первоначально для гатчинских войск, он был в первый раз напечатан в 1792
году, под скромным названием «Опыт». Тогда над ним потрудились Кушелев,
Аракчеев и сам Растопчин. Это был действительно только набросок, указывающий
на поспешную работу и неудачное подражание образцу, которое, в
противоположность тому, чего хотели подражатели, не имело даже ничего общего
с уставом Фридриха II.
Устав победителя при Росбахе был в действительности написан до него.
Принужденный, с самого своего вступления на престол, вести постоянный войны,
великий полководец не имел свободного времени изменять основы доставшейся ему
в наследство. военной организации. Он ограничился тем, что пропитал ее своим
гением, сообщив войскам, находившимся под его начальством, больше ловкости и
искусства в маневрировании. Но эти маневры стояли в связи с тактикой,
которая в то время являлась уже устарелой, и это не преминул отметить
Суворов.
Он назвал новый устав «переводом рукописи, на три четверти изъеденной мышами и
найденной в развалинах старого замка»
[28]. Он заявил, что ему нечего учиться у прусского короля, так как он сам
никогда сражения не проигрывал, и заметил, что французы не задумывались бить
пруссаков, противопоставив им тактику, которая была не тактикой Фридриха, а
тактикой Суворова! Он еще горячее возражал против одной из глав нового устава,
— пятой в шестой части, — вставленной, впрочем, русскими подражателями и
устанавливавшей инспекционную службу, которую должны были нести офицеры всех
чинов, по назначению государя, и которая, поэтому, нарушала всякую военную
иерархию.
О последней Павел действительно заботился очень мало, или хотел по крайне
мере, чтобы она, как и все в его государстве, зависела от его произвола.
Даже самые высшие чины, заслуженные на поле битвы, не внушали ему никакого
уважения. После всех войн с Турцией, Швецией и Польшей, прославивших ее
царствование, Екатерина оставила ему несколько фельдмаршалов. При полном
мире, Павел прибавил к их числу семь!
Еще и в других отношениях русские подражатели прусского образца существенно
удалились от него. Они усилил некоторые меры взыскания и изменили смысл или
дух, значительного числа распоряжений, сделав их более жестокими. Так,
например, критика служебных приказов: немецкий текст запрещал ее
подчиненным в отношении своего начальства «под угрозой крайнего негодования
государя», в русской версии говорилось: «под угрозой пытки».
Все вместе взятое встретило не в одном победителе при Рымнике более или менее
открыто высказанную враждебность, и следствием этого было то, что, в течение
четырехлетнего царствования, вместе с Суворовым, Румянцевым и лучшими
представителями генерального штаба, 7 фельдмаршалов, 333 генерала и 2 261
офицер всех чинов подверглись увольнению. Уволенные большею частью вновь
призывались на службу через год, или даже через более короткий срок;
вернувшись, они, однако, не лучше прежнего мирились с новым положением вещей.
Когда эти наставления применялись, они делались еще более неприятны. По
природе своего ума Павел понимал их так, что они заключают все военное
искусство в одном незыблемом законе. Офицеры и солдаты должны были найти в
них указание для всего, что им нужно было сделать, при всяких
обстоятельствах. Государь желал в них видеть, только автоматов, руководимых в
их малейших движениях, этими определенными указаниями, и требовал, чтобы они
никогда, ни малейшим образом и ни в коем случае не уклонялись в сторону по
собственной инициативе. При толковании принятых правил — умственным
способностям людей и их начальников нечего было проявляться, а применение
системы вето к упразднению всех штабов и канцелярий. Устав и воля государя,
обеспечивавшая его исполнение: этого должно было быть достаточно. Павел хотел
непосредственно начальствовать над армией и лично входить во все малейшие
подробности службы.
На военном поле, ценой усилий, имевших возможность получить лучшее
применение, и возмутительных грубостей, эта система привела к результатам,
которые любитель прусского капральства мог находить удовлетворительным. Об
ее значении на поле сражения Павел узнал из собственного опыта в Голландии с
Германом, в Швейцарии с Римским-Корсаковым и даже в Италии с Суворовым. Чтобы
срывать лавры на берегах По, он должен был призвать того, кто презирал его
уставы и кто одерживал победу за победой только благодаря тому, что не
считался ни с какими распоряжениями и пользовался австрийскими штабами. Когда
же победитель при Требии и Нови лишился этой помощи, он принужден был
сознаться, что не в состоянии продолжать кампанию.
Великий полководец был, впрочем, во всех отношениях выдающейся личностью, и
его гениальный индивидуализм, неистово восставший против нового порядка
вещей, послужил, к сожалению, лишь к образованию двух различных полюсов в
одинаково заблуждающихся военных понятиях его соотечественников. Гении
встречаются редко и, желая вдохновиться примером и традицией этого учителя,
менее одаренные ученики, Скобелевы и Драгомировы наших дней, только исказили
и то, и другое, безрассудно отрицая всякое правило и даже науку. В то же
время, на противоположном полюсе, преемники Аракчеева и Штейнвера,
принадлежавшие в своей совокупности к Гатчинской школе, сильнее поддались
вредному влиянию ее обучения и пропагандировали ее заветы.
За опубликованием новых уставов быстро последовало изменение одежды. В
большинстве армейских полков Потемкин ввел форму простую, свободную и
приспособленную к климату страны, которая приближалась к обычному костюму
местного населения. В одном из своих писем к Екатерине фаворит в следующих
выражениях жаловался по этому поводу на смешные наряды, якобы военного вида, от
сложной роскоши которых еще не отказалось большинство европейских армий:
«Завиваться, пудриться, заплетать косы, — разве это дело солдат? У них нет
камердинеров!»[29]
Павел думал вместе с Цезарем, что блестящий мундир «придает бодрость» тому,
кто его носит, или, попросту, ему хотелось иметь солдат, одетых так же, как
солдаты Фридриха II. Кроме того, он ненавидел все, что ему напоминала
«кривого». Он достиг желаемого, но опять какой ценой! По свидетельству
Саблукова, напудренная прическа с буклями и косами заставляла людей его полка
проводить над ней всю ночь, когда им на другой день нужно было явиться на
ученье. Парикмахеры, по два на эскадрон, действительно должны были
употребить много времени, чтобы справиться со своей задачей, и операция,
связанная с отвратительными подробностями, причиняла пациентам жестокую
муку. Пропитывая волосы смешением муки и сала и смачивая их квасом, который
они предварительно набирали в рот, артисты казармы сопровождали эти
намазывания таким грубым втиранием и скручиванием, что, несмотря на свое
крепкое сложение, молодой Тургенев при первом опыте чуть было не лишился
чувств. Эта «пудра», обращавшаяся после просушки в толстую кору, причиняла
людям сильные головные боли, не давая императрица в то же время возможности
заботиться об элементарной чистоте.
Не меньше стеснял их и самый мундир. Павел желал, чтобы они были в нем так
затянуты, что едва могли бы дышать. В случае падения, они неспособны были
сами подняться. Такие же узкие штиблеты жали им ноги, и самим немцам этот
смешной наряд, уже вышедший в их государстве из употребления, казался
странным. Адъютант князя Зубова и вдохновенный драматург Алексей Копьев
развлекал Москву, показывая на улицах карикатуру новой полковой формы:
длинную косу до икр, треуголку в три фута шириной и перчатки с раструбами, в
форме огромных воронок. Но за это он поплатился разжалованием.
Мешая хорошее с дурным, как это иногда с ним случалось, Павел решился,
однако, прибавить очень полезную принадлежность к этому костюму, настолько же
неудобному, сколько смешному: меховые жилеты для зимнего сезона. Он
распорядился также очень разумно, чтобы все предметы обмундирования
выдавались отныне войскам натурой, а не денежными суммами, на совесть
офицеров; эта мера была связана с планом общей реформы, к исполнению которой
однако не было даже преступлено. Организация интендантства была из самых
скверных, а для нужд военного времени ее собственно не существовало вовсе.
Ничего не было придумано для улучшения этого положения вещей. Разумные
попытки к уменьшению хотя бы в этом отношении вкоренившихся привычек
грабительству не привели ни к каким результатам, и запас в 8 миллионов
рублей, составленный для возмещения обычного расхищения фондов в
комиссариатах, тоже не остался цел.
Противореча, по своей привычке, самому себе, Павел, направив свое главное
усилие на развитие военного могущества империи, хотел однако сделать в этой
области большую экономию. Еще в 1798 году, накануне своего вступления в
антифранцузскую коалицию, он решил произвести значительное сокращение
наличного состава: одним взмахом пера он упразднил 45 440 человек и 12 268
лошадей. Преследуя те же цели, нисколько не отказываясь от роскоши в одежде
большей части своих солдат, он собирался ввести самую строгую простоту в
обмундирование гвардии. Запрещен был подбор разнообразных и богато расшитых
мундиров, из которых самый скромный стоил 120 рублей; запрещено также
статское платье, заменявшее, по последней моде, в светской жизни мундир.
Запрещены фраки от хорошего портного, роскошно расшитые жилеты, шелковые
чулки и бальные башмаки с золотыми пряжками. Запрещены также, под угрозой
самого строго взыскания, муфты. Прощайте, шубы, кареты, многочисленные
слуги. За 22 рубля офицер прежней «troupe doree» должен был одеться. Ему было
запрещено снимать эту преобразованную форму и рекомендовано жить «скромно».
Любопытнее всего было то, что именно те, кого это касалось, должны были в это
царствование разориться на портных. Фантазия государя действительно не
замедлила сыграть и тут, как и везде, свою обычную роль. В 1798 году Павел
подписал договор о союзе с Англией, и тотчас же офицеры конной гвардии
получили приказание надеть красные мундиры с синими отворотами, которые
носила английская конная гвардия. Случайно приехавший в Петербург прежний
портной принца Уэльского, Дональдсон, дал возможность Саблукову исполнить это
распоряжение менее чем в сорок восемь часов; но не успели еще некоторые из
его товарищей переодеться, как появилось новое распоряжение: Павел только что
избран гроссмейстером Мальты, и поэтому ярко красный цвет английских мундиров
должен был уступить место на спине офицеров темно-пурпуровым мантиям,
которые носили высшие представители ордена святого Иоанна Иерусалимского.
Немного позже предпочтение было оказано малиновым корсажам княгини
Гагариной, и за четыре года произошло девять перемен такого рода! В то же
время Павел предписывал ношение военного мундира всем, даже простым писцам
гражданских канцелярий, не заботясь о расходе, которым он таким образом
отягощал скудный бюджет этих мирных чиновников.
Однако в Италии и Швейцарии, под командованием Суворова, старое прусское
платье имело такую же судьбу, как и уставы того же происхождения. Во время
тяжелых переходов каждый, кто мог, старался освободиться от той или другой
части ненавистного обмундирования. Их заменяли чем могли, и Суворов этому не
препятствовал. Ему было мало дела, говорил он, как одеты его солдаты, лишь бы
они бегали, как зайцы, и дрались, как львы. Но, узнав об этом, Павел выразил
сильное неудовольствие. Он застонал, когда услышал, что в промежутке между
двумя победами даже форменные штиблеты были брошены. А алебарды? Чтобы
остаться верным прусскому образцу, он хотел восстановить алебардистов во всех
пехотных корпусах, что на практике оставляло невооруженными сто человек в
каждом полку. Увы! При переходе через Альпы алебарды были изрублены на дрова!
Под впечатлением достигнутых успехов, государь заявил, однако, о своей
готовности согласиться с изменениями, которые будут в этом отношении
выяснены опытом. Но ему показали несколько храбрецов, возвращавшихся из
бессмертного похода в амуниции, принятой во время войны, и тотчас же он
пришел в ярость:
— Как! Мою армию хотят переодеть в потемкинскую одежду! Чтоб убирались с глаз
моих долой! Вон отсюда! Прочь![30]
Изобретатель неудобного и причудливого одеяния, Павел поступал не лучше и в
деле солдатского обучения, тоже теряясь в деталях или путаясь в противоречиях
вылилась в учреждение в декабре 1798 года Военного сиротского дома,
впоследствии переименованного в Кадетский корпус императора Павла I. Тысяча
мальчиков и двести пятьдесят девочек были там собраны в двух разных
отделениях, и план учреждения причислял к нему все заново организованные
существующие солдатские школы. Основанные Петром Великим и численно
увеличенные Екатериной, они вмещали около двенадцати тысяч учеников. Павел
довел число школ до шестидесяти шести, а число учеников до шестидесяти
четырех тысяч. Последних назвали кантонистами. Это являлось значительным
прогрессом. К сожалению, на более высших ступенях попытка реформатора
оказалась менее счастливой.
Она заключалась в курсе тактики, учрежденном в Зимнем дворце под
руководством Аракчеева. Даже фельдмаршалы обязаны были слушать там уроки
полковника Каннабиха, бывшего фехтмейстера, уроженца Саксен-Веймара. Можно
себе представить, что это было за обучение с подобным учителем. В смысле
военного образования сам Павел ничего не понимал, кроме дрессировки солдат.
«Поверхностное понятие о прусской службе и страсть к мелочам», — говорил
посол Фридриха-Вильгельма Тауентцин. Каннабих знал не больше этого. Его
лекции, ставшие легендарными по высказываемым им нелепостям, возбуждали
искреннюю веселость нескольких поколений. Что касается достигнутых таким
путем практических результатов, то Павел имел случай проверить их на
собственном опыте за несколько месяцев до своей смерти. С тех пор как он
оставил себе- Гатчинское войско, каждый год осенью он производил испытание,
или учение, вроде больших маневров настоящего времени. Он давал сражение или
вел осаду. Императором он дал больше простору этой игре, в которой Аракчеевы
и Штейнверы кончили тем, что приобрели известную ловкость. Но последний опыт
кончился плохо. Каннабих сумел только, вероятно, сбить их с толку, и поэтому
ученики профессора тактики вели себя так, что государь обратился к ним с
пророческим замечанием, эхо которого должно было прозвучать от Аустерлица до
Фридланда:
— Господа, если вы будете так продолжать, то будете всегда биты![31]
Аракчеев провел однако шесть недель в Ковно, чтобы на месте выдрессировать
Таврический гренадерский полк, которому его полковник Якоби, уволенный за это
в отставку, оказался неспособным вдолбить принципы нового устава. В мелких
тонкостях искусства, как они его понимали, будущий военный министр и сам
Павел, добились замечательных проявлений автоматической точности; но такой-то
генерал-майор не умел отличить эскадрона от роты; призванный временно
исполнять при государе «очень важную», как ему объяснили, обязанность
«дежурного бригад-майора», Тургенев не мог понять, в чем она состоит и,
составляя свои записки пятьдесят лет спустя, он был все так же плохо
осведомлен об этом предмете.
Как продолжатель дела Петра Великого, Павел только доказал свои способности.
Что касается флот, который участвовал в других компаниях, Павел и в них
блистал не больше.
Внутренняя политика.
Экономическое положении России к 1796 году.
В этой части работы рассмотрим общее экономическое положение России в конце
18 века и политику правительства Екатерины II в сфере экономики.
Обратимся к некоторым статистическим данным. К началу 1796 года в стране
насчитывалось 40 млн. человек. Плотность населения была далеко неравномерной.
Большая часть россиян проживала в западных и Юго-западных губерниях, 1/3 -
в Нечерноземном центре, на всю Сибирь едва набирался миллион жителей.
Из 40 млн. около 400 тыс. составляли дворяни. Приблизиельно можно указать
и уровень "дворянского" благосостояния: на одного помещика приходилось в
среднем 100-150 крепостных, что составляло 400-500 рублей годового оброка.
Столько же получали чиновники 8 класса и штаб-офицеры.
К концу царствования Екатерины II в стране насчитывалось 610 городов.
Число городских жителей составляло всего 6% от общего населения страны. В
одной деревне в среднем проживало 100-200 человек. Из каждой сотни 62
крестьянина были крепостными. На всю империю приходилось примерно 100 тыс.
деревень и сел. Если говорить о благосостоянии крестьян, то 80% из них были
середняками. "Кто имел сто рублей считался богатеем беспримерным". 17 коп.
тратил на покупки среднестатистический житель империи (через полвека будет в
20 раз больше). Это только один из немногих показателей, отражающих слабую
товарность страны.
В области внутренней политике в последние 10 лет правления Екатерины II ее
правительство не проявляло никакой особой деятельности. Так, в
частности, губернская реформа 1775 года, которая затянулась на 20 лет,
продолжала занимать внимание правительства и требовала ряда отдельных
мероприятий по преобразованию учреждений во вновь образовавшихся
губерниях. Были приняты некоторые меры технического порядка, однако ничего
творческого они в себе не заключали. Подобная участь ждала и многие
другие Екатерининские преобразования. Большинству из них не хватало
стройного завершения. Не было все благополучно и в экономической жизни
России. По словам исследователя финансовой политики Екатерины II
Н.Д.Чечулина, за треть века страна экономически развивалась очень медленно,
производительные силы были предоставлены сами себе, никаких новых
отраслей хозяйства, никаких улучшений промышленной техники в это время
нельзя было заметить.
Государственные доходы, если иметь в виду только абсолютные цифровые
данные, как будто возросли. Бюджет с 30 млн. руб. поднялся к концу
правления Екатерины до 70 млн. Но этот подъём, в отличии от Ключевского и
многих других историков, Н.Д.Чечулин объясняет не обогащением государства и
