеля. Все они исследовали вопрос возникновения и доминирующего влияния современности. Хотя эти мысли-тели прекрасно осознавали преимущества современности, в наибольшей степени их творчество стимулировалось крити-кой порожденных современным миром проблем.
Очевидно, что для Маркса современность определялась | капиталистической экономикой. Маркс признавал те улуч-\ шения, которые вызвал переход от ранних обществ к капи-¦ тализму. Однако в своем творчестве он ограничивался глав-* ным образом критикой этой экономической системы и ее ' уродливых черт (отчуждения, эксплуатации и т. д.). ; Для Вебера определяющей проблемой современного мира является распространение формальной рациональности в ущерб другим ее типам и возникновение в результате этого железной клет-ки рациональности. Люди все в большей степени становятся заключенными этой железной клетки, вследствие чего постепенно теряют способность выражать не-которые из своих наиболее человеческих качеств. Конечно, Вебер признавал пре-имущества рационализации -- например, сильные стороны бюрократии по срав-нению с более ранними организационными формами, однако больше занимался исследованием вызываемых рационализацией проблем.
С точки зрения Дюркгейма, современность определяется органической соли-дарностью и ослаблением коллективной совести. Принеся с собой большую сво-боду и большую производительность, органическая солидарность также породи-ла ряд совершенно особых проблем. Например, с ослаблением общей морали люди стали зачастую ощущать свою бессмысленную «заброшенность» в современный мир. Иными словами, они испытывают страдание от аномии.
Четвертому из вышеуказанных классических теоретиков, Георгу Зиммелю, мы уделим здесь несколько большее внимание, во многом из-за того, что недавно он был охарактеризован одновременно как модернист (Frisby, 1992) и постмодернист (Weinstein and Weinstein, 1993; Jaworski, 1997). Поскольку Зиммеля в определен-ной степени можно отнести к обеим категориям, он выступает важным соедини-тельным звеном между этой и следующей главами. Здесь мы обсудим, почему Зиммеля можно считать модернистом; в следующей главе мы рассмотрим аргу-менты в пользу его постмодернистской направленности.
Фрисби придерживается той точки зрения, что «Зиммель -- первый социолог современности» (Frisbi, 1992, р. 59). Считается, что Зиммель исследует современ-ность главным образом в двух взаимосвязанных областях -- в сфере города и де-нежной экономики. В городе'современность концентрируется или усиливается, а денежная экономика предполагает распространение современности, ее расшире-ние (Frisby, 1992, р. 69).
Поджи (Poggi, 1993) поднимает тему современности в ее взаимосвязи с день-гами, особенно в том виде, в каком это представлено в зиммелевской «Философии денег». Поджи считает, что в этой работе выражены три взгляда на современность. Во-первых, утверждается, что модернизация влечет за собой ряд преимуществ для человека, особенно способность людей выражать различные потенциальные воз-можности, которые в досовременном обществе оставались невыраженными, скры-тыми и подавленными. В этом смысле Зиммель считает современность «прозре-нием, то есть ясно выраженным проявлением присущих человеческому роду, но ранее не обнаруживавшихся возможностей» (Poggi, 1993, р. 165). Во-вторых, Зим-мель рассматривает мощное воздействие денег на современное общество. Нако-нец, Зиммель сосредоточивается на проблеме неблагоприятных последствий это-го влияния для современности, особенно на проблеме отчуждения. Последняя возвращает нас к центральному вопросу социологической теории Зиммеля в це-лом, равно как и к его социологии современности -- «трагедии культуры», возра-стающему разрыву между объективной и субъективной культурой, или, как пи-шет Зиммель, «атрофии индивидуальной культуры и гипертрофии объективной культуры» (цит. по: Frisby, 1992, р. 69).
С точки зрения Фрисби, Зиммель концентрируется на «опыте» современности. Важнейшие элементы этого опыта -- время, пространство и случайная причинность -- представляют собой центральные аспекты, по крайней мере, некоторых новых теорий современности, рассматриваемых в настоящей главе:
Опыт современности в понимании Зиммеля носит прерывистый характер: время рас-сматривается как преходящее, где сходятся скоротечный момент и ощущение настоя-щего времени; пространство как диалектика отдаленности и близости... и причинность как условная, произвольная и случайная (Frisby, 1992, р. 163-164)
Несмотря на то что Зиммеля, несомненно, можно считать постмодернистом и, как мы увидим в следующей главе, он, по-видимому, имеет с постмодернистами больше общего, чем другие классические социальные теоретики, тем не менее, по крайней мере, настолько же обоснованно, считать его модернистом. Можно почти с полной уверенностью говорить о том, что вопросы, которым он уделяет большое внимание, -- особенно город и денежная экономика -- составляют суть современ-ности. Таким образом, даже Зиммеля и, конечно, Маркса, Вебера и Дюркгейма лучше всего охарактеризовать как теоретиков, которые занимались социологией современности.
К 1920 г. этих классиков социологической теории уже не было на свете. При вступлении в XXI в. стало очевидно, что мир с 1920 г. сильно изменился. Отно-сительно начала эпохи постмодерна (если предположить, что она наступила) су-ществуют значительные разногласия, однако никто не называет дату ранее 1920 г. Вопрос в том, являются ли происходящие с этого времени в мире изменения уме-ренными и служат продолжением изменений, связанных с эпохой современности, или же они столь драматичны и радикальны, что сегодняшний мир лучше описать новым термином -- как постсовременный. В этой и следующей главах ведется обсуждение данного вопроса.
В настоящей главе мы познакомимся с размышлениями нескольких теорети-ков нашего времени (существует много других ученых [например, Lefebvre, 1962/ 1995; Touraine, 1995; P. Wagner, 1994; Wood, 1997], чье творчество мы не сможем рассмотреть за недостатком места), которые различным образом и в неодинако-вой степени считают, что сегодняшний мир все еще лучше описывать как совре-менный.
Сокрушительная сила современности
Пытаясь не только соответствовать своей структурационной теории (см. гла-ву 11), но также создать образ, альтернативный предложенным классическими те-оретиками, например, образу железной клетки Вебера, Энтони Гидденс (Giddens, 1990; см. в Mestrovic, 1998, резкую критику теории современности Гидденса) опи-сал современный мир (зародившийся в Европе XVII в.) как «сокрушительную силу». В частности, он использует этот термин для описания продвинутого этапа современности -- радикальной, высокой, или поздней, современности. Таким об-разом, Гидденс спорит с теми, кто утверждает, что мы вступили в эпоху постсов-ременности, хотя и допускает возможность определенного рода постмодернизма в будущем. Однако, по мнению Гидденса, несмотря на то что мы все еще живем в эпоху современности, сегодняшний мир существенно отличается от мира класси-ческих теоретиков социологии.
Вот как он описывает сокрушительную силу современности:
Неудержимая машина чудовищной силы, которой люди в определенной степени мо-гут коллективно управлять, но которая также грозит вырваться из-под нашего контро-ля и может расколоться на части. Сокрушительная сила уничтожает тех, кто ей сопро-тивляется, и несмотря на то что иногда кажется, что она следует неизменным путем, случается, что она странным образом меняет направление на совершенно непредсказу-емое. Это движение отнюдь не является всецело отталкивающим или невознагражда-ющим; часто оно может радовать и на него могут возлагаться надежды. Но пока суще-ствуют институты современности, мы никогда не сможем полностью контролировать направление либо темп этого движения. В свою очередь, мы никогда не будем чувство-вать себя в полной безопасности, поскольку местность, по которой проходит этот путь, чревата весьма существенными рисками (Giddens, 1990, р. 139)
Как сокрушительная сила, современность крайне динамична, это «неудержи-мый мир», значительно превосходящий прежние системы по темпам, масштабу и глубине изменений (Giddens, 1991, р. 16). При этом Гидденс добавляет, что этасо-
¦ крушительная сила не следует в единственном направлении. Кроме того, это не что-то единое: она состоит из нескольких конфликтующих и противоречащих друг другу частей. Таким образом, Гидденс говорит нам, что не предлагает «большую
,. теорию» старого образца или, по крайней мере, не предлагает простое однонаправ-ленное «большое повествование».
Понятие сокрушительной силы вполне соответствует структурационной тео-рии, особенно той роли, которую играют в ней время и пространство. Образ со-крушительной силы выражает нечто, перемещающееся во времени и физическом пространстве. Однако этот образ не соответствует акценту, который Гидденс делал на власти социального агента. Представляется, что в образе сокрушительной силы этому механизму современности приписывается гораздо большее влияние, чем агентам, которые им управляют (Mestrovic, 1998, р. 155). Данный вопрос согласу-ется с более общей критикой разрыва между упором на деятельность в чисто тео-ретическом творчестве Гидденса и его независимым историческим анализом, ко-торый «указывает на господство системных тенденций над нашей способностью изменять мир» (Craib, 1992, р. 149).
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8
