пели революционные песни. Над головами людей реяли красные флаги с надписями:
“Долой самодержавие!”, “Долой войну!”, “Дайте хлеба!”. Слышались возгласы:
“Долой царя!”, “Долой Николая!”, “Хлеба и мира!”. На Невском около 16 часов
начались митинги. Казаки, патрули которых виднелись на проспекте, по-прежнему
относились к участникам митингов и демонстраций нейтрально или дружественно.
Среди праздничной толпы, а сегодня в ней было особенно много посторонней
публики – гимназистов, студентов, служащих, женщин, – господствовало
убеждение, что солдаты, как и в предыдущие дни, стрелять не будут.
Но в пятом часу офицеры стали требовать от участников демонстраций разойтись.
Потом следовал сигнал рожком. Люди недоуменно и недоверчиво смотрели на
солдат. Немногие, помнившие пятый год, громко закричали:
– Товарищи! Расходись! Сейчас стрелять будут!
– Да нет! Не может быть! Солдаты – наши братья, они не будут стрелять, –
слышались протестующие голоса.
Свист пуль над головами прорезал морозный воздух. Но толпа будто окаменела.
Тогда дула винтовок опустились. Новая команда. Залп! Охнув, толпа метнулась
назад. Люди бросались в подъезды и подворотни. На снегу оставались тела
убитых и раненых.
Через некоторое время бледные лица стали высовываться из укрытий. Самые
смелые оттаскивали раненых и убитых. Солдаты недвижимо продолжали стоять в
шеренгах. Они тупо глядели на дело рук своих. Только на Знаменской площади
было убито и ранено 40 человек. На углу 1-й Рождественской и Суворовского –
10 убитых и несколько раненых. Еще десятки убитых и раненых были унесены
рабочими и добровольцами-санитарами с угла Невского и Садовой, от Казанского
собора.
Однако первое замешательство, которое овладело рабочими, вскоре прошло. За
десятками осмелевших рабочих, снова вышедших на мостовые, потянулись сотни,
потом тысячи. Перед солдатами опять были плотные толпы народа. Снова
взметнулись вверх красные флаги, зазвучали революционные песни, громкая
речь ораторов. Теперь они призывали к борьбе до конца. С укором обращались
наиболее отчаянные к солдатам, стыдили их. Но снова зазвучали рожки на
Невском. Люди не могли поверить этому. Неужели мало крови? Мало тех жертв,
которые только что пали под пулями. Послышались вызывающие крики из толпы.
Рабочие кинулись к кучам льда, сколотого с мостовых. Лед и комья снега
полетели в солдат. После предупредительных выстрелов вверх никто не
расходился. Только прямые баллы в людей заставляли демонстрантов отступить и
прятаться. Но ненадолго. Лишь после третьего, а то и четвертого-пятого
баллов удавалось полностью рассеивать огромные скопления народа.
Только 4-я рота Павловского полка, расквартированная в зданиях Конюшенного
ведомства, отказалась действовать против народа. Когда солдат стали выводить
на Екатерининский канал, чтобы занять посты в заставах у Казанского собора,
они решили не идти. Вскоре они увидели, как на канал выехал вывод конно-
полицейской стражи. Солдаты открыли огонь по конным городовым. Один человек
был убит, несколько ранено. Офицеры с трудом восстановили порядок. В
начавшемся замешательстве 21 солдат с винтовками исчез. Остальных немедленно
вернули в казармы и заставили сдать оружие. После этого роту окружили и
под угрозой общего предания военно-полевому суду заставили выдать
“зачинщиков”. Посовещавшись, солдаты назвали 19 человек. Они немедленно были
арестованы и препровождены в Петропавловскую крепость для предания военно-
полевому суду.
А исчезнувшие солдаты бежали в Михайловский сад, затем, построившись, они
вышли на Инженерную и, перейдя мосты через Мойку и Лебяжью канавку, зашли в
Летний сад. Там они спрятались и стали ожидать темноты. Вскоре павловцы
обнаружили по соседству еще несколько солдат, сбежавших из своих частей. В
это время с Марсова поля раздались выстрелы – командир Павловского полка
послал учебную команду искать беглецов. Кто-то указал им на Летний сад. Боясь
попасть в засаду, павловцы стали стрелять через Лебяжью канавку “просто
так”. И вдруг из сада тоже послышались винтовочные выстрелы. Пули засвистели
над солдатами учебной команды. Они стали роптать и были тут же уведены прочь.
А беглые павловцы под командой Петрова вскоре выскользнули из Летнего сада.
Взломав парадную дверь одного из домов на соседней, Пантелеймоновской улице,
они забрались на чердак и там заночевали.
На следующее утро перед рабочими встал вопрос о вооружении. Ни у кого не было
сомнения, что надо вооружаться всеми доступными средствами, чтобы продолжать
борьбу. Не было уныния и сожаления. Преобладали чувства озлобления и
негодования. События дня были главной темой разговоров рабочих по пути
домой. Среди соседей, на улицах, в трактирах и чайных–всюду говорили об
одном: завтра надо собираться у своих заводов и снова выступать, идти на
Невский с флагами, с песнями. Брать каждому любое оружие. Передавались случаи
удачных стычек с полицейскими, отобрания оружия и шашек. Говорили, что на
Невском кто-то взорвал даже самодельную бомбу.
Пока же полиция и войска хозяйничали в центре города. Производились аресты
подозрительных прихожих. К ночи было арестовано уже 170 человек. Полиция
окружила магазин Елисеева на углу Невского и Малой Садовой. Над магазином
располагался театральный зал, где, по сведениям охранки, должно было
состояться собрание “левых” с участием Керенского и адвоката,
внефракционного социал-демократа Н. Д. Соколова. Целью собрания, по данным
охранки, было “обсуждение вопроса о наилучшем использовании в революционных
целях возникших беспорядков и дальнейшем планомерном руководительстве
таковыми”.
Что же касается лидеров буржуазной оппозиция, то только на фоне событий 26
февраля – упорных демонстраций, стычек с полицией, расстрелов безоружных
демонстрантов – они начали проявлять активность чуть большую, чем в
предыдущие дни. Однако по-прежнему они избегали вступать в какой-либо контакт
с рабочими и их руководителями. Родзянко в ночь на 26-е побывал-таки у князя
Голицына. Тот, с одной стороны, припугнул председателя Думы: показал готовый
бланк указа царя о роспуске Государственной думы; туда всего лишь надо было
вписать дату! Но, с другой стороны, предлагал и “мировую”: просил устроить
совещание с участием лидеров фракций кадетов и октябристов в Думе – Милюкова
и Савича, чтобы подействовать на забастовщиков. В. А. Маклаков встретился 26
февраля с министром иностранных дел Н. Н. Покровским. “Патриот
Прогрессивного блока”, как называл Маклакова лидер “прогрессивных
националистов” В. В. Шульгин, предложил немедленно сменить правительство и
назначить новых министров, что, может быть, успокоит народ. Но он при этом не
шел далеко и не говорил об “ответственном министерстве” или правительстве
доверия. Нет, он просил только обновить правительство назначением туда
министров, не скомпрометированных распутинщиной, вроде А. А. Поливанова, А.
В. Кривошеина, П. Н. Игнатьева с генералом М. В. Алексеевым во главе. Пока
велись эти переговоры, в Таврическом дворце шло непрерывное заседание бюро
Прогрессивного блока. Несмотря на сопротивление Милюкова, все еще
спасавшегося провокации и роспуска Думы, бюро “на всякий случай” обсудило
список министров, если царь обратится к ним с предложением дать своих людей.
Дележ шкуры неубитого медведя чрезвычайно взвинтил нервы всех участников
совещания и тех, кто слонялся в те дни по кулуарам не работавшей Думы.
Родзянко, прослышав про царскую телеграмму и приготовления военных властей,
поехал еще днем к Хабалову. Умолял отменить приказ о стрельбе. “Зачем кровь?
– истерически вопрошал он Хабалова. – Новый пятый год вызовете!”
Находившемуся тут же военному министру Беляеву Родзянко говорил: “Ну,
разгоняйте, черт с вами, это дело ваше, приказ, наконец. Но не стреляйте! Вот
я слышал, за границей брандспойты пожарные применяют. И вы давайте. Холодная
вода, ей-ей, лучше горячей крови!” Но его не послушали, и он уехал ни с чем.
Вечером Родзянко показался в Думе. Он вызвал в свой кабинет Милюкова, Савича,
беседовал с Шульгиным и Маклаковым. Родзянко предлагал направить царю
коллективную телеграмму. Но все отказывались из осторожности. Тогда он сам
решил отправить в ставку телеграмму следующего содержания:
“Положение серьезное. В столице анархия. Правительство парализовано.
Транспорт, продовольствие и топливо пришли в полное расстройство. На улицах
происходит беспорядочная стрельба. Частью войска стреляют друг в друга.
Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны,
составить новое правительство. Медлить нельзя. Всякое промедление смерти
подобно. Молю бога, чтобы в этот час ответственность не пала на венценосца”.
Копия телеграммы была отправлена из Таврического дворца главнокомандующим
армий всех фронтов, чтобы он поддержали председателя Думы в нажиме на
императора. Телеграмма намеренно искажала картину событий в городе. Разруха и
паралич правительства явно преувеличены. О стрельбе в народ сказано как о
“беспорядочной” и скрыто, что объектом этой стрельбы были рабочие. Раздут
факт перестрелки на Екатерининском канале. Родзянко допускал эти искажения
вполне сознательно. Ибо цель их заключалась в требовании назначения новым
главой правительства “лица, пользующегося доверием страны”. Под этим лицом
Родзянко понимал самого себя. И все же в одном Родзянко был, безусловно,
прав: всякое промедление с политическим решением возникшего кризиса было
подобно смерти для романовской монархии. Председатель Думы видел, что
движения рабочих масс и городских низов направлены против самодержавия,
против Николая II и всей династии Романовых. Он делал отчаянную попытку
спасти монархию и спасти себя, спасти привилегии всего правящего класса
России. Но и эта попытка оказалась бесплодной. Слишком далеко Могилев был от
Петрограда. Слишком верил Николай II “поставленным от Нас властям”, и только
им. Тревога, охватившая императора поздно вечером 25 февраля, на следующий
день поулеглась. А главное, от “подлежащих лиц” он получал совсем другие
заверения. Поэтому он счел телеграмму Родзянко вздором, на которую не следует
и отвечать. Напрасно Родзянко ждал ответа. Его не было ни из Могилева, ни от
командующих фронтами.
Однако он получил новый удар от правительства. Если в ночь на 26-е
правительство князя Голицына колебалось, склонно было к компромиссу с Думой,
то к вечеру 26-го, после расстрела демонстраций, министры осмелели. Теперь
они тоже решили не считаться с Думой. Тем более что вполне можно было
ожидать неприятностей не только от оппозиций в лице трудовиков и меньшевиков,
но и бюро Прогрессивного блока могло поставить правительству вопрос о
стрельбе в народ. Поэтому в новых условиях работающая Дума стала бы помехой
для правительства. Кто знает, на что еще придется пойти, чтобы справиться с
движением. А тут эти болтуны! И поздно вечером 26 февраля князь Голицин
позвонил Родзянко и зачитал ему царский указ о том, что занятия
Государственной думы и Государственного совета прерывались и срок
возобновления их назначался “не позднее апреля 1917 года в зависимости от
чрезвычайных обстоятельств”. У Голицына было два подписанных царем бланка с
разными формулировками: один – о полном роспуске Думы, а второй – о перерыве
в работе Думы, прием, к которому власти прибегали много раз с осени 1915
года.
На ночном заседании правительства генерал Хабалов, бывший министр внутренних
дел Н. А. Маклаков, бывший председатель совета министров А. Ф. Трепов,
известный реакционер и крайний националист князь А. А. Ширинский-Шахматов
предложили немедленно объявить перерыв в работе Думы, а еще лучше вовсе
распустить ее под предлогом “чрезвычайных обстоятельств” и тотчас объявить
Петроград на осадном положении. Тогда же Покровский и Риттих доложили о своих
переговорах с представителями бюро Прогрессивного блока. Теперь, вечером 26
февраля, после одержанной на улицах Петрограда “победы”, совет министров
признал условия, выдвигавшиеся Родзянко и В. А. Маклаковым, неприемлемыми и
высказался за немедленный перерыв в работе законодательных учреждений. На
соответствующем указе была проставлена дата “26 февраля 1917 года”, и он был
сообщен теперь Родзянко и председателю Государственного совета Н. Г.
Щегловитову.
Сам текст указа, не дожидаясь его официального опубликования, отправили с
нарочным на квартиру Родзянко на Фурштадтской улице. Председатель Думы был
возмущен подобным непочтительным отношением и тем, что его не вызвали
предварительно для согласования сроков возобновления работы Думы. Он тут же
позвонил поздно вечером председателям фракций кадетов и октябристов Милюкову
и Савичу и просил их завтра, 27 февраля, прибыть в Думу пораньше. Надлежало
не во вторник, а завтра же, в понедельник, созвать официальное заседание
Думы, на котором довести до сведения ее членов царский указ.
Вечером 26 февраля подводило итоги революционное подполье. Полицейские акции
25–26-го числа нанесли серьезный удар как большевистской организации, так и
организациям “межрайонцев”, левых эсеров, даже меньшевиков, включая
оборонцев. Тем не менее, многие революционеры были на свободе и действовали.
Но в целом события 26 февраля отличались меньшей организованностью, чем 25-
го. Это было вызвано условиями воскресного дня, небывалым обилием
представителей всех, и особенно низших слоев городского населения, в массах
демонстрантов в центре. Если 23–24 февраля его участниками были
исключительно рабочие, а 25-го преимущественно рабочие, то 26-го на улицы
вышли и другие городские слои народа. Это был показатель того, что
мелкобуржуазная масса потянулась к политике. Даже крестьянство, переодетое в
солдатские шинели, имело своих представителей среди демонстрантов. Ими были
несколько тысяч солдат роты Павловского полка, отказавшиеся выступить против
демонстрантов и открывшие огонь по конным городовым. Среди добровольцев-
санитаров на Невском были студенты, гимназисты, курсистки и даже
профессиональные врачи. Хотя этот всенародный характер движения и радовал его
руководителей, но он одновременно снижал уровень организованности, повышал
стихийность. Вместе с тем он давал возможность большевикам заключать
временные соглашения для борьбы с самодержавием с оружием в руках и с другими
революционными организациями и партиями. Такие соглашения практически
сложились на ряде предприятий 23–25 февраля, где создавались стачечные
комитеты из представителей разных партий. 25 февраля некоторые члены Русского
бюро ЦК РСДРП(б) и ПК участвовали в совещаниях самого широкого
представительства “социалистических партий”. Это участие преследовало
информационную цель. Но уже на них говорили о возможности создания в скором
времени Петербургского Совета рабочих депутатов. Однако практически никакого
единого центра для руководства движением не было создано.
Большевики оставались самой сильной, боевой и многочисленной руководящей
силой подполья. Параллельно действовали и другие организации. Отдельно от них
работали трудовая и меньшевистская фракции Государственной думы.
Совсем в стороне были фракции, объединившиеся в буржуазный Прогрессивный
блок Государственной думы. Последний все еще отгораживался от революции. Мы
знаем теперь, что ниточкой, втайне связывавшей большинство этих организаций,
особенно легальных, было масонство. Но скоротечность событий Февральской
революция, необходимость строжайшей конспирации, плохие коммуникации,
опасность попасть в руки полиции – все это затрудняло действия его
представителей 25-го и особенно 26-го февраля. К тому же масонство не имело
никакого влияния на большевиков, самую значительную силу революционного
подполья.
Еще 25 февраля ПК на заседании на явочной квартире выработал план
вооруженного восстания, которое надлежало провести в случае дальнейшего
удачного развития событий. В план входило издание листовки к солдатам с
призывом встать на сторону народа, провести 26 февраля новый пленум ПК для
выработки мер по “управлению уже возбужденными, но недостаточно еще
организованными массами бастующих рабочих”. С 27 февраля намечалось (в
случае, если это подтвердит собрание 26 февраля) приступить к строительству
баррикад в рабочих районах, к прекращению подачи электричества, отключению
водопровода, телеграфа, созданию заводских комитетов на заводах и пр. В
выработке плана участвовали Чугурин, Залуцкий, Ганшин, Скороходов. Участником
совещания был провокатор Я. Я. Озол-Осис, казначей ПК. Он немедленно выдал
охранке план, что, в частности, побудило полицию энергично охотиться за
членами ПК 25–26 февраля 1917 года. В связи с арестами, заседание 26 февраля
не состоялось, а руководство движением по поручению Русского бюро ЦК взял на
себя Выборгский районный комитет.
Вечером 26 февраля в помещении Лутугинского народного университета на
Полюстровском проспекте собрались члены Выборгского районного комитета с
активистами своей организации. Они обсуждали события прошедшего дня. По
мнению большинства, настроения рабочих были боевыми, преобладала решимость
продолжать борьбу.
В это время в районе станции Удельная состоялось совещание членов Русского
бюро ЦК РСДРП(б), ряда членов ПК, избежавших ареста, отдельных членов
Выборгского районного комитета. Решено было завтра, в понедельник, отказаться
от проведения мирной демонстрации и призвать рабочих к вооруженной борьбе с
царским строем. Это решение было сообщено участникам совещания в Лутугинском
университете. Большевики собирались возглавить новый этап борьбы рабочих с
самодержавием.
Несмотря на многочисленные колебания в первые дни революции, вечером 26
февраля сходную позицию занял и Петроградский межрайонный комитет РСДРП. Он
вступил в контакты с большевиками и со своей стороны также призвал рабочих к
восстанию. 25 февраля с просьбой о присоединении обратились к “межрайонцам” и
отдельные немногочисленные группки левых эсеров. Совместно они сумели
выпустить три листовки к солдатам с призывом присоединиться к движению. 25
февраля определили свою позицию и анархисты. Они активно участвовали в
стычках с полицией, стараясь заполучить в свой руки отобранные у полицейских
револьверы и винтовки. Их боевики взорвали самодельную бомбу. Единую линию
попытались выработать на совместном собрании большевики, “межрайонцы” и левые
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10
