рабочих забастовать и выйти на улицу поручик запасного батальона гвардии
Финляндского полка, присланного вместе с солдатами для охраны завода и
противодействия забастовщикам, в упор застрелил рабочего Ивана Дмитриева.
Это вызвало всеобщее возмущение. Работа на заводе прекратилась около 13
часов, и 10 тысяч его рабочих влились в ряды демонстрантов на Васильевском
острове.
Очевидцы событий рассказывали, что в действиях масс в центре города была
заметна уже большая организованность, чем накануне. На ряде предприятий
возникли рабочие комитеты из представителей большевиков и других
социалистических партий, которые взяли на себя оперативное руководство
движением. Опытные рабочие, пережившие 1905 год, стали поговаривать о
необходимости создания Совета рабочих депутатов.
Знаменская площадь в этот день была центром событий. Людское море заливало
огромный треугольник между Литовкой, Николаевским вокзалом и гостиницей
“Северная”. Трамвайное движение было остановлено, пути забиты вагонами. У
памятника Александру III, защищавшего своим цоколем ораторов, продолжался
многочасовой митинг. Полиция, выполняя приказ, попыталась разогнать
собравшихся и пробиться к памятнику. Большой отряд полицейских возглавлялся
приставом Александро-Невской части (часть эта помещалась в двух шагах,
прямо напротив Суворовского проспекта. С пожарной каланчи можно было видеть
все, что делается на Знаменской площади). Засвистели нагайки, люди стали с
криками разбегаться. Но тут казаки, до этого лишь наблюдавшие за действиями
толпы, бросились на полицейских. Тяготы войны, произвол власти, близость
огромных масс организованного пролетариата изменили и психологию казаков.
Одни из них взмахнул шашкой. И пристав упал мертвым, с рассеченной головой и
туловищем. Остальные полицейские оцепенели. А потом бросились врассыпную
назад. Вслед им неслось мощное “ура-а-а!”. Казаков качали. Это случилось
около 15 часов.
В это же время весь Невский проспект был забит плотной массой демонстрантов.
Они медленно двигались то к Знаменской площади, то к Казанскому собору. В
разных местах полиция, конные городовые и солдатские заставы пытались
остановить еще демонстрантов. У Гостиного двора в середине дня колонне
рабочих Выборгского района преградила путь цепь солдат.
Солдаты с винтовками стали двигаться на рабочих. Большинство последних в
замешательстве отступили.
Демонстрации, начавшиеся 23 февраля и продолжавшиеся на следующий день, 25-го
перерастали в нечто большее.
Это была уже революция.
Заседание Государственной думы в этот день было весьма кратким. Министр
земледелия Риттих согласился считать продовольственный вопрос в Петрограде не
терпящим отлагательств и от имени правительства сообщил, что
продовольственное дело в столице передается в руки города. Члены Думы в своих
выступлениях сожалели, что это решение принято так поздно. Шингарев сказал,
в частности, что полиция, несомненно, начнет “арестовывать и хватать”
представителей общественности, если они попробуют создать свои
самодеятельные комитеты в помощь городскому самоуправлению. Чхеидзе и
Керенский предложили собраться для обсуждения этого вопроса уже в
понедельник, 27 февраля. Однако предложение было отклонено. Дума заседала
только 49 минут. Следующее заседание назначалось на вторник, 28 февраля, на
11 часов. Большинство членов Думы не видели чего-либо необычного в том, что
происходило третий день на улицах города. Поэтому и решили “ждать” до
вторника. Авось и рабочие приступят к работам. “Левые” же только и просили,
что собраться в понедельник. Никто из них не мог предположить, что за эти
два дня произойдет восстание и что заседание Думы от 25 февраля станет
последним официальным заседанием IV Государственной думы.
Оценивая события 25 февраля в Петрограде, можно сделать вывод, что они
закончились не в пользу правительства. Хотя власти и преуменьшали число
бастовавших, но даже Протопопов вынужден был признать, что их было не менее
200 тысяч. А более точные подсчеты дают число 300 тысяч! Фактически это была
всеобщая стачка.
Несмотря на отчаянные попытки властей силами полиции, войск и казаков
остановить демонстрантов, рабочие и присоединившаяся к ним часть беднейшего
городского населения и учащихся овладели центром города, провели там митинги.
Многие рабочие с Выборгской стороны были на улице по 10–11 часов. Они
буквально валились с ног от голода и усталости, но домой не уходили. Лишь с
темнотой опустел центр города.
Можно без особого преувеличения сказать, что правительство проиграло еще 25
февраля. Это было предопределено исходом событий этого дня. Он оставил
глубокий след в сознании солдат гвардейских частей. Военные власти не отдали
приказа о стрельбе по демонстрантам. Это облегчило положение солдат. Рядовые
из запасных батальонов гвардейских частей сами всего несколько месяцев назад
были крестьянами или рабочими, приказчиками, ремесленниками, словом, частью
простого народа. И они, чтобы им ни говорили офицеры, не могли видеть в
демонстрантах “внутреннего врага”. Они знали, что делают эти люди на улицах,
знали, чего они хотят, чего добиваются. Они сами ютились на нарах в три
этажа, в переполненных душных казармах. Еда была плохая, рационы маленькие,
служба и занятия выматывали душу и тело. Впереди маячила скорая отправка в
окопы. Эти солдаты были подневольными защитниками старого строя. Вот почему
они радовались, что им уже второй день не отдавали приказа о стрельбе в
народ.
Хабалов и Протопопов были уверены, что им удастся справиться с волнением без
стрельбы. И причина этого лежала не в гуманных соображениях. Военный министр
Беляев говорил, что “трупы на Невском произведут ужасное впечатление на
союзников”. Опасались и дурного впечатления, которое расстрел произведет на
действующую армию. Власти боялись нового 9 января в столице. А, кроме того,
многие из них лишатся своих теплых местечек и станут козлами отпущения для
царского гнева. В 14 часов 40 минут генерал Хабалов направил в ставку
секретную телеграмму на имя начальника штаба верховного главнокомандующего
генерала М. В. Алексеева. Он называл события 23–25 февраля забастовкой
“вследствие недостатка хлеба”. Далее сообщалось об уличных выступлениях и о
том, что “толпа рассеяна”. Протопопов со своей стороны послал телеграмму
дворцовому коменданту В. Н. Воейкову о забастовке на продовольственной почве,
“сопровождающейся уличными беспорядками”. Его телеграмма кончалась так:
“Движение носит неорганизованный, стихийный характер, наряду с эксцессами
противоправительственного свойства, буйствующие, местами, приветствуют
войска. Прекращению дальнейших беспорядков принимаются энергичные меры
военным начальством. В Москве спокойно”.
25 февраля над ставкой пробежала легкая тень тревоги. Прибыло несколько
офицеров, которые рассказывали, что они видели “своими глазами” 23 февраля.
Но распорядок привычной жизни в ставке не изменился. После пятичасового чая
император, как обычно, удалился к себе. Он просмотрел почту, доклады,
прибывшие из Петрограда от некоторых министров. Затем пришел генерал
Алексеев.
Алексеев протянул царю телеграмму Хабалова. Тот внимательно прочитал ее, но
выражение лица его нисколько не изменилось. Лишь слегка вопросительно он
поднял глаза на начальника штаба.
Он слушал Алексеева вполуха. На самом деле продолжал думать о прочитанной
телеграмме. Острой иглой в сердце кольнуло вдруг предчувствие беды. Но он
попытался отогнать его. В конце концов это только забастовка. Они,
несомненно, справятся сами и быстро. Однако мысль невольно возвращалась к
Царскому Селу, к детям, к жене. Надо, однако, постараться скорее здесь все
закончить. Придется, пожалуй, ехать.
За обедом он был весел. Придворный историограф генерал Дубенский заметил,
что “государь как будто встревожен”. Обед кончился в 20 часов 30 минут.
Дубенский, вернувшись к себе, записал в своем дневнике: “Из Петрограда
тревожные известия: голодные рабочие требуют хлеба, их разгоняют казаки,
забастовали фабрики и заводы, Государственная дума заседает очень шумно,
социал-демократы, Керенский взывают к ниспровержению самодержавной власти, а
власти нет. Вопрос о продовольствии стоит очень плохо. Во многих городах, в
том числе в Петрограде и Москве, хлеба нет. Оттого и являются голодные
бунты”.
В это время Воейков принес телеграмму Протопопова. Она гораздо больше
встревожила царя. “Беспорядки?” Это уже не забастовка. Это пахнет большим.
“Буйствующие” – что еще за слово выдумал наш “Калинин”? Они приветствуют
войска! Хоть и приветствуют, а все равно буйствующие. И уж признает, что
есть “противоправительственные эксцессы”! Нет, необходимо действовать.
Алексеева надо позвать.
– Прибыл, ваше императорское величество. Что-нибудь срочное?
– Да, Михаил Васильевич. Я тут надумал насчет той телеграммы. Отправьте-ка
Хабалову такой приказ: “Повелеваю завтра же прекратить в столице
беспорядки”. – Тут же поднял глаза Алексеев. Он хорошо помнил, что в его
телеграмме такого слова не было, только забастовки назывались. – Да-да,
беспорядки! Так будет порезче, это их подтолкнет! Так, “беспорядки,
недопустимые в тяжелое время войны с Германией и Австрией. Николай”. Прямо за
моей подписью. Это действительно безобразие. И в такое время. Вы правы,
Михаил Васильевич. Срочное это дело, срочное.
После того как Алексеев ушел и телеграмма была передана в Петроград, ему
принесли телеграмму от императрицы: “Совсем нехорошо в городе”. Это сначала
смутило его. Раз императрица пишет, значит, и верно, совсем плохо. Но он
тут же начал себя успокаивать. Она иногда и преувеличивает. У нее такой
впечатлительный характер, потом он уже сделал все, что мог. Телеграмма
получилась решительная. Около двенадцати он заснул.
А около полуночи на Сердобольской, на той же квартире Павловых, опять
собрались члены Русского бюро ЦК РСДРП(б). Это были организаторы и
руководители “стихийных, неорганизованных выступлений”. П. А. Залуцкий
рассказал все, что удалось узнать о положении в районах. В ПК приходили
рабочие и говорили, что прекратят всеобщую стачку только “по достижении
победы над царским правительством”.
СТРЕЛЬБА
Царская телеграмма была получена в Петрограде после 21 часа. Для Хабалова
это означало: стрельба! Только так можно было выполнить повеление Николая
II. Теперь разом отметались и все страхи, и все сомнения. Сам император
приказал! В 22 часа он созвал совещание войсковых и полицейских начальников
и отдал там соответствующее приказание.
Хотя улицы, патрулировавшиеся полицией и войсками, были пусты, но город
продолжал бурлить – шли собрания, встречи, бесконечные совещания и
разговоры. Меньшевики-оборонцы заседали в здании Центрального Военно-
промышленного комитета на Литейном проспекте. На вечернее заседание
Петроградской городской думы, органа, весьма далекого тогда от политики,
явились члены Государственной думы Керенский, Шингарев, Чхеидзе, Скобелев,
много публики, пришедшей прямо с улицы. Хотя формально на повестке дня стоял
вопрос о передаче продовольственного дела в руки города, обсуждение его
превратилось в политический митинг. Ораторы возбужденно требовали отставки
правительства. Вдруг один из участников собрания попросил слова вне очереди.
Он сообщил: только что полиция заняла помещение Центрального Военно-
промышленного комитета, несколько меньшевиков, в том числе и председатель
Рабочей группы при ЦВПК К. А. Гвоздев, арестованы! Поднялся страшный шум.
Объявили перерыв. Шингарев побежал звонить прямо председателю совета
министров Голицыну. Но тот сказал, что ему ничего об этом случае не известно.
Впрочем, он пообещал разобраться, что было с удовлетворением принято
собравшимися. Они расценили пустое обещание Голицына чуть ли не как
“уступку”. Керенский и Скобелев, выступая после этого инцидента, потребовали
создания “ответственного министерства”. В заключение городская дума приняла
резолюцию с требованием немедленного введения свободы слова, собраний и
свободы выборов в учреждение, которое будет ведать распределением
продовольствия в Петрограде. Там и буржуазия при участии лидеров партий
меньшевиков и эсеров попыталась присоединиться с опозданием к
развертывавшемуся движению народных масс.
Но бюро Прогрессивного блока, члены которого собрались у Милюкова,
придерживалось по-прежнему выжидательной тактики. Милюков развивал свои
мысли, которые он высказал в обращении к рабочим от 14 февраля, Эти
забастовки – провокация! Дело рук либо германских агентов, срывающих таким
путем русское военное производство в самом центре обрабатывающей
промышленности, либо, еще хуже, дело рук агентов охранки, самого Протопопова.
Ведь не случайно войска до сих пор не стреляют в народ?! Протопопов хочет
заставить руководство Прогрессивного блока солидаризироваться с
забастовщиками. Потом объявить действия Думы незаконными и на этом основании
распустить Государственную думу до конца войны! Так что будем осторожны и еще
раз осторожны. Ему возражали, говорили, что это чуть ли не революция, что и
войска дружественно относились к народу, а казаки прямо нападали на полицию!
Родзянко ночью звонил в Гатчину великому князю Михаилу Александровичу, с
которым давно тайно поддерживал отношения. Председатель Думы просил его
приехать срочно в Петроград, “на всякий случай”. Ведь во всех комбинациях,
которые скрупулезно разрабатывались во всех кружках, от Гучкова до Милюкова,
именно Михаилу Александровичу отводилась роль регента при малолетнем великом
князе Алексее Николаевиче в случае отречения Николая II от престола. Тот
обещал завтра же прибыть в город.
По ночному Петрограду разъезжали машины и кареты. Охранка передала полиции
десятки адресов активных деятелей всех партий для их немедленного ареста.
Всего было арестовано за ночь 171 человек. Из большевиков были арестованы
сестра Ленина А. Н. Ульянова-Елизарова и Е. Д. Стасова. Обе они оказывали
помощь Русскому бюро ЦК и выполняли его поручения. На явочной квартире на
Большом Сампсониевском, 16, были арестованы три члена Петербургского
комитета. Удалось предупредить о провале Чугурина, Шутко, Толмачева и
Ганшина, направлявшихся на ту же квартиру для участия в заседании ПК. Они
едва избежали ареста. Арестованных большевиков сразу же привезли на
Мытнинскую набережную, 1,в охранку.
В градоначальство среди ночи прибыл министр внутренних дел Протопопов. Он
выслушал доклады об арестах и объявил за ревностную службу всей столичной
полиции благодарность.
А на квартире у князя Голицына на Моховой улице шло частное совещание
нескольких министров. Они были растеряны, речи их противоречили друг другу.
Предлагали позвать Родзянко, благо до его квартиры было десять минут ходу. Но
побоялись. Министр иностранных дел Н. Н. Покровский и министр земледелия А.
А. Риттих, наоборот, вызывались сами ехать на квартиру к Милюкову. Общее
желание собравшихся – необходимость скорейшего компромисса с Думой. Решено
было просить ее “употребить свой престиж для успокоения толпы”. Голицын
намекал, что в случае соглашения с Думой придется пожертвовать Протопоповым.
Лишь около 4–5 часов весь город заснул. А спустя полчаса в полковых
цейхгаузах стали готовить патроны для раздачи солдатам, которые посылались в
это утро в заставы. С 7 утра из казарм строем стали выходить дежурные роты,
назначенные в караулы и заставы. Полиция и градоначальник изменили тактику.
Сегодня решено было не охранять мосты, так как рабочие все равно обходили
заставы по льду. Все силы войск и полиции сосредоточивались в центре города.
В десятках мест Невский проспект перегородили заставы. Особенно сильная
охрана была у Знаменской площади, у Казанского собора, в районе Садовой улицы
и Гостиного двора. Все солдаты были с винтовками, на поясах – подсумки,
полные обойм с патронами. Солдаты волновались. Передавался слух, что сегодня
прикажут стрелять в народ.
Но на зимних улицах было пустынно. Вот уже 10 утра, 11, а в центре все еще не
видно никаких демонстрантов. Протопопов поспешил отослать в ставку Воейкову
для передачи царю успокоительную телеграмму: порядок восстановлен, Забастовка
кончилась!
Только около полудня на улицах стали появляться по-воскресному одетые люди.
В отличие от предыдущих дней 26 февраля было морозно, на ясном голубом небе
сияло солнце. Это усиливало праздничное настроение. Многие рабочие не стали
приходить к своим предприятиям, а направились сразу в центр города к местам,
которые стали привычными для сбора десятков тысяч людей: на Знаменскую
площадь, к Казанскому собору, на Литейный и Невский проспекты. Всю дорогу,
даже с самых дальних окраин, шли пешком. Рабочие и служащие городского
трамвая, который 23 и 24 февраля подвергался нападениям со стороны
демонстрантов, теперь сами забастовали.
Обстановка воскресного дня затрудняла управление массами даже в той весьма
условной форме, в какой проявлялась она в первые три дня революции.
Заводские организаторы, члены большевистских ячеек, ячеек других
“социалистических” партий оказались разорванными. Часть была в своих районах,
металась между заводами и домами рабочих, часть, также на свой страх и риск,
двинулась к центру города. Что касается большевиков, то на свободе осталось
только восемь членов ПК. Руководство всей деятельностью партии в Петрограде
взяло на себя Русское бюро ЦК РСДРП(б). Но в нем было всего три человека, да
несколько добровольных помощников. Русское бюро ЦК поручило Выборгскому
районному комитету РСДРП(б) вплоть до восстановления ПК осуществлять
практическое руководство движением. Хотя сил было мало, но Чугурин, Шутко,
Толмачев, Коряков, Афанасьев, Ганшин, Костина старались хоть в районе
Выборгской стороны организовать часть рабочих и построить их в колонны. В
значительной мере это им удалось. Сохраняли организованность и группы
рабочих, прибывших из пригородов Петрограда – из Колпина (оттуда приехали
рабочие Ижорского завода) и из Сестрорецка.
Несмотря на заставы, значительная масса народа прорвалась на Знаменскую
площадь. Точно так же и на различных участках Невского массы рабочих и
присоединившихся к ним горожан стояли перед воинскими заставами. Рабочие
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10
