Попробуем выделить из общей массы две основные точки зрения.
1. Директорию избирают выборщики. При этом варианте исполнительная власть
оказывается отделенной от законодательной и ответственна только перед
народом, который к тому же сохраняет в своих руках контроль за ее
формированием. Для упрощения процедуры выборов при этом можно было, например,
сформировать Директорию из пяти членов Совета старейшин, набравших наибольшее
количество голосов, с тем, чтобы тех заменили заместители.
2. Директорию избирает Законодательный корпус. При этом варианте
законодательная власть не только избирает исполнительную, но и оказывается
практически слитой с ней в единое целое. По мнению авторов подобных проектов,
это должно гарантировать единство действий двух ветвей власти. Вследствие
доведения этого принципа до полного логического завершения предлагается,
чтобы вообще исполнительную власть осуществляли комитеты ассамблеи - тогда и
суверенитет будет неделим.
Нельзя не остановиться на еще одной группе предложений - поставить во главе
исполнительной власти одного человека. Несмотря на то, что у многих подобные
взгляды расценивались едва ли не как откровенный призыв к возрождению
монархии, подобных проектов достаточно много.
И в самом деле - эти предложения практически уравновешиваются размышлениями
тех, кто считает, что президент (как большинство именует единого главу
государства) представляет неминуемую опасность для республики. Среди прочего
отметим также, что ряд авторов не выделял судебную власть как
самостоятельную, полагая ее подчиненной исполнительной, так как она также
следит за исполнением законов. В итоге Комиссия остановилась на решении
вручить исполнительную власть пяти директорам, которые избирались бы одной
палатой по представлению другой. Предоставить Директории право вето Конвент
так и не решился, равно как и поставить во главе страны одного человека. По
Конституции III года исполнительная власть явно носила подчиненный характер
по отношению к законодательной: в большом количестве депутатов и двухпалатной
системе члены Конвента видели залог стабильности.
Очевидно, что опыт шести лет революции приводит Конвент к выводам, которых
тот жестко придерживается: опасно доверять судьбу страны народным низам,
нужно сделать все, чтобы предотвратить узурпацию власти одним человеком,
нельзя включать в Декларацию прав положения, грозящие подорвать стабильность
будущего государственного устройства. Многие идеи, высказанные в проектах,
были включены в текст конституции. Их можно называть фундаментальными и
принципиальными: отсутствие права на восстание, введение имущественного
ценза, института выборщиков, двухпалатного парламента, частичного обновления
законодательного корпуса. Нельзя не отметить и еще один момент: в ходе
дискуссии депутаты показали себя настоящими "представителями народа" -
огромное количество встречавшихся в переписке Комиссии мыслей, дополнений и
уточнений были высказаны, независимо от этого, и с трибуны Конвента.
Можно ли, таким образом, говорить, что предложение присылать свои проекты
было лишь игрой в демократию? Нам кажется, что нет. Скорее, они служили не
базой для будущей конституции, как на это надеялись многие корреспонденты, а
некоторым индикатором общественного мнения, указывающим слабые места, как
старой, так и новой конституций, выделяющим наиболее популярные идеи.
Хотелось бы обратить внимание и на то, что сам проект, представленный
Комиссией одиннадцати, также подвергся немалой трансформации в ходе
обсуждения в Конвенте. В числе не прошедших предложений фигурировали прямые
выборы; четырехлетний срок легислатуры с обновлением каждые два года
наполовину (стал трехлетний срок с обновлением ежегодно на треть);
имущественный ценз для членов Совета старейшин (был отменен в связи с
появлением института выборщиков и ценза для них); попытка сделать Директорию
"ответственной за неисполнение законов и злоупотребления, которые она не
разоблачает". Трудно говорить о том, что то или иное предложение попало в
проект именно благодаря переписке Комиссии. Далеко не все вошло в
окончательный текст конституции, предложенный на утверждение народа. Однако
несомненно, что между Комиссией одиннадцати и ее корреспондентами существовал
реальный обмен мнениями, и они, в основной массе, поддерживали проводившийся
Конвентом курс на изменение Конституции 1793 года, поддерживали общее
направление политики термидорианцев. Конечно, по анализируемой переписке
некорректно было бы судить об истинных масштабах этой поддержки. О ней
говорят другие факты: за вынесенную на референдум Конституцию проголосовало
более миллиона человека, против - менее пятидесяти тысяч.
ИСПОЛНИТЕЛЬНАЯ ВЛАСТЬ В КОНСТИТУЦИИ III ГОДА РЕСПУБЛИКИ.
Когда летом 1795 года Конвент занимался обсуждением проекта новой
Конституции, вопрос о структуре будущей исполнительной власти вызывал едва ли
не наибольшее количество разногласий, как в стенах Ассамблеи, так и в обществе
в целом.
В этом нет ничего удивительного, если вспомнить, что на протяжении почти
трех последних лет Конвент фактически сосредотачивал в своих руках и
исполнительную, и законодательную власть. Хотя, как известно, по проекту,
представленному Национальному собранию «Комиссией одиннадцати», исполнительная
власть вручалась Директории из пяти человек: избираемой Советом Старейшин из
списка, составленного Советом пятисот, фактически, дебаты о способах ее
организации начались задолго до официального обсуждения проекта в Конвенте.
Анализ этих проблем кажется немаловажным сразу в нескольких аспектах. С
одной стороны, он позволяет проследить, в какой мере термидорианцы опирались на
наследие Просветителей, каким образом их идеи (в частности, по поводу
необходимости разделения властей) трансформировались по прошествии шести лет
революции. С другой стороны, небезынтересна и иная проблема: синтез
идеологических представлений и реального опыта, совмещение теории и практики.
Неминуемо встает и третий вопрос насколько верно представление о том, что
будущие конфликты между исполнительной и законодательной властью, сотрясавшие
режим Директории на протяжении всех четырёх лет её правления, были, в известной
степени, изначально «заложены» в текст Конституции III года республики.
Прежде всего обратимся к переписке Комиссии одиннадцати, в которую со
всей страны стекались предложения по конституционным вопросам. Анализ
документов показывает, что до 5 мессидора III года республики (23 июня 1795
года), когда Буасси д’Англа предал гласности проект Комиссии, полученные ей
проекты во многом основывались на уже существующем тексте Конституции 1793
года. Напомним, что в ней предусматривалось создание Исполнительного совета из
24 человек, избираемого Законодательным корпусом на полгода из списка,
составляемого собраниями выборщиков в департаментах.
Однако уже в то время многие корреспонденты Комиссии предлагали меньшее
число членов исполнительной власти – в диапазоне от одного до восемнадцати.
Помимо этого, им нередко казалось разумным продлить срок полномочий Совета –
иногда вплоть до пожизненного назначения его членов.
После 5 мессидора, когда стало ясно, что проект Комиссии представляет
собой не «органические законы» к Конституции 1793 года, как это первоначально
планировалось, а совершенно самостоятельный текст, заочная дискуссия в
приходящих в Конвент письмах разгорелась с новой силой.
Остановимся на нескольких ключевых вопросах, больше всего волновавших
авторов проектов.
Первая проблема, которая вставала перед ними, – как именно следует
избирать Директорию. Уже до 5 мессидора идея избрания исполнительной власти
Законодательным корпусом практически не вызывала возражений, хотя некоторые
предлагали, чтобы ее избирали выборщики или даже первичные собрания. После этой
даты обсуждение данного вопроса окончательно утихает. По большому счету, основа
у всех приходящих в Комиссию проектов, которые касались этой проблемы,
становится одна и та же: Директорию избирает Законодательный корпус. Все
остальные предложения (например, отдающие приоритет первичным собраниям или
рассматривающие обе власти как единое целое) можно считать маргинальными.
Вторая характерная черта ряда проектов – взгляд на исполнительную власть
как на часть законодательной (здесь могли сказаться как воспоминания о
монархии, так и влияние Конвента и его комитетов). При этом авторы, стремящиеся
предоставить ей возможность влиять на принятие законов, прежде всего,
вспоминали о праве вето, хотя, по большей части, это вето мыслилось как
временное и ни в коем случае не окончательное.
Целая серия предложений касалась учреждения поста единого главы
государства. С одной стороны, в нём видели залог сильной исполнительной власти,
поскольку существование пяти (и, тем более, двадцати четырех) её равноправных
руководителей неизбежно должно было привести к разногласиям или соперничеству.
С другой стороны, многие опасались, что от подобного шага не так уж и
далеко до реставрации монархии. О том, что президент легко может получить
пожизненные полномочия, а затем и превратиться в короля, писалось в то время
даже в газетах.
Стоит отметить также, что количество членов Директории во многих
проектах было тесно связано с предполагаемыми направлениями работы. Так,
например, в одном из них предлагалось назначить двух консулов, один из которых
занимался бы внутренними делами, а другой, – внешними. Любопытно при этом, что
ряд авторов вольно или невольно проецировал в будущее уже существовавшую по
Конституции 1791 года систему власти: король и его министры. В этом случае
исполнительная власть имела единого главу, а конкретные направления работы
распределялись между его подчиненными.
Поскольку проект Конституции III года республики предполагал возвращение
к цензовой системе выборов, этот круг вопросов не мог не возникнуть и в связи с
исполнительной властью. По отношению к членам Директории цензов предлагалось
сразу три: имущественный, оседлости и возрастной (колеблющийся в пределах от 30
до 50 лет).
Был и еще один момент, о котором упомянал Лувэ: члены Комиссии
опасались, что если доверить избрание исполнительной власти народу, то тот
может вообще избрать Бурбонов. Трудно сказать, насколько такая опасность была
реальна. Для нас важно иное – упоминание о том, что законодатели заранее
пытались ограничить выбор народа-суверена.
Первый вопрос, который там возник во время дискуссии в Конвенте, был тот
же, что и у авторов проектов: как следует избирать Директорию?
Разнообразие мнений, прозвучавших с трибуны Конвента, было даже большим,
чем в переписке Комиссии.
Как известно, ввести институт президентской власти Конвент не рискнул,
посчитав это слишком опасным и решив, что пусть лучше Директория будет
коллегиальным органом. Показательно в этом плане адресованное Сийесу письмо
Бодена, где тот приглашался на заседание Комиссии 3 термидора III года (21 июля
1795 года). В письме говорится: «Единственная цель сегодняшнего совещания –
пересмотреть проект организации исполнительной власти, не отступая от
однозначно принятого принципа не доверять ее одному лицу под каким бы то ни
было названием».
В то же время некоторые депутаты были искренне убежденны, что во Франции
между президентом и королем можно поставить знак равенства.
Справедливости ради следует отметить, что поставить одного человека во
главе правительства очень часто требовали за пределами Конвента конституционные
монархисты. Ж.-Г.Пельтье, роялист, издававший в Лондоне журнал «Париж в 1795
году», вообще считает, что дискуссия по вопросу об организации исполнительной
власти длилась так долго «из-за беспокойства, что назовут пять новых королей
Франции».
Роялисты, которым не удалось добиться своего, сохраняли оптимизм,
поскольку «предвидели, что пять человек, составляющих исполнительную власть,
уступят вскоре высшую власть одному». Или же, как Ламот-Лангон, принимая
желаемое за действительное, считали, что «именно король скрывался под именем
пяти Директоров», что это был «несовершенный образ конституционной монархии, но
все же лучше анархии 1794 года».
Безусловно, следует отметить тот страх, который испытывали многие
депутаты перед излишне сильной Директорией. Создается впечатление, что
составлялся не проект организации исполнительной власти в стране, а планы, как
обуздать джина, которого сами же авторы проекта собирались выпустить из
бутылки.
Вновь и вновь сказывались слишком свежие воспоминания о «Великих
комитетах», а, возможно, и о монархии, вступившей в сговор с интервентами. Так,
например, депутаты полагали, что предоставлять Директории право вести
переговоры и подписывать договоры с другими державами опасно, да и вообще
опасно предоставлять Директории какие-либо права: а вдруг ее привлекут на свою
сторону зарубежные державы, чтобы вторгнуться в пределы Франции - что делать
тогда?
Споры возникли даже по вопросу о том, имеет ли Директория право сначала
объявить войну, а потом поставить об этом в известность Законодательный корпус.
И если бы не вмешательство Тибодо, напомнившего, что контроль над армией и
налогами все равно остается в руках законодателей, в конституции могло бы быть
записано, что война объявляется только после дискуссии в Советах.
Естественно, что в такой атмосфере вопрос Лаканаля, соответствует ли
столь немощная исполнительная власть нации в 26 миллионов человек, равно как и
ремарка Сен-Мартена о том, что она оказывается полностью подчинена
законодательной, остались без ответа.
Еще одна проблема, которая неоднократно обсуждалась депутатами в ходе
дискуссии о новой Конституции, была связана с возрастным цензом. Не затрагивая
здесь вопросов возрастных ограничений для депутатов палат, отметим, что
основными возражениями против необходимости подобных нововведений были два
следующих тезиса.
Во-первых, некоторым представлялся достаточно зыбким и необоснованным
возрастной рубеж, переступив который человек в течение всего лишь одного дня
начинал удовлетворять условиям, которые еще накануне не допускали его до
выборной должности.
Во-вторых, депутаты боялись, что люди в возрасте могут оказаться мало
привязаны к революции, а молодежь, напротив, слишком амбициозна, чтобы
обеспечить стабильность.
Разумеется, играли роль и честолюбивые стремления самих членов Конвента,
хотя сразу следует оговориться, что средний возраст депутатов, участвовавших в
дискуссии по Конституции (42 года) был вполне достаточным для занятия любой
должности.
В итоге всё же было решено установить возрастной ценз для членов
Директории – 40 лет, а также специально отметить, что они могут избираться
только из бывших депутатов Законодательного корпуса или из министров (с
отсрочкой до IX года республики), однако не ранее чем через год после окончания
легислатуры (с отсрочкой до V года республики).
Вообще, нетрудно заметить, что если современными историками споры об
организации будущей государственной власти рассматриваются в известной степени
абстрактно, то для современников за ними во многом стояли конкретные лица.
В этом плане небезынтересно посмотреть, кто, с их точки зрения, имел
наибольшие шансы быть избранным в Директорию. Уже упоминавшийся Ж.-Г.Пелтье
называл «Буасси д'Англа, Камбасереса, Дульсе де Понтекулана, Лувэ и Ланжюине».
Приведем и еще несколько слухов о том, кто станет директорами – на этот раз из
французских газет: Камбасерес, Буасси, Лувэ, Дульсе и Ланжюине; Сийес,
Камбасерес, Монтескью, Редерер, Буасси, Лесаж (из Эр-и-Луары), Рошамбо,
Семонвиль и Бартелеми; Сийес, Лувэ, Крезе-Латуш, Камбасерес, Трейард, Мерлен
(из Дуэ), Ларевельер-Лепо и Баррас.
В этих списках интересными кажутся две вещи. С одной стороны, из многих
названных политиков «не угадали» никого, кроме Барраса и Ларевельера-Лепо, с
другой – очень часто называются имена членов Комиссии одиннадцати.
Помимо цензовых проблем, активно дебатировался вопрос о том, где именно
необходимо размещать будущие органы государственной власти; стоит ли совмещать
в одной коммуне и Законодательный корпус, и Директорию.
С определенной осторожностью можно заметить, что для авторов многих
писем Париж – нечто загадочное, непредсказуемое, и потому опасное. Большое
количество населения порождает анархию, что, в свою очередь, может привести к
новым революциям. Это город «развращающий и развращенный, где многочисленные
негодяи бодрствуют без устали, а честные граждане слишком часто спят».
Соответственно, те, кто выступал за территориальное разделение
Директории и Законодательного корпуса, нередко полагали, что, в крайнем случае,
Директорию можно и оставить в Париже, но вот депутатов стоило бы из столицы
куда-нибудь переместить. Хотя идеально было бы, чтобы ни одна из властей не
оставалась в столице. Однако Конвент не принял во внимание эти соображения: в
Конституции было специально сказано, что Советы должны всегда заседать в одной
коммуне, не уточняя, в какой именно (ст. 58 Конституции III года), а ст.171
требовала, чтобы в той же коммуне размещалась и Директория.
Предосторожностей обсуждалось немало. Ну а о том, что получилось в
итоге, написал Э.Кинэ: «Тщетна всякая человеческая предусмотрительность
подобного рода, если обычаи не утверждают ее. Никто не предчувствовал тогда,
что единственно, чего добьются от этих двух собраний, это – что одно из них
продаст другое, и что из пяти директоров трое продадут Директорию. И та
предосторожность, которую предпринимали для спасения себя, должна была служить
