результатам, и запас в 8 миллионов рублей, составленный для возмещения

обыч­ного расхищения фондов в комиссариатах, тоже не остался цел.

Противореча, по своей привычке, самому себе, Павел, напра­вив свое главное

усилие на развитие военного могущества империи, хотел однако сделать в этой

области большую экономию. Еще в 1798 году, накануне своего вступления в

антифранцузскую коалицию, он решил произвести значительное сокращение

налич­ного состава: одним взмахом пера он упразднил 45 440 человек и 12 268

лошадей. Преследуя те же цели, нисколько не отказываясь от роскоши в одежде

большей части своих солдат, он собирался ввести самую строгую простоту в

обмундирование гвардии. Запре­щен был подбор разнообразных и богато расшитых

мундиров, из которых самый скромный стоил 120 рублей; запрещено также статское

платье, заменявшее, по последней моде, в светской жиз­ни мундир. Запрещены

фраки от хорошего портного, На другой же день после восшествия Павла гвардия

подверг­лась полному преобразованию в отношении состава, организации частей и

военной силы отдельных единиц. Смысл этих действий Павла остается непонятным.

Раз существование привилегирован­ной части армии, комплектовавшейся из

аристократии, было в принципе сохранено, то факт введения в нее всего

Гатчинского сброда представлял явную бессмыслицу. Это было что-то в роде такого

крайнего средства, как «ряд назначений в пэры», которое применяется иногда при

парламентских кризисах в Англии. В дан­ном случае результат не должен казаться

удачным, — даже в от­ношении личной безопасности реформатора. Гатчинский

элемент, вместо того, чтобы одержать верх над непокорной частью, куда его

ввели, всецело поглотит ее своей дисциплинированной массой, наоборот, в ней

совершенно растворился, усвоив себе привычки этой обособленной среды и послужив

только к пробуждению в ней, путем реакции, стремлений к порицанию

правительства, дремав­ших до тех пор при спокойных условиях существования,

посвя­щенного удовольствиям.

Новое распределение наличного состава в отдельных частях гвардии, числено

увеличенных путем бесконечного создания но­вых полков и батальонов, не

поддается никакой оценке. Оно дей­ствительно быстро дало место новым

комбинациям, которые в свою очередь должны были подвергаться непрерывным

изменени­ям. От начала до конца царствования вся армия терпела от этого

непостоянства, единственным объяснением которого может слу­жить только характер

Павла. Казалось, государь все еще играл оловянными солдатиками, которыми так

увлекался в детстве, и группировал их по прихоти свой фантазии, не сходя,

однако, с некоторых главных путей, намеченных когда-то в Гатчине, под твердым

руководством Петра Панина. В частности, только созда­ние нового артиллерийского

батальона, послужившего прочным основанием для всей гвардейской артиллерии,

предпринятое под преобладавшим тогда влиянием Аракчеева и его методического

ума, составляет исключение. Образование этого батальона, сфор­мированного из

знаменитой бомбардирской роты Преображенско­го полка, капитаном которой был

Петр Великий, а также артил­лерийских отрядов, состоявших при других полках,

отвечало вполне определенному и последовательно проводимому решению.

Оно послужило началом для полной реорганизации этого рода войска, в смысле

самостоятельного управления, а в марте 1800 года система эта была применена к

артиллерии всех армейских кор­пусов. Совершенно отделенная в административном

отношении от полков, артиллерия была передана в особое ведомство. Так как

каждая рота в отношении личного состава и материальной части являлась теперь

самостоятельной единицей, то и в тактическом отношении могла действовать

совершенно независимо. Легче, та­ким образом, мобилизуясь и допуская, без

изменения своей внут­ренней организации, сведение в большие массы, эти единицы

об­ладали в то же время большей подвижностью и, по мнению ком­петентных судей,

русская артиллерия имела значительное пре­восходство над большей частью своих

европейских соперниц, и только ее материальная часть оставляла желать лучшего.

Она ос­тавалась, действительно, слепым подражанием прусского образ­ца,

значительно улучшенного во Франции Грибовалем.

Военной истории этого царствования пришлось отметить еще другое изменение, в

основании которого было совсем иное по­буждение. Три эскадрона конной гвардии,

лучшие по своему лич­ному составу, были в один прекрасный день выделены, чтобы

сформировать Кавалергардский полк под начальством Уварова. Остальные,

разделенные на пять эскадронов, составляли отдель­ный полк под командой

великого князя Константина. Причины перемены? Неудавшееся общее ученье, желание

офицера, поль­зовавшегося покровительством мачехи главной фаворитки, иметь под

своим началом полк и, в виду пребывания великого князя Александра в должности

генерал-инспектора пехоты, честолюби­вое стремление его брата занять такой же

пост в кавалерии, к че­му, по его мнению, должно было открыть ему доступ

командова­ние несколькими эскадронами. И вот такими-то причинами

руко­водствовался Павел в большинстве сделанных им подобных же нововведений.

Помимо специальных интересов, корпуса, к которому государь отнесся так

беспощадно, реформа гвардии коснулась и неприятно отозвалась на многих других

интересах почти всех классов обще­ства.

На параде 8 ноября 1796 года объявил в приказе, что все запи­санные в

гвардию, номинально числившиеся в ее списках, но не находившиеся в строю,

должны явиться в свои полки, под угрозой исключения. Число таких отсутствующих

было значительно. Один Преображенский полк насчитывал несколько тысяч такого

рода чинов, и эти фиктивные списки пополнялись даже не одними дворянами. При

помощи денежных взносов, купцы, мелкие чиновники, ремесленники и даже лица

духовного звания проводили туда своих сыновей, имея в виду достигать таким

способом, легкого движения, даже на гражданской службе. Дети еще не родившиеся,

следовательно, неизвестного пола, пользовались снисхождением. Очень молодые

люди, никогда не носившие оружия, получали таким образом чин поручика, имея за

собой двадцать лет фиктивной службы, они отправлялись потом в один из армейских

полков и, благодаря своему старшинству, становились там выше заслуженных

офицеров. Другие служили при дворе в качестве пажей, камергеров и

камер-юнкеров, или, пол­учив бессрочный отпуск, просто жили в своих поместьях.

Нако­нец, даже в строю, офицеры и солдаты обыкновенно были свобод­ны от всяких

обязанностей и даже ученья, потому что последнего не производилось вовсе.

Павел был тысячу раз прав в своем желании искоренить весь этот дорого стоящий

и развращающий паразитизм. К счастью, па­разиты, лишенные своих преимуществ,

или отосланные в казар­мы и на маневры, ему этого не простили.

Среди мероприятий, касавшихся всей армии, явилось, 29-го ноября 1796 года,

обнародование трех новых ус­тавов, из которых один касается пехоты, а два

кавалерии. Ни один из известных военных и государственных деятелей

предшествую­щего царствования не принял участия в составлении этих новых

военных законов, которые, впрочем, были только извлечением из прусского устава

и такой же инструкции. В своей русской редак­ции, текст относившийся к пехотной

службе, был уже, впрочем, издан несколько лет назад; предназначенный

первоначально для гатчинских войск, он был в первый раз напечатан в 1792 году,

под скромным названием «Опыт». Тогда над ним потрудились Кушелев, Аракчеев и

сам Растопчин. Это был действительно только на­бросок, указывающий на поспешную

работу и неудачное подра­жание образцу, которое, в противоположность тому, чего

хотели подражатели, не имело даже ничего общего с уставом Фридри­ха II.

Устав победителя при Росбахе был в действительности написан до него.

Принужденный, с самого своего вступления на престол, вести постоянный войны,

великий полководец не имел свободного времени изменять основы доставшейся ему в

наслед­ство. военной организации. Он ограничился тем, что пропитал ее своим

гением, сообщив войскам, находившимся под его начальст­вом, больше ловкости и

искусства в маневрировании. Но эти ма­невры стояли в связи с тактикой, которая

в то время являлась уже устарелой, и это не преминул отметить Суворов.

Он назвал новый устав «переводом рукописи, на три четверти изъеденной мышами

и найденной в развалинах старого замка». Он заявил, что ему нечего учиться у

прусского короля, так как он сам никогда сражения не проигрывал, и заметил, что

францу­зы не задумывались бить пруссаков, противопоставив им тактику, которая

была не тактикой Фридриха, а тактикой Суворова! Он еще горячее возражал против

одной из глав нового устава, — пя­той в шестой части, — вставленной, впрочем,

русскими подража­телями и устанавливавшей инспекционную службу, которую должны

были нести офицеры всех чинов, по назначению государя, и которая, поэтому,

нарушала всякую военную иерархию.

О последней Павел действительно заботился очень мало, или хотел по крайне

мере, чтобы она, как и все в его государстве, за­висела от его произвола. Даже

самые высшие чины, заслуженные на поле битвы, не внушали ему никакого уважения.

После всех войн с Турцией, Швецией и Польшей, прославивших ее царство­вание,

Екатерина оставила ему несколько фельдмаршалов. При полном мире, Павел прибавил

к их числу семь!

Еще и в других отношениях русские подражатели прусского об­разца существенно

удалились от него. Они усилил некоторые ме­ры взыскания и изменили смысл или

дух, значительного числа распоряжений, сделав их более жестокими. Так,

например, кри­тика служебных приказов: немецкий текст запрещал ее подчи­ненным

в отношении своего начальства «под угрозой крайнего не­годования государя», в

русской версии говорилось: «под угрозой пытки».

Все вместе взятое встретило не в одном победителе при Рымнике более или менее

открыто высказанную враждебность, и следствием этого было то, что, в течение

четырехлетнего царст­вования, вместе с Суворовым, Румянцевым и лучшими

предста­вителями генерального штаба, 7 фельдмаршалов, 333 генерала и 2 261

офицер всех чинов подверглись увольнению. Уволенные большею частью вновь

призывались на службу через год, или да­же через более короткий срок;

вернувшись, они, однако, не лучше прежнего мирились с новым положением вещей.

Когда эти наставления применялись, они делались еще более неприятны. По

природе своего ума Павел понимал их так, что они заключают все военное

искусство в одном незыблемом законе. Офицеры и солдаты должны были найти в них

указание для всего, что им нужно было сделать, при всяких обстоятельствах.

Государь желал в них видеть, только автоматов, руководимых в их малей­ших

движениях, этими определенными указаниями, и требовал, чтобы они никогда, ни

малейшим образом и ни в коем случае не уклонялись в сторону по собственной

инициативе. При толковании принятых правил — умственным способностям людей и их

начальников нечего было проявляться, а применение системы ве­то к упразднению

всех штабов и канцелярий. Устав и воля госу­даря, обеспечивавшая его

исполнение: этого должно было быть достаточно. Павел хотел непосредственно

начальствовать над ар­мией и лично входить во все малейшие подробности службы.

На военном поле, ценой усилий, имевших возможность полу­чить лучшее

применение, и возмутительных грубостей, эта сис­тема привела к результатам,

которые любитель прусского кап­ральства мог находить удовлетворительным. Об ее

значении на поле сражения Павел узнал из собственного опыта в Голландии с

Германом, в Швейцарии с Римским-Корсаковым и даже в Италии с Суворовым. Чтобы

срывать лавры на берегах По, он должен был призвать того, кто презирал его

уставы и кто одерживал победу за победой только благодаря тому, что не считался

ни с какими распоряжениями и пользовался австрийскими штабами. Когда же

победитель при Требии и Нови лишился этой помощи, он при­нужден был сознаться,

что не в состоянии продолжать кампанию.

Великий полководец был, впрочем, во всех отношениях выдаю­щейся личностью, и

его гениальный индивидуализм, неистово вос­ставший против нового порядка вещей,

послужил, к сожалению, лишь к образованию двух различных полюсов в одинаково

заблуж­дающихся военных понятиях его соотечественников. Гении встре­чаются

редко и, желая вдохновиться примером и традицией этого учителя, менее одаренные

ученики, Скобелевы и Драгомировы на­ших дней, только исказили и то, и другое,

безрассудно отрицая вся­кое правило и даже науку. В то же время, на

противоположном по­люсе, преемники Аракчеева и Штейнвера, принадлежавшие в

своей совокупности к Гатчинской школе, сильнее поддались вред­ному влиянию ее

обучения и пропагандировали ее заветы.

За опубликованием новых уставов быстро последовало изменение одежды. В

большинстве армейских полков Потемкин ввел форму простую, свободную и

приспособленную к климату страны, которая приближалась к обычному костюму

ме­стного населения. В одном из своих писем к Екатерине фаворит в следующих

выражениях жаловался по этому поводу на смешные наряды, якобы военного вида, от

сложной роскоши которых еще не отказалось большинство европейских армий:

«Завиваться, пуд­риться, заплетать косы, — разве это дело солдат? У них нет

ка­мердинеров!»

Павел думал вместе с Цезарем, что блестящий мундир «прида­ет бодрость» тому,

кто его носит, или, попросту, ему хотелось иметь солдат, одетых так же, как

солдаты Фридриха II. Кроме то­го, он ненавидел все, что ему напоминала

«кривого». Он достиг желаемого, но опять какой ценой! По свидетельству

Саблукова, напудренная прическа с буклями и косами заставляла людей его полка

проводить над ней всю ночь, когда им на другой день нужно было явиться на

ученье. Парикмахеры, по два на эскадрон, дей­ствительно должны были употребить

много времени, чтобы спра­виться со своей задачей, и операция, связанная с

отвратительны­ми подробностями, причиняла пациентам жестокую муку. Пропи­тывая

волосы смешением муки и сала и смачивая их квасом, ко­торый они предварительно

набирали в рот, артисты казармы со­провождали эти намазывания таким грубым

втиранием и скручи­ванием, что, несмотря на свое крепкое сложение, молодой

Турге­нев при первом опыте чуть было не лишился чувств. Эта «пудра»,

обращавшаяся после просушки в толстую кору, причиняла людям сильные головные

боли, не давая императрица в то же время возможности заботиться об элементарной

чистоте.

Не меньше стеснял их и самый мундир. Павел желал, чтобы они были в нем так

затянуты, что едва могли бы дышать. В случае падения, они неспособны были сами

подняться. Такие же узкие штиблеты жали им ноги, и самим немцам этот смешной

наряд, уже вышедший в их государстве из употребления, казался стран­ным.

Адъютант князя Зубова и вдохновенный драматург Алексей Копьев развлекал Москву,

показывая на улицах карикатуру но­вой полковой формы: длинную косу до икр,

треуголку в три фута шириной и перчатки с раструбами, в форме огромных воронок.

Но за это он поплатился разжалованием.

Мешая хорошее с дурным, как это иногда с ним случалось, Па­вел решился,

однако, прибавить очень полезную принадлежность к этому костюму, настолько же

неудобному, сколько смешному: меховые жилеты для зимнего сезона. Он

распорядился также очень разумно, чтобы все предметы обмундирования выдавались

отныне войскам натурой, а не денежными суммами, на совесть офицеров; эта мера

была связана с планом общей реформы, к ис­полнению которой однако не было даже

преступлено. Организа­ция интендантства была из самых скверных, а для нужд

военного времени ее собственно не существовало вовсе. Ничего не было придумано

для улучшения этого положения вещей. Разумные по­пытки к уменьшению хотя бы в

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6