оно соответствовало “изменяющимся условиям населенности и рынка”.
Опровержением его утверждения по сути может служить сама история заселения
Волго-Ахтубинской поймы и развития этого региона, хотя агротехнические приемы
и знания крестьян не редко перечеркивались неизвестным им климатом и почвами.
Обилие целины способствовало использованию самой древней и малоэффективной
формы земледелия — перелога.
Таким образом, для типичного крестьянина-переселенца (насколько об этом можно
судить по дореволюционной научной литературе) были свойственны большое личное
мужество, готовность к риску, уверенность в своих силах, решительность.
Конечно, принятие решений о переселении часто принималась при воздействии
механизма внутрисемейной и конфессиональной гетеросуггестии.
Под внутренним прямым и преднамеренным внушением здесь понимается своеобразие
межличностных отношений в так называемой “большой семье”. Состоящая из отца,
матери, малолетних детей и женатых сыновей с женами и потомством, большая
семья была традиционным типом крестьянской семьи, преобладавшей в России до
конца XIX века. (Р. Пайпс) Роль главы семьи — “большака” или хозяина — была
огромна. За ним оставалось последнее слово во всех семейных делах; он также
устанавливал порядок полевых работ и проводил сев. Власть его была закреплена
традицией. Все имущество находилось в совместном владении. В экономическом
смысле такая семья обладала громадными преимуществами. И правительство, и
помещики делали все от них зависящее, чтобы сохранить этот институт в
фискальных и административных интересах,— легче было иметь дело с главой
семьи, нежели с её отдельными членами. Отношение самих крестьян к такой семье
было сложным. Они, несомненно, видели её экономическое преимущество, ибо
стихийно сами пришли к ней. Однако им не нравились трения, неизбежно
возникавшие при жизни нескольких супружеских пар под одной крышей. Они также
хотели вести своё собственное хозяйство. Распад большой семьи происходил
обычно лишь после смерти главы семейства или отхода его от дел. Однако, и
тогда сложная семья зачастую продолжала существовать в прежнем виде под
началом одного из братьев, избранного на должность большака.
По статистике В. Н. Григорьева (Рязанская губ. 1880-е гг.) — около 8%
выселяющихся крестьян не составляли до переселения самостоятельных
домохозяйств, выделяясь из других семей лишь перед самой миграцией. [48; 49]
Можно предположить, что для определенной группы крестьян одной из предпосылок
включения в миграционный процесс являлась сложность внутрисемейных
взаимоотношений. Сам акт переселения субъективно приобретал для них смысл
избавления от ситуации подчинения большаку и приобретения самостоятельности.
Другой социально-психологической предпосылкой включения личности в миграционный
процесс является эсхатолого-хилиастические настроения русских сект (она
характерна для членов таких сект, как молокане, староверы и др.). Исследователь
религиозных движений в России — А. И. Клибанов приводит сведения о молоканских
проповедниках, особенно активных в начале XIX â. на территории
Саратовской губернии. Именно из Камышинского уезда этой сопредельной с
Астраханским краем губернии в 1814 г. в Царёвский уезд переселилось несколько
сот молокан, основавших с. Батаевку. Название оно получило по фамилии
доверенного выходцев Ивана Батаева. [30; 97] Обычно подобные организаторы
переселений одновременно были и проповедниками, своего рода суггесторами.
Обладая ораторским талантом и знанием Священного писания “рьяный и упорный”
проповедник мог внушить (прямо или косвенно, но всегда преднамеренно)
побудительную информацию о необходимости переселения в “места убежищ”
нескольким тысячам своих единоверцев. Под влиянием его проповедей люди
расставались с обжитыми селами, недвижимым, а частично и движимым имуществом,
оставляя незасеянные поля, в другом случае несжатые пашни. Государство в лице
чиновника, полицейского, иерарха официальной церкви преследовало наиболее
активных проповедников [50; 48], вызывая тем самым недовольство членов сект.
Преследования (гетеросуггестия в виде “наставления на путь истинный” и т.
п.)давали обратный эффект, приводили к усилению миграционных настроений
сектантов, стремившихся покинуть суетный и опасный “Вавилон”.
Другой предпосылкой вовлечения личности в переселение можно назвать, как это
ни странно,— существование крепостного права. Система стародворянского,
помещичьего государства привязывала крестьянина к месту, гасила ростки
социально-экономической активности и создавала “придавленность личности”.
[12; 181] По мнению исследователя крестьянских движений — Б. Г. Литвака,
стремление искоренить “чувство личности” у крепостных, или не дать ему
окрепнуть, лежало в лежало в основе жесткого обращения помещиков со своими
крестьянами. [12; 190] Несомненно, недовольство крестьян жестоким обращением,
чувство бесправия, несвободы уже само по себе есть почва, на которой могли
возникнуть инциденты и, как следствие, желание переселиться в иное место.
Однако, Б. Г. Литвак считает, что уровень сознания крестьянства определялся
не только отрицательными эмоциями крепостных, не только их недовольством
своим состоянием и борьбой “против”, но и их положительным идеалом, их
борьбой “за”. Крепостное “за” было нечто весьма неоформленное, очень смутное,
чаще всего оно получало реальное выражение в индивидуальном или коллективном
стремлении так или иначе изменить свой образ жизни, социальный статус (к
примеру, перейти в другую сословную группу крестьянства). Понятие “воля” —
постоянный спутник процесса осознавания себя крестьянином как личности —
имело самое простое содержание: свобода от помещика. Собственно сама
крепостная зависимость крестьян предполагала действие механизма перманентной
гетеросуггестии. Внушение при этом производилось в прямой побудительной и
преднамеренной форме. Понятно, что такое внушение приводило в действие
контрсуггестию, т. к. фильтр недоверия и даже отторжения подобной информации
очень высок. Крепостную зависимость к можно представить как сочетание
постоянного внешнего “давления” наличность, закономерно порождающего у
наиболее сильных личностей внутреннее противостояние. Если личность
поднимется до осознания, она начинает искать выход из этого “тупикового”
состояния угнетения, несвободы.
Рассмотрев субъективные предпосылки включения личности в миграционный процесс
выясним: какие условия стимулировали крестьянскую миграцию. Под условием
здесь понимаются непосредственные события, происходящие в жизни личности и
страны, эмоциональной реакцией на которые стало создание массовых
миграционных настроений крестьян.
Конечно, это наиболее общие, объективные предпосылки переселения, которые
можно назвать инвариантной схемой. В каждом конкретном случае эти предпосылки
действуют в конкретной ситуации, причем, лишь “переломившись” в субъективном
восприятии крестьян. Ответы крестьян свидетельствуют о нужде в разных её
проявлениях. Здесь и неудобное расположение надела, аренда земли на тяжелых
условиях, недостаток топлива, хлеба, тяжесть податей, бедность и общая
нехватка денег при мало и при многоземелье “гонит крестьян на самару”
(собирательное название места для переселения). Запутавшись в долгах, человек
не видит на родине средств выйти из своего положения: “плохой год, хлеба нет,
продано всё, кроме необходимогоѕ продать дом или землю? Голодать, побираться
придется, поэтому и продают”. “После этого только и остается, что хоть на
удачу идти, хоть Христовым именем, кое-какая надежда на успех есть, а хуже
чем здесь не будет”. [48; 55] Перед нами явно выраженное субъективное
ощущение безысходности, которое порождает у наиболее самостоятельных крестьян
(о личностных качествах переселенцев мы писали ранее) стремление найти выход
из тупика и тем самым становится одной из субъективных предпосылок миграции.
Неурожайные годы, пожары и вообще все острые несчастья, подрывая крестьянские
хозяйства, усиливали стремление к переселению. Одни крестьяне собирались идти
“на самару вовсе избившись — им нечем взяться за дело, не у чего жить
здесь”,— другие хотя и ведут хозяйство, но чем-либо подстегиваемые, предвидя
возможность спуститься на низшую ступень благосостояния (для себя и для
детей) — также решаются идти на “вольные земли”.
Причем в процесс включаются не только беднейшие, но иногда и зажиточные,
обеспеченные крестьяне: “вдруг заробеют, что дальне плохо будут жить, а на
самаре можно будет прочно устроиться”.
Богатый материал, позволяющий воочию увидеть действие объективных и
субъективных предпосылок включения крестьян в процесс миграции, даёт изучение
мнения переселенцев о жизни. Нами были проанализированы ответы крестьян на
вопросы анкет 1877 г. [19] Поскольку на время заполнения анкет некоторые
селения существовали пятьдесят и более лет, то понятно, что вопросы отражали
мнения второго и третьего поколения переселенцев, а также тех, кто
переселился много позже “отцов-основателей”.
Приведем основные вопросы анкет, которые были использованы при анализе:
· что привело или вынудило к заселению данной местности;
· какие препятствия были встречены переселенцами со стороны туземцев или,
если можно, природы;
· какова была первоначальная жизнь переселенцев.
Из общего количества свободно основанных селений (28), источники колонизации
Волго-Ахтубинской поймы выделяют 27,5% сел, жители которых считают, что их
вынудили переселиться такие обстоятельства, как “по случаю крайнего
недостатка земли и других угодий” [19, 133], а также “более из стеснения
полного числа жителей из тех мест” [19; 136]. Эти ответы явно свидетельствуют
о субъективном ощущении крестьянами аграрного кризиса.
Нетрудно представить модель поведения крестьянина, в ситуации субъективного
ощущения кризиса. Сами ожидания ухудшения жизни, как показывают исследования
современных психологов (Э. Берн, Дж. Тойч, Дж. Гриндер и др.), негативным
образом влияют на жизненные планы и настроения как отдельной личности, так и
всей крестьянской семьи. В подобной ситуации в качестве выхода из кризиса,
тупика возникает поисковая активность: человек ищет ответ на вопрос: Что
делать, чтобы выжить? Как уйти от неблагоприятных условий? Несомненно,
существовали и иные варианты выхода, но геополитические условия России
(обширные территории империи, политика правительства, направленная на
заселение новых земель и др.) делала предпочтительным выход через переселение
крестьянства на окраины страны.
Исследователь переселенческих легенд о “далеких землях” К. В. Чистов читал, что
ожидания потенциальных мигрантов, как и вообще крестьянские представления о
переселениях на окраины империи, отражали не столько реальное развитие бегства
и миграционных движений, но в первую очередь сознание их участников или
крестьян готовых, но не имевших возможности примкнуть к ним. Бегство и уход с
родных и насиженных мест, готовность пройти тысячи верст в поисках выхода из
тисков личного или общественного кризиса сопровождали такие амбивалентные
чувства, как отчаяние и решительность. Но не только они стимулировали
переселенческий процесс. Без слухов, мифов, порождавших мечты и иллюзии, без
массового заражения этим общественным настроением — переселение таких больших
человеческих массивов не могло бы осуществиться. Беглецы и переселенцы не
просто рвались в неизвестность, им светили далекие, но яркие огни, на их
горизонте рисовался красочный мираж, который звал и вел, заставляя обрубать
столетние корни привязанностей к земле. [13; 317]
Интересен отмеченный в источниках факт: не все переселенцы доверчиво
относились к рассказам о “далеких землях”. Некоторые группы крестьян
“проверяли” слухи: они посылали сначала своих “пытовщиков” разведать
возможности переселения [48; 76] и лишь получив достоверные сведения
принимали решение о переселении на новые земли.
Миграционные настроения крестьян кон. XVIII — сер. XIX вв. несомненно,
укрепляла государственная политика по заселению окраинных земель. Так, в
Астраханской губернии, специально для защиты переселенцев от кочевников,
несколько лет с 1784 г. создавалась Астраханская кордонная линия из
расселенных станицами с 1765 г. казаков. Были приняты также специальные
законы, которые предоставляли льготы некоторым группам переселенцев [31;
217]. Более того, местными, а иногда и имперскими властями принимались
решения “покрывающие” переселения в Понизовье беглых крепостных крестьян [9;
29]. Подобные меры способствовали распространению самой разноречивой
информации, которая порождала и укрепляла миграционные настроения
крестьянства, “заражая” большое количество лиц переселенческими настроениями.
Распространение информации с разной степенью достоверности “о привольном
приволжском месте и излишку противу числа душ участков земли” [19; 125],
приводило миграционно настроенных крестьян в движение. Переселенческие
настроения иногда охватывали сразу целые волости и уезды. Так, основатели
села Болхуны Черноярского уезда, представляли более пяти селений Воронежской
губернии. “Зараженность” миграционным настроением охватывала группы крестьян
до 500 “ревизских душ обоего пола” [30;18].
Таким образом, правительственные меры по защите и поощрению колонизации
окраин империи, само наличие этих районов, с внешне привлекательными
ресурсами (обилие лугов, вод и пр.), порождало распространение ярких,
эмоционально окрашенных слухов, мифов, на основе которых возникали разного
рода ожидания, которые в сою очередь трансформировались в массовидные
миграционные настроения, порождавшие субъективную готовность к переселению.
Весьма важным в понимании механизмов включения личности в миграционный процесс
является следующее положение: независимо от предпосылок возникновения
миграционных настроений, готовность к переселению даёт четкую установку
на восприятие любой информации относительно возможного переселения как полезную
и положительную. Поэтому, констатирующая (косвенная, предварительная)
информация о наличии привлекательных районов для миграции, выраженная
непреднамеренным способом в виде слухов, предположений и др. сообщений, активно
воздействуют на психику потенциального мигранта. Это воздействие снижает
сознательность и критичность при оценке содержания информации. Здесь мы имеем
дело с гетеросуггестией, которая с учетом готовности суггеренда (ожидание
определенного рода информации) может плавно перейти в аутосуггестию.
Обратимся к нашим материалам: на территории Волго-Ахтубинской поймы для 86% (25
сел) основателей селений главная причина миграции являлась
привлекательность новых мест: “изобилие рыбы, птицы, диких сайгаков”,
“обширные хлебородные и тучные сенокосные земли”, “много лесу”, “плодородная
местность и мягкий климат”.
Интересно, что все высказывания отмечают привлекательность новых земель,
вовсе не учитывая их иных характеристик. Поселенцам ещё предстояло узнать о
“ураганах, которые засыпают песком засеянные хлебаѕ появлении сусликов,
приносящих значительный вред урожаю” [19; 113]. Первые колонисты ещё не
подозревали, что пойменные леса и тончайший слой гумуса степи,— наиболее
дорогие и быстро уничтожаемые дары, в целом весьма бедного для
сельскохозяйственного освоения, засушливого края. Эти “открытия” ещё
предстояло сделать переселенцам. Они стали явными, как правило для второго и
третьего поколения. Реже недостатки новых мест констатировало уже первое
поколение. [19; 114]
Основная масса мигрантов прибыла в Волго-Ахтубинскую пойму из района
сосредоточия мирового фонда чернозёмов (хотя и варварски используемых) —
Воронежской, Курской, Тамбовской губерний. Здесь явно проявилось субъективность
восприятия,— для первых поселенцев “привольная в то время жизнь” (на
начало колонизации) “казалась несравненно лучше тех мест, где прежде жили”.
Можно говорить о некритичности восприятия, в которой большую роль сыграли
неоправданные ожидания по отношению к “новой родине”, восприятие акта миграции
как единственного средства улучшения положения крестьянской семьи.
Подводя итоги проделанного анализа предпосылок и условий миграции крестьян в
кон. XVIII — нач. XIX вв. в район Волго-Ахтубинской поймы, представим
основные данные в таблице:
Таблица 1.
Предпосылки и условия, создания массовых
миграцонных настроений крестьян
| Объективные предпосылки миграции | Субъективные предпосылки включения личности в миграционный процесс | Условия, стимулирующие миграцию |
| Аграрный кризис (рост населения, истощение почв) | Нежелание, невозможность, неумение перестроить своё хозяйство в соответствии с изменяющимися условиями рынка, природного и демографического факторов. Ощущение ухудшения условий жизни. | Недовольство своим положением, страх перед будущим: а) Стремление сохранить достигнутое благосостояние или улучшить своё положение. б) Восприятие крестьянами своего положения как безвыходного. |
| Прирост новых земель | Ожидание лучшей, “обильной” новой жизни на новых землях | Меры правительства, поощрявшие миграцию (призывы, льготы, защита). Слухи о вольных землях, больших просторах, нетронутой земле. |
| Преследование инакомыслящих. Ограничение свободы передвижения | Эскато-хелеалистические проповеди конца света | Стремление к духовным исканиям вместе с единоверцами |
| Крепостное право (вариант барщинного хозяйствования) | Стремление к свободе от власти помещиков | Ощущения наиболее “сильными” личностями невозможности дальнейшего подчинения помещику |
| Наличие “больших” патриархальных семей | Стремление молодого поколения “больших” семей к самостоятельности | Жизнь нескольких супружеских пар, поколений под “одной крышей” и ведение общего хозяйства. |
Заключение.
Приобретенный в XVI в. Астраханский край, как и другие южные и юго-восточные
владения России, обладал гигантским колонизационным фондом земель, имея
редкое кочевое население. На столетия вперед задачей правительства стало
заселение богатого рыбой и солью края. Именно эти природные ресурсы
привлекали первых мигрантов. Опасность со стороны кочевников тормозила
заселение края, в т. ч. Волго-Ахтубинской поймы. Как и в большинстве окраин
России, роль государства в заселении поймы была огромна, хотя и не всегда
экономически и нравственно оправдана (монополия на соледобычу, принудительное
переселение).
Заселение поймы начавшись с основания в 1627 г. Черного Яра, имело два
основных периода: до 1765 г. и после,— когда правительство принятием ряда мер
активизировало миграцию в этот район, вызвав несколько миграционных волн
(основание казачьих станиц, заселение калмыцких земель по Указу 1846 г.).
Анализ архивных материалов с точки зрения социальной психологии позволяет
сделать следующие выводы.
В заселении Волго-Ахтубинской поймы XVIII — первой половины XIX века
существенную роль играли не только объективные, но и субъективные предпосылки
миграции, среди которых было: реакция на аграрный кризис, отделение от
“большой семьи”, религиозные гонения, стремление крестьянина освободиться от
власти помещика. Кроме этих, так или иначе упоминавшихся исследователями
(хотя и без определенной системы) предпосылок миграции были выделены и
исследованы такие социально-психологические феномены, как воздействие на
формирование миграционных настроений слухов, мифов, ожиданий.
Была проанализирована работа основных психологических механизмов формирования
миграционного настроения (суггестия и контрсуггестия) и разработана модель
принятия решения о переселении.
Литература и документы
1. Ключевский И. О. История России. Сокращенный сборник лекций. М., 1991.
2. Поршнев Б. Ф. Социальная психология и история. М., 1979.
3. Тутунджян О. М. Прогрессивные тенденции в исторической психологии
Мейерсона. //Вопросы психологии, 1963 № 3.
4. Анцыферова Л. И. Ж. П. Вернан об исторической психологии. //Вопросы
психологии, 1967 №4.
5. Порыгин Б. Д. Социальная психология как наука. Л., 1967.
6. Гуревич А. Я. История психологии. //Психологический журнал, 1991 №4.
7. Соболев Г. Л. Проблема общей психологии в исторических исследованиях.
//Критика новейшей буржуазной историографии. Л., 1967.
8. Любомиров П. Г. Заселение Астраханского края в XVIII в. //Наш край. 1926,
№4. С. 54-77.
9. Васькин Н. Заселение Астраханского края. Волгоград, 1973.
10. Солосин И. Астрахань в кармане. Астрахань-коммунист, 1925.
11. Буганов В. И. и др. Эволюция феодализма в России. М., 1974. С. 140-144.
12. Литвак Б. Г. О некоторых чертах психологии русских крепостных 1 пол. XIX
в. //Сб. История и психология. М., 1971. С. 199-215.
13. Клибанов А. И. Народная социальная утопия в России XIX в. М., 1978.
14. Кабытов П. С. Русское крестьянство. Этапы духовного освобождения. ММ., 1988.
15. Крамник В. В. К вопросу о психологическом аспекте истории политических
движений. //Сб. История и психология. М., 1971. С. 215-225.
16. Равинский А. А. Хозяйственное описание Астраханской и Казанской губернийѕ
СПб. 1809.
17. Штылько А. Астраханская летопись. А., 1988.
18. Голикова Н. Б. Очерки по истории городов Нижнего Поволжья XVII — 1 пол.
XVIII в. Реферат автодисертации. М., 1970.
19. ГААО, Ф-32, оп1, д263. Сведения о первых русских поселенцах, о
религиозных праздникахѕ
20. Мироненко Н. Крутые ступени. //Волга, 20.10.1987.
21. Село старинное, село современное. //г. Ленинское знамя. 29/01/76.
22. Путешествие графа Потоцкого в Астрахань. //Памятная книжка Астраханской
губернии. Астрахань, 1895.
23. Аверков. Очерк оседлых поселений нагорной стороны Енотаевского уезда.
//Восток, 1866 №6.
24. Введенский Р. М. Проекты реорганизации соляного дела в нач. XIX в. и их
социальная сущность. С. 20-35. //Из истории общественно-политической мысли
России XIX в. М., 1985.
25. Гаркема В. Очерк месторождения соли и её добычи. А. 1890.
26. Сысоев П. С. Из истории соляной промышленности Астраханской губернии. А.,
1958.
27. Бадула В. Всесоюзные солонке — 100 лет. А., 1963.
28. Это было недавно — это было давно. //Ахтубинская правда, 5/2/91.
29. Горшков А. Из истории Ахтубинска. //Ахтубинская правда, 13/11/83.
30. Библиотека Астраханского краеведческого музея. Опросные листы
Астраханского Стат. комитета за 1905 г. № 15606/ѕ
31. Бирюков А. И. История Астраханского казачьего войска. Т. 2.
32. Бирюков А. И. История Астраханского казачьего войска. Т. 3.
33. Бирюков А. И. Служба Астраханских казаков на кордонных постах против
киргиз-кайсаковѕ
34. ГААО. Ф. 476, оп1, д292. Дело о доставлении сведений о калмыках.
35. ГААО. 1694. Позднеев. Сб. ст. Астраханские калмыки и их отношение к
России до начала нынешнего столетия. М., 1928.
36. ГААО. 11. Этюды по истории приволжских калмыков. Пальмов Н. Н. Часть 2.
А., 1927.
37. Виноградов И. Из истории нашего края. //Знамя комунизма. 15/9/88.
38. Списки населенных мест Российской империи. Астраханская губерния. СПб.,
1861.
39. Карагодин А. И. Крестьянское освоение Астраханского края в 1 пол. XIX в.
//Материалы по истории сельского хозяйства и крестьянства СССР. Сб.IX.
М.,1980. С. 131-148
40. Крагодин А. И. Экономическое освоение Астраханского края в кон. XVIII — 1
пол. XIX в. с. 239-259. //Труды молодых ученых Калмыкии. Вып. 3. Э., 1973.
41. Михайлов А. Хозяйственно-статистический очерк Астраханской губернии.
СПб., 1851.
42. Матюшкова Н. Ушаковка. //газ. Ленинское знамя. 15/01/81.
43. Васькин Н. И. Помещичье землевладение в астраханском крае во II пол.
XVIII в. //Проблемы истории СССР. М. ун-т, 1976.
44. Жиляков И. Сказ о Харабалях. //Волга, 7/9/89.
45. Фромм Э. Бегство от свободы: Пер. с англ. /Общ. ред. и посл. Гуревича П.
С. М., Прогресс, 1989.
46. Поршнев Б. Ф. Контрсуггестия и история. //Сб. История и психология. М.,
1971.
47. Кауфман А. Сб. ст.: Община, Переселение, Статистика. М., 1915.
48. Григорьев В. Н. Переселение крестьян Рязанской губернии М., 1885. Изд.
ред. Русская мысль.
49. Сведения о населенных местах Воронежской губернии. В., 1906.
50. Психологический словарь под ред. Петровского А. Н. М., 1986.
Рецензия
Доктора психологических наук Тимофеева Ю. П. на
дипломную работу студента V курса исторического факультета АГПИ Русанова М. А.
“Миграция сельского населения России
XVIII — 1 пол. XIX веков:
исторические и психологические аспекты
(по материалам заселения
Волго-Ахтубинской поймы
Астраханской области)
Дипломное исследование М. А. Русанова посвящено историческим и
психологическим аспектам заселения Волго-Ахтубинской поймы и находится, по
существу, на стыке истории и социальной психологии.
Работа имеет несомненную научную значимость и актуальность, т. к. анализ
большого количества научной литературы и архивных материалов позволил автору
не только восстановить картину заселения Волго-Ахтубинской поймы в XVIII — 1
пол. XIX веков, но и выявить объективные и субъективные предпосылки миграции
и условия, стимулировавшие этот процесс, знание которых помогает в понимании
переселений активно происходящих в конце ХХ века. В работе четко определены
объект и предмет исследования, сформулирована гипотеза, выделены цель и
задачи, необходимые для её достижения. Это свидетельствует о методологической
грамотности автора и корректности проведенного исследования.
Новизна работы М. А. Русанова состоит прежде всего в том, что процесс
заселения Волго-Ахтубинской поймы XVIII — 1 пол. XIX века исследуется в русле
направления основанного Б. Ф. Поршневым и получившего название исторической
психологии.
Автор аргументировано обосновал периодизацию Волго-Ахтубинской поймы, выделил
непротиворечивую систему объективных и субъективных предпосылок а также
условий включения личности в миграционный процесс. Научный интерес
представляет также конкретизация действий основных социально-психологических
механизмов, стимулировавших миграционные настроения, а также модель включения
личности в миграционный процесс.
К достоинствам работы можно отнести также вдумчивый анализ источников,
внимание к понятийному аппарату исследований, стройную логику и продуманную
аргументацию.
Анализ дипломной работы М. А. Русанова позволяет утверждать, что перед нами
самостоятельное, законченное исследование, соответствующее всем требованиям
предъявляемым к дипломной работе и заслуживающие высшей оценки.
Доктор психологических
наук, заведующий кафедры
педагогики и психологии
начальной школы /Ю. П.
Тимофеев/
Подпись Тимофеева Ю. П.
заверяю.
Начальник ОК и
спецчасти АГПИ /А. Г.
Сапельникова/
[1] Интересно, что П. Любомиров
определяет Никольское как “новое селение в 180 дворов на Волге, появившееся до
1797 г. Н. Васькин считает, что “сходцы проживающие в Енотаевке в 80-х гг.
XVIII в. основали Никольское”, при этом не объясняется причина небывалого роста
населения: по ревизии 1795 г. — 1104 чел.
[2] Словарь Брокгауза и Ефрона подтверждает дату основания.
[3] В целом для поймы не характерна
миграция беглых, зависимых людей. Кроме Пришиба только в Никольском и
Михайловском (совр. Харабалинский р-н) селах документы отмечают “сходцев”, как
тогда называли беглых людей.
[4] Интересно, что в случае с
Михайловкой, более ранний вопросник (1877) дает дату основания 1830 г.
казанскими сходцами, а анкета 1905 г. говорит об 1814 г. основания воронежскими
крестьянами. По всей видимости здесь речь идет о разных волнах колонизации.
