Курсовая: Исторический портрет Бориса Годунова
Российская экономическая академия имени
Г. В. Плеханова
Кафедра истории
КУРСОВАЯ РАБОТА
Тема: Исторический портрет Бориса Годунова
Выполнила студентка гр. 1103
1 курса Института Менеджмента
Шоболова Анна Александровна
Научный руководитель: Магометов Р. М.
Москва 2002
ОГЛАВЛЕНИЕ
1. Введение
2. Житейский путь Бориса
3. Предпосылки правления Бориса Годунова
· Устройство власти и внутренняя борьба во время
и после правления Ивана Грозного.
· Князья и бояре
· Местничество
· Княженецкие вотчины
· Опричнина
· Внутренние отношения в московском боярстве
в начале царствования Федора Ивановича
4. 3 ступени возвышения Бориса
· Боярская “пентархия”
· Кончина Н.Р. Юрьева. Устранение Мстиславского
· Ссылка Шуйских
5. Торжество Бориса
· Общее признание Бориса как соправителя государства
· Меры Бориса по официальному выражению верховенства
6. Таланты Бориса Годунова
7. Заключение
ВВЕДЕНИЕ
Личность Бориса Годунова всегда пользовалась вниманием историков и
беллетристов. В великой исторической Московской драме на рубеже XVI и XVII
столетий Борису была суждена роль и победителя, и жертвы. Личные свойства и
дела этого политического деятеля вызывали от его современников как похвалы,
выраставшие в панегирик, так и осуждение, переходившее в злую клевету.
Спокойным исследователям событий и лиц надлежало устранить и то и другое,
чтобы увидеть истинное лицо Бориса и дать ему справедливую оценку. Этот труд
исследования взял на себя впервые младший современник Бориса, автор
“Временника” ХVII века дьяк Иван Тимофеев. Однако составив любопытнейшую
характеристику “рабоцаря” (Бориса), он, в конце концов сознался, что не может
понять, что преобладало в Борисе: добро или зло. В самые первые годы XIX века
такой же загадкой явился Борис для знаменитого Карамзина. Над “палаткою”
(склепом) Годуновых в Троицкой лавре Карамзин риторически восклицал: «
Холодный пепел мертвых не имеет заступника, кроме нашей совести: все
безмолвствует вокруг древнего гроба!.. Что, если мы клевещем на сей пепел,
если несправедливо терзаем память человека, веря ложным мнениям, принятым в
летопись бессмыслием или враждою?» Тот же самый вопрос встает и перед
историком нашего времени: до сих пор исторический материал, касающийся личной
деятельности Бориса, настолько неясен, а политическая роль Бориса настолько
сложна, что нет возможности уверенно высказаться о мотивах и принципах его
деятельности и дать безошибочную оценку его моральных качеств. В этом находит
свое объяснение и доныне существующая литературная разноголосица относительно
Бориса. Если в драме и в исторической повести Борис является обычно с чертами
интригана и злодея, то в этом следует видеть не столько выражение
исторических убеждений авторов, сколько прием драматической концепции,
творческой мысли. Но и в ученой литературе, даже до последних десятилетий,
Борис у многих писателей выступает мрачным злодеем, идущим к трону через
интригу, обман, насилие и преступление (Н. И. Костомаров, И. Д. Беляев,
Казимир Валишевский). На этих писателей продолжает влиять та летописная и
“житийная” традиция, которая в XVII – ХVIII веках пользовалась силой
официально установленной «истины» и только в XIX веке стала уступать усилиям
свободной научной критики. Как глубоко эта традиция, невежественная и грубая,
может возмущать неподчиненный ей ум, свидетельствуют скорбные и полные
сарказма слова одного из новейших исследователей, посвященные “историографии”
Бориса. Коснувшись мимоходом эпохи Бориса, профессор А. Я. Шпаков был изумлен
обилием обвинений против Бориса и их легкомыслием: «История Бориса Годунова,
– говорит он, – описана в летописях и различных памятниках, а оттуда и у
многих историков, весьма просто. После смерти Ивана Грозного Борис Годунов
сослал царевича Дмитрия и Нагих в Углич, Богдана Бельского подговорил
устроить покушение на Федора Ивановича, потом сослал его в Нижний, а И. Ф.
Мстиславского в заточение, где повелел его удушить; призвал жену Магнуса,
“короля Ливонского”, дочь Старицкого князя Владимира Андреевича – Марью
Владимировну, чтоб насильно постричь ее в монастырь и убить дочь ее Евдокию.
Далее он велел перебить бояр и удушить всех князей Шуйских, оставив почему-то
Василия да Дмитрия Ивановичей; затем учредил патриаршество, чтобы на
патриаршем престоле сидел “доброхот” его Иов; убил Дмитрия, подделал
извещение об убийстве, подтасовал следствие и постановление собора об этом
деле, поджег Москву, призвал Крымского хана, чтобы отвлечь внимание народа от
убийства царевича Дмитрия и пожара Москвы; далее он убил племянницу свою
Феодосию, подверг опале Андрея Щелкалова, вероломно отплатив ему злом за
отеческое к нему отношение, отравил Федора Ивановича, чуть ли не силой
заставил посадить себя на царский трон, подтасовав земский собор и плетьми
сбивая народ кричать, что желают именно его на царство; ослепил Симеона
Бекбулатовича; после этого создал дело о заговоре “Никитичей”, Черкасских и
других, чтобы “извести царский корень”, всех их перебил и заточил; наконец,
убил сестру свою царицу Ирину за то, что она не хотела признать его царем;
был ненавистен всем “чиноначальникам земли” и вообще боярам за то, что
грабил, разорял и избивал их, народу – за то, что ввел крепостное право,
духовенству – за то, что отменил тарханы и потворствовал чужеземцам, лаская
их, приглашая на службу в Россию и предоставляя свободно исповедывать свою
религию, московским купцам и черни – за то, что обижал любимых ими Шуйских и
Романовых и пр. Затем он отравил жениха своей дочери, не смог вынести
самозванца и отравился сам. Вот и все”.
Подкрепленный точными ссылками, этот перечень обвинений на Годунова не
измылен и даже не преувеличен. Он только собирает вместе все то, чему верили
и чему не верили историки, что они излагали, как факт, что опускали по
несообразности и невероятности. Несчастье Бориса состояло в том, что в старые
времена писавшие о нем не выходили из круга преданий и клевет, внесенных в
летописи и мемуары. Дело стало меняться, когда, с изменением научных
интересов, внимание историков направилось от личности Бориса к изучению той
эпохи в ее целом. Серьезное и свободное исследование времени Бориса повело к
тому, что с достоверностью выяснился большой правительственный талант Бориса
и в его характеристику вошли новые, благоприятные для его оценки черты.
Правда, не всех историков новые материалы расположили в пользу Годунова; но
как только явилась возможность перейти от летописных повествований к
“документальным данным”, у Годунова стали множиться в науке защитники и
почитатели. Не говорим об “историографе” Миллере, который в XVIII веке прямо-
таки не смел, быть откровенным в отзывах о Годунове из боязни выговоров и
взысканий от начальства. Более свободный и смелый историк Николаевского
времени М. П. Погодин должен быть признан первым открытым апологетом
Годунова. По отзыву его университетского слушателя «голос его принимал живое,
сердечное выражение, когда он говорил о Борисе Годунове и с увлечением
доказывал нам (студентам), что Борис Годунов не был убийцей царевича Дмитрия
и не мог быть». С кафедры и в печать переносил Погодин свою симпатию к
Борису. За Погодиным следовал Н. С. Арцыбашев (1830) с его оправданием Бориса
от обвинения в покушении на царевича, А. А; Краевский (1836) с общей
панегирической характеристикой Бориса и П. В. Павлов (1850) с его указанием
на положительное значение всей деятельности Годунова как правителей и
политика. Позднее в пользу Бориса по разным поводам высказывались К. С.
Аксаков (1858), Е. А. Белов (1873), А. Я. Шпаков (1912) и некоторые другие
писатели. Нельзя, однако, скрыть, что если не враждебны, то, во всяком
случае, очень холодны к Борису остались такие авторитетные исследователи, как
С. М. Соловьев и В. 0. Ключевский.
Однако их историческая прозорливость позволила им рассмотреть в Борисе не
одни черты драматического злодея, но и качества истинно государственного
деятеля. Со времени именно “Истории” Соловьева Борис стал предметом не
столько обличения, сколько серьезного изучения. Быть может, дальнейшие успехи
историографии создадут Борису еще лучшую обстановку и дадут его
“многострадальной тени” возможность исторического оправдания.
2
НЕТРУДНО собрать данные для “послужного списка” Бориса Федоровича
Годунова; их сохранилось немного. Происходил он из рода “исконивечных”
московских служилых “вольных слуг”, которые гордились тем, что они
“исконивечные государские ни у кого не служивали кроме своих государей”. По
родословному преданию (которого никто не оспаривал), предком Годуновых был
ордынский мурза Чет, приехавший около 1330 года из Орды служить великому князю
Ивану Калите и крещенный с именем Захария. Кроме Годуновых, от Чета пошли столь
“честные семьи”, как Сабуровы и Вельяминовы. Если это не была самая вершина
московской знати, то во всяком случае это был слой, близкий к вершине,
попадавший в думные чины и служивший во дворце. Едва ли прав был с точки зрения
историка А. С. Пушкин, влагая в уста князя Шуйского (в “Борисе Годунове”)
пренебрежительные слова о Борисе: “Вчерашний раб, татарин, зять Малюты, зять
палача и сам в душе палач”. Шуйские, конечно, могли свысока смотреть на
Годуновский род, не княжеский и до ласки Грозного не боярский; но никто не мог
бы в XVI веке назвать Годунова “вчерашним рабом” и “татарином”. Два с половиной
века род был православным и с 70-х годов XVI столетия решительно вошел в думу в
лице Дмитрия Ивановича, Ивана Васильевича и Бориса Федоровича Годуновых.
Личная карьера Бориса началась для него рано: лет 20 от роду, около 1570
года, он женился на дочери государева любимца Григория (Малюты) Лукьяновича
Бельского-Скуратова и стал придворным человеком. Приближенность его к
Грозному царю выразилась в том, что он занимал должности и исполнял поручения
“близкое от самого государя: бывал у него “рындою” (в ближайшей свите) и
“дружкою” на свадьбах царских. В тридцать лет Борис уже получил боярский сан,
будучи названым в бояре в 7089 (1580-1581) году “из крайчих” или “кравчих”
(должность важная: крайчий за государевым столом ставил кушания, приняв их от
стольников и сам отведав с каждого блюда). Все такого рода данные о Борисе
приводят к мысли, что он был личным любимцем Грозного и своими ранними
успехами был обязан не столько своей “породе”, сколько любви царя к его
семье, если не к нему самому. Таким же доказательством фавора Годуновых может
служить и женитьба царевича Федора Ивановича на сестре Бориса Ирине Федоровне
Годуновой (вероятно, в 1580 году). Выбрав для сына жену в семье Годуновых,
Иван Грозный ввел эту семью во дворец, в свою родню. В качестве царского
родственника Борис в ноябре 1581 года мог благовидно вмешаться в семейную
ссору Грозного царя. По летописному рассказу, вполне правдоподобному, он
получил тяжкие побои от царя за то, что дерзнул вмешаться во внутренние дела
государя и заступиться за царевича Ивана Ивановича, которого, как известно,
Грозный до смерти избил. Царь и Борису причинил много терзаний. Вследствие
такого “оскорбления” Борис расхворался и долго лечился. Посетивший его на
дому Грозный вернул ему свое расположение, и Борис до самой кончины Грозного
прибывал у него в близости. В час смерти царя Ивана (1584) Борис находился
уже в числе первейших государственных сановников и принял участие в
образовании правительства при преемнике Грозного царе Федоре Ивановиче,
неспособном ни к каким вообще делам. На втором году его царствования Борис
добивается уже правительственного первенства, а в 1588 (приблизительно) году
делается формально признанным регентом государства, “царского величества
шурином”, “и добрым правителем”, который “правил землю рукою великого
государя”. Целые десять лет (1588 – 1597) правительствовал Борис в Москве,
раньше чем бездетная кончина Федора открыла ему дорогу к трону. Наконец, в
1598 году “lord-protector of Russia” (как звали англичане Бориса) был земским
собором избран на царство и стал “великим государем царем и великим князем
всея России Борисом Федоровичем”. Таков был житейский путь Бориса,
исполненный успехов и блеска, необычайно удачный и, как увидим, полный
терний.
3
БОРИС вступил в правительственную среду и начал свою политическую
деятельность в очень тяжелое для Московского государства время. Государство
переживало сложный кризис. Последствия неудачных войн Грозного, внутренний
правительственный террор, называемый опричниной, и беспорядочное передвижение
народных масс от центра к окраинам страны – расшатали к концу XVI века
общественный порядок, внесли разруху и разорение в хозяйственную жизнь и
создали такую Смуту в умах, которая томила всех ожиданием грядущих бед.
Само правительство признавало великую нищету и “изнурение”
землевладельцев и отменяло всякого рода податные льготы и изъятия, пока
ситуация не измениться. Борьба с кризисом становилась неотложной задачей в
глазах правительства, а в то же время и в самой правительственной среде
назревали осложнения и готовилась борьба за власть. Правительству необходимо
было внутреннее единство и сила, а в нем росла рознь и ему грозил распад.
Борису пришлось взять на себя тяжелую заботу устройства власти и успокоения
страны. К решению этих задач приложил он свои способности: в этом деле он
обнаружил свой бесспорный политический талант и в конце концов в нем же нашел
свое вековое осуждение и гибель своей семьи.
·
РАССКАЗ о деятельности Бориса необходимо начать с вопроса об устройстве
власти и о борьбе за обладание ею. Это был один из самых сложных и больных
вопросов московской жизни того времени. Страстность и жестокость Грозного
придали ему особенную остроту, вывели его из области теоретической и книжной в
действительную жизнь и обагрили напрасной кровью невинных жертв царской
мнительности и властолюбия.
Объединение великорусских областей под московской властью и сосредоточение
власти в едином лице московского великого князя совершились очень незадолго
до Ивана Грозного энергией его деда и отчасти отца. Принимая титул царя
(1547) и украшая свое “самодержавие” пышными фикциями родства (идейного и
физического) со вселенскими династиями “старого” и “нового” Рима, Иван
Грозный действовал в молодом, только что возникшем государстве. В нем еще не
сложился твердый порядок, все еще только подлежало закреплению и определению
и не было такой “старины” и “пошлины”, которая была бы для всех незыблемой и
бесспорной. Правда, власть “великого государя” на деле достигала чрезвычайной
полноты и выражалась в таких формах, которые вызывали изумление иностранцев.
Известны слова австрийца барона Герберштейна о том, что московский великий
князь “властью превосходит всех монархов всего мира” и что “он применяет свою
власть к духовным так же, как и к мирянам, распоряжаясь беспрепятственно и по
своей воле жизнью и имуществом всех”. Это был бесспорный и очевидный факт, но
в глазах русских людей XVI века он еще требовал правового и морального
оправдания. Московская публицистическая письменность XVI века охотно
обсуждала вопросы о пределах власти княжеской и царской, о возможности и
необходимости противодействия князю, преступившему богоустановленный предел
своей власти, о нечестивых и лукавых властителях, наконец, о том, что власть
царская ограничивается законом божиим и действует только над телом, а не над
душою подвластных ему людей. В основе подобных рассуждений лежали требования
христианской нравственности и религиозного долга; в них не было стремления к
внешнему ограничению княжеского и царского произвола. Напротив, вся церковная
письменность проникнута была мыслью о богоустановленности власти
благочестивого московского монарха и о необходимости повиноваться и служить
“истинному царю”, который есть “Божий слуга”, которого Бог “в себе место”
посадил и над которым суд не властен. Налагая на “самодержца” обязанность
быть “истинным”, “правым”, “благочестивым”, церковные писатели налагали на
подвластных такому царю людей обязанность служить ему верно и безропотно.
Мысль о необходимости “предела” самовластию великого государя, хотя бы и
законного и благочестивого, возникала в иной среде – именно в боярской. Здесь
руководились не столько благочестием, сколько практическими соображениями.
Давно признано историками, что Москва была обязана своими первыми
политическими успехами московскому боярству. В Москве с XIV столетия сложился
определенный круг боярских семей, связавших свою судьбу с судьбою московского
княжеского рода и успешно работавших на пользу Москвы и ее князей даже и
тогда, когда сами князья оказывались – по малолетству и иным причинам –
недееспособными. Династия признавала заслуги своих бояр; знало о них и
население. Союз династии и боярства представлялся крепким до середины XV
века, до тех пор, пока судьба не послала обеим сторонам своеобразное
испытание в виде появившейся в Москве толпы служилых князей или “княжат”, как
называл их Грозный.
Собирание великорусских земель под властью Москвы сопровождалось обычно тем,
что князья, владевшие этими землями, оказывались и сами в Москве. Если они не
убегали по своей доброй воле от великорусских государей в Литву и если их не
выгоняли сами государи, то им некуда было деться, кроме Москвы. Они приходили
туда, били челом великому государю в службу и “приказывались” ему со своими
княжествами; великий же государь их жаловал, в службу принимал, а потом,
получив от них их волости как политическое владение, жаловал князей их же
