3 июня 1907 года был издан манифест о роспуске Думы и об изменении Положения о
выборах. Это событие вошло в историю под названием третьеиюньского
государственного переворота.
III Дума, избранная по новому закону и собравшаяся 1 ноября 1907 года,
разительно отличалась от двух предыдущих. Трудовики, прежде задававшие тон,
теперь были представлены крошечной фракцией в 14 человек. Сильно сократилось
число кадетов. Зато октябристы, поддержавшие военно-полевые суды и
третьеиюньский переворот, составили самую значительную фракцию. Они
блокировались с фракциями умеренно-правых и националистов. Эти две фракции
впоследствии объединились. Блок октябристов и националистов действовал до
конца полномочий III Думы. Существо политики Столыпина в этот период
составляли лавирование между интересами помещиков и самодержавия, с одной
стороны, и задачами буржуазного развития страны (разумеется, как их понимал
Столыпин) —с другой. Уже в те времена эта политика была названа
бонапартистской.
До третьеиюньского переворота Столыпин выражал свою политику и формуле «
Сначала успокоение, а затем реформы». После 3 нюня 1907 года в
революционном движении наступило затишье. И Столыпин изменил свою формулу. В
одном из интервью в 1909 году он заявил: «Дайте государству 20 лет покоя
внутреннего и внешнего, и вы не узнаете нынешней России». Это не означало,
что Столыпин отложил свои преобразования на 20 лет. Это говорило о том, что
Столыпин понял, каких неимоверных усилий они требуют в условиях наступившего
«покоя». Ирония истории выразилась в том, что в условиях «смуты»
реформаторская деятельность Столыпина (как бы к ней ни относиться) была
гораздо продуктивнее, чем затем, во времена «покоя».
Окончание революции отнюдь не укрепило положение премьера — скорее наоборот.
Правящие верхи увидели, что непосредственная опасность миновала, и ценность
Столыпина в их глазах заметно понизилась. Николай II начал им тяготиться. Ему
казалось, что Столыпин узурпирует его власть. В 1909 году в их отношениях
произошел перелом. Правые в Государственном совете извлекли из кучи
законодательной вермишели проект штатов Морского генерального штаба и подняли
скандал, доказывая, что Дума и Столыпин вторгаются в военную область,
которая составляет исключительную компетенцию царя. Это звучало тем более
убедительно, что одновременно протекал Боснийский кризис, в разрешении
которого Столыпин принимал активное участие, стараясь не допустить войны.
Между тем внешняя политика тоже входила в исключительную компетенцию царя.
Столыпин был, видимо, не рад, что связался с морскими штатами, но отступать
было поздно, и правительство добилось прохождения их через Государственный
совет, Однако царь отказался подписать законопроект.
В те годы впервые появился при дворе «старец» Г. Е. Распутин. Докладывая царю
о его похождениях, Столыпин давал понять, что и обществе начинаются толки и
пересуды, а потому с Распутиным лучше расстаться. Николай однажды на это
ответил: «Я с вами согласен, Петр Аркадьевич, но пусть будет лучше десять
Распутиных, чем одна истерика императрицы».Во время кризиса в связи со
штатами Морского генерального штаба императрица настаивала на отставке
Столыпина.
Положение Столыпина совсем пошатнулось, когда от него стало отходить
поместное дворянство. Камнем преткновения в отношениях с дворянством явились
проекты местных реформ, ущемлявшие вековые дворянские привилегии. Критика
этих проектов, первое время осторожная, началась в 1907 году. Затем дворяне
осмелели и начали нарочито заострять свои высказывания, стараясь произвести
впечатление на царя и его окружение. Дворянские представители посещали
великосветские салоны, бывали при дворе, а некоторые к тому же являлись
членами Государственного сонета.
Решительное столкновение между Столыпиным и Государственным советом произошло
в 1911 году По законопроекту о введении земства в шести западных губерниях,
Предполагалось, что в отличие от действовавших земств новое земство будет
бессословным, Кроме того, Столыпин, все более проникавшийся идеями
национализма несколько ущемил интересы польских помещиков, имевших огромные
владения в западноукраинских и западнобелорусских губерниях. На спиной
Столыпина возник заговор с участием польских и русских помещиков, а также
бюрократов, отстраненных Столыпиным от активной деятельности, Заговорщики
иступили в контакт с царем, который фактически санкционировал их действия. 4
марта 1911 года Государственный совет отклонил ключевые статьи законопроекта.
Столыпин демонстративно подал в отставку. Царь ответил неопределенно, и
Столыпин считал, что дело решено. Но у премьера нашлись защитники среди
великих князей, которые утверждали, что без него «произойдет развал».
Решающую роль сыграло вмешательство вдовствующей императрицы Марии Федоровны.
Как и ее сын, она мало интересовалась хуторами и отрубами. Вместе с тем она
обладала здравым смыслом и прекрасно зная своего сына, по- видимому, считала,
что без твердой руки Столыпина ему не обойтись.
На следующий день Столыпин был на аудиенции у Николая. Вообразив себя
хозяином положения, он соглашался взять отставку назад на весьма жестких
условиях: П. Н. Дурново и В. Ф. Трепов, главные организаторы интриги, должны
быть удалены из Государственного совета, обе законодательные палаты следует
распустить на три дня, чтобы провести законопроект о западном земстве по 87-
й статье, 1 января 1912 года по выбору Столыпина будут назначены 30 новых
членов Государственного совета взамен, неугодных. Тем не менее царь оказался
в унизительном положении.
Правые, однако, не сдались, и Государственный совет перед роспуском успел
демонстративно отклонить законопроект о западном земстве. Обе палаты были
распущены с 12 по 15 марта, и законопроект проведен по 87-й статье. Дурново и
Трепов отправились отдыхать за границу.
Казалось, Столыпин мог вздохнуть с облегчением. Но немедленно начались новые
неприятности. Собравшись после роспуска, обе палаты сделали запросы о
происшедшем инциденте. Пришлось признать, что имел место «некоторый нажим на
закон». Обе палаты сочли объяснения председатели Совета министра
неудовлетворительными.
Прения в обеих палатах показали, как остро стоит в стране вопрос о
законности. Бесчинства властей, особенно на местах, не очень уменьшились с
введением «парламентского» представительного строя. Нельзя сказать, что
Столыпин не боролся с этим злом. Ему удалось сместить и отдать под суд
московского и одесского градоначальников.
Оправившись после потрясения, испытанного в марте 1911 года, Николай II с
особым удовольствием стал причинять Столыпину мелкие обиды и досады. В мае
царь отказался подписать принятый обеими палатами законопроект об отмене
ограничений, связанных с лишением или добровольным снятием духовного сана.
Столыпин должен был примириться не только с этим, но и с одновременным
назначением на пост обер-прокурора Синода В. К. Саблера, активного противника
столыпинских вероисповедных реформ. Вновь поползли слухи о скорой отставке
Столыпина. Стало подводить здоровье. Врачи обнаружили стенокардию («грудную
жабу», как тогда говорили).
Тем не менее Столыпин не сдавался. Известно, что в последний год жизни он
работал над проектом обширных государственных преобразований. После смерти
Столыпина все бумаги, связанные с проектом, бесследно исчезли.
В августе 1911 года Столыпин отдыхал в Колноберже и дорабатывал свой проект.
В конце месяца в Киеве намечались торжества по случаю открытия земских
учреждений и памятника Александру II. 28 августа Столыпин приехал в Киев. И
сразу же стало очевидно, что его дни на высшем государственном посту
сочтены. Ему не нашлось места на автомобилях, в которых следовали император,
его семья и приближенные. Ему не дали даже казенного экипажа, и
председателю Совета министров пришлось нанимать извозчика. Увидев это
вопиющее издевательство, городской голова уступил Столыпину свой экипаж.
По городу ползли упорные слухи о готовящемся покушении на Столыпина.
Рассказывали, что Распутин, увидев его в экипаже, к ужасу собравшейся
толпы, вдруг завопил: «Смерть за ним!.. Смерть за ним едет!.. За Петром...
за ним...».
1 сентября 1911 г. в киевской опере премьер – министр был смертельно ранен.
Состояние Столыпина несколько дней было неопределенным. Торжественные
мероприятия продолжались. Царь однажды побывал в клинике, но к Столыпину не
прошел, а матери написал, что Ольга Борисовна его не пустила. 5 сентября
состояние раненого резко ухудшилось, и вечером он умер.
9 сентября убийца Богров предстал перед Киевским окружным военным судом.
Рано утром 12 сентября его повесили. Современников удивила эта поспешная
расправа. Было очевидно, что кто-то торопился замести следы.
9 сентября Столыпин был похоронен в Киево-Печерской лавре. В печати подводились
итоги его деятельности на посту главы правительства. Крайние черносотенцы
были непримиримы. Другие правые, а также октябристы и даже правые кадеты
оценивали его очень высоко. Но официальное кадетское руководство сохранило
отрицательное отношение к Столыпину. Резко отрицательные характеристики
высказывали публицисты демократического лагеря. В октябрьском номере «Русского
богатства» за 1911 год была помещена статья А, В. Пешехонова под названием «Не
добром помянут». В статье «Столыпин и революция» В. И. Ленин назвал покойного
премьере «уполномоченным или приказчиком» русского дворянства, возглавляемого
«первым дворянином и крупнейшим помещиком Николаем Романовым». Вместе с тем
Ленин писал: «Столыпин пытался в старые мехи влить новое вино, старое
самодержавие переделать в буржуазную монархию, и крах столыпинской политики
есть крах царизма на этом последнем, последнем мыслимом для царизма
пути».
В последующие годы в разных городах устанавливались памятники Столыпину, а в
Государственном совете проваливались его реформы. Столыпин был,
несомненно, крупным государственным деятелем, хотя вряд ли особо выдающимся.
«Приказчик» царя и помещиков, он при всех своих отнюдь не исключительных
качествах все же видел гораздо дальше и глубже своих «хозяев». Трагедия
Столыпина состояла в том, что они не захотели иметь «приказчика»,
превосходившего их но личным качествам.
IV.
Среди свидетельств современников Столыпина, заслуживающих доверия,
приоритет, безусловно, принадлежит С. Е. Крыжановскому. Во-первых, он был
ближайшим сотрудником Столыпина в качестве товарища министра внутренних дел,
хорошо изучил своего шефа, находился и курсе всех его планов и начинаний,
досконально знал политическую кухню в тогдашних «сферах» и «коридорах
властн». Во-вторых, несмотря на свои некоторые несогласия и оговорки, он
являлся горячим сторонником политического курса Столыпина, высоко ценил его
как личность и государственного деятеля. В-третьих, Крыжановский был по-
настоящему умным и наблюдательным человеком, способным к анализу и
обобщениям. И наконец, в-четвертых, свою оценку Столыпина он дает не по
случаю, в разных местах и по разным поводам, а в специальном, очень плотном и
продуманном очерке, который соответственно озаглавлен «П. А. Столыпин».
По мнению Крыжановского, главное отличие Столыпина от предшественников
состояло в его нетрадиционности. Это не был, как его предшественники, обычный
министр-бюрократ. Он предстал перед обществом как «новый героический образ
вождя». И эти черты, подчеркивал Крыжановский, «действительно были ему
присущи», чему способствовали «высокий рост, несомненное и всем очевидное
мужество, умение держаться на людях, красно говорить, пустить крылатое слово,
все это в связи с ореолом победителя революции довершало впечатление и влекло
к нему сердца».
Но это отнюдь не означало, выливает на читателя первый ушат холодной воды
мемуарист, что он на самом деле был выдающимся человеком. Например, его
противник «Дурново... был выше Столыпина по уму, и по заслугам перед
Россией, которую [он] спас в 1905 году от участи, постигшей ее в 1917-м». На
самом деле Столыпин был не вождь, а человек, изображавший из себя вождя.
«Драматический темперамент Петра Аркадьевича захватывал восторженные души,
чем, быть может, и объясняется обилие женских поклонниц его ораторских
талантов. Слушать его ходили в Думу, как в театр, а актер он был
превосходный». Он «был баловень судьбы... вес это досталось ему само собою и
притом во время и в условиях, наиболее для него благоприятных». Достиг он
«власти без труда и борьбы, силою одной лишь удачи и родственных связей».
Даже его физические недостатки шли ему на пользу. В результате когда-то
перенесенного воспаления легких у него было короткое дыхание, приводившее к
вынужденным остановкам во время выступления. И этот «спазм, прерывавший речь,
производил впечатление бурного прилива чувств и сдерживаемой силы». В свою
очередь, искривленная во время операции рука «рождала слухи о романической
дуэли». А взрыв дачи на Аптекарском острове привлек к нему самые широкие
симпатии. Если же отвлечься от всего этого, пишет Крыжановский, следует
признать, что подлинная суть дела состояла в том, что «к власти Столыпин
пришел в то самое время, когда революция, охватившая окраины, а отчасти и
центр России, была уже подавлена энергией П. Н. Дурново».
Разумеется, и этой характеристике личности Столыпина, которая началась за
здравие и кончилась за упокой в буквальном смысле слова (дальше
Крыжановский пишет, что под конец своей деятельности Столыпин в «физическом
отношении был уже почти развалиной» и «сам не сомневался в близости конца»),
сказывается явное предпочтение, которое мемуарист отдает Дурново. Основной
причиной этого вольного или невольного развенчания, как видно из
дальнейшего, было разочарование в итогах политической деятельности человека,
выступившего в «новом героическом образе вождя». «И в политике
своей,—констатирует мемуарист,—Столыпин во многом зашел в тупик и последнее
время стал явно выдыхаться». Далее шли объяснения, почему это произошло
Прежде всего, эта политика «не была так определенна и цельна, как принято
думать, а тем более говорить. Она проходила много колебаний и принципиальных
и практических и в конце концов разменялась на компромиссах. В Петербург
Столыпин приехал без всякой программы, в настроении, приближавшемся к
октябризму». Но главное все же заключалось в другом. «В области идей Столыпин
не был творцом, да не имел надобности им быть. Вся первоначальная
законодательная программа была получена им в готовом виде в наследство от
прошлого. Не приди он к власти, то же самое сделал бы П. Н. Дурново или иной,
кто стал бы во главе. Совокупность устроительных мер, которые Столыпин провел
осенью 1906 года, в порядке 87 статьи Основных государственных законов,
представляла собою не что иное, как политическую программу князя П. Д.
Святополк-Мирского, изложенную во всеподданнейшем докладе от 24 ноября 1904
года, которую у него вырвал из рук граф С. Ю. Витте». Знаменитый «закон
Столыпина (указ 9 ноября 1906 г.) был получен им в готовом виде из рук В. И.
Гурки». «Многое другое»—законопроекты о старообрядческих общинах, обществах и
союзах он «нашел на своем письменном столе в день вступления н управление
Министерством внутренних дел».
Это очень важная констатация. Из нее следует, что любой на месте Столыпина
проводил бы точно такую же политику, потому что другой просто не могло быть,
и, следовательно, причины ее провала надо искать в конечном итоге не в
личности премьера, а в чем-то ином. Правда, Крыжановский ставит в вину
Столыпину, что он поддавался влияниям и делал в связи с этим ложные шаги. В
частности, продуктом такого влияния были законы о Финляндии и
Холмщине—«первый по существу, второй—по форме и способам проведения [были]
не только излишними, но и прямо вредными мерами. Впрочем, и тут был не
самостоятелен, а действовал под давлением обстоятельств». В первом случае на
него надавила «группа влиятельных финноведов», а западное земство было
проведено по настоянию националистов. По даже если это верно, то нужно
заметить, что оба этих законопроекта не связаны с общей неудачей всего
политического курса Столыпина Равно как не могла сыграть сколько-нибудь
решающую роль в его падении «слабость, которую он питал к аплодисментам и
успеху»; тем более что во многом Столыпин отступил при первом же
сопротивлении, угрожавшем его положению у престола, от первоначально
усвоенной программы.
Конечная итоговая оценка Столыпина была дана Крыжановским в следующих словах:
«Он первый внес молодость в верхи управления, которые до тех пор были,
казалось, уделом отживших свой век стариков. И в этом была его большая и
бесспорная государственная заслуга... Он показал воочию, что «самодержавная
конституционность» вполне совместима с экономической и идейной эволюцией и
что нет надобности разрушать старое, чтобы творить новое... В лице его сошел
в могилу последний крупный борец за русское великодержавно. Со смертью его
сила государственной власти России пошла на убыль, а с нею покатилась под
гору и сама Россия».
Таким образом, подлинное величие Столыпина в том, что он являлся последним
рыцарем самодержавия. Дело не в его уме, который был заурядным, не в новых
идеях, которых у него не имелось, не даже в смелости и последовательности,
поскольку он здесь проявлял точно такие же слабости, как и «старики»-
бюрократы — держался за кресло ценой отступлении и учета конъюнктуры на
самом «верху»,—дело в том, что он был искренен, молод, горяч, не был только и
просто карьеристом, а хотел искренне служить и служил своей стране, ее
высшим интересам так, как он их понимал. При всей важности и ценности этих
качеств для политического деятеля следует, однако, признать, и в этом смысл
всей статьи Крыжановского, посвященной Столыпину, что одних этих качеств
недостаточно, чтобы обрести славу великого человека и быть действительно им.
Показателыю, что, в сущности, так же характеризовал Столыпина, только в
более умеренных выражениях, и А.С. Изгоев. Его конечная оценка определялась
тем, что он, с одной стороны, был кадетом, а с другой—соратником П. Струве
