берутся под государственное покровительство, поступают в государственную
службу".
При Петре I культура стала государственным институтом со всеми вытекающими
отсюда следствиями. Будучи равнодушным к европейскому искусству, Петр тем не
менее считал необходимым максимально использовать всю его мощь для того,
чтобы сложившаяся на Руси московско-патриархальная (или славяно-византийская)
картина мира была модернизирована в европейском направлении, чтобы новая
жизнь, к которой он повел страну, получила ярко выраженный европейский
колорит. Под его личным давлением, невзирая на сопротивление окружающих,
чисто европейское искусство – живопись и архитектура – широко используются
при сооружении и украшении новой столицы, при постройке крепостей, верфей,
кораблей, печатании книг. Не останавливаясь перед огромными затратами, Петр
выписывает из Европы зодчих и художников самых разных специальностей, в том
числе и для того, чтобы они обучали русских своему мастерству.
Отныне каждый житель России должен был быть прикреплен к какой-нибудь службе.
Все вольные люди, не пригодные к военной службе, обязаны записаться – в
крестьяне или дворовые, "а без службы бы никто не шатался, понеже от таких
умножается воровство". С этого момента и до конца XVIII в. вольный человек в
России стал немыслим. Новое государственное образование, как заметил Герцен,
стремительно превращалось в настоящее полицейское государство, не ведающее
иных целей, кроме самосохранения. "Такого правительства, – писал он, –
отрешенного от всех нравственных начал, от всех обязанностей, принимаемых на
себя властью, кроме самосохранения и сохранения границ, в истории нет.
Петровское правительство – самая чудовищная абстракция, до которой может
только подняться германская метафизика eines Polizeistaates (полицейского
государства), правительство для правительства, народ для государства. Полная
независимость от истории, от религии, от обычая, от человеческого сердца;
материальная сила вместо идеала, материальная власть вместо авторитета".
С помощью государственного террора у русского человека формировался новый "Я-
образ", представление о самом себе. Это нельзя было сделать только
хрестоматийно известным бритьем бороды – надо изменить все, что ежедневно
видел вокруг себя человек. Подданные русского царя отныне обязаны были носить
"указные" платье и обувь, предаваться "указным" увеселениям, подчиняться
"указным" порядкам, в "указных" местах лечиться, в "указных" гробах
хорониться и "указным" образом лежать на кладбище, предварительно очистив
душу покаянием в "указные" сроки. Петр сумел навязать даже официальную
формулу выражениям народной преданности и восторга введением венгерского
крика "ура".
Итак, главный смысл реформ Петра заключался в том, что он пытался внедрить в
национальную картину мира элементы западничества. Однако оно носило
ограниченный и уродливый характер. Фактически в новой картине мира оно было
представлено новыми техническими и административными средствами, тогда как
цели оставались прежними – создать и устойчиво сохранять восточное по духу
унитарное самодержавное государство. Как верно отметил Г.В.Плеханов, "к
азиатскому туловищу московской Руси "царь-плотник" приделал европейские
руки... Сила новых, европейских рук, оказывая России большие услуги в ее
международных сношениях, невыгодно отражалась на многих сторонах ее
внутреннего быта. Вздернув Россию, по выражению Пушкина, "на дыбы", великий
царь раздавил народ под бременем налогов и довел деспотизм до неслыханной
степени могущества".
А.С.Хомяков, один из основоположников славянофильства, выдвинул мысль, что
петровские заимствования европейской культуры, затронувшие только самые
верхние слои общества, отгородили образованные слои России от народа, а затем
стали пытаться нести в народ просвещение. Однако "просвещение есть не только
свод и собрание положительных знаний, оно глубже и шире такого тесного
определения. Истинное просвещение есть разумное просветление всего духовного
состава в человеке или народе". Необходимо, чтобы те знания, которые
передаются народу, те нововведения, которые предлагаются для его блага,
отвечали на какие-то запросы, разрешали какие-то проблемы людей именно этой
конкретной культуры.
Петр добился признания за Россией статуса великой европейской державы. Но при
этом, по выражению М.А.Бакунина, "Петр сделал Россию государством,
направленным исключительно к насильственному расширению, машиною для
порабощения иноземных наций, причем сам народ рассматривался не как цель, а
как простое орудие для завоевания". Так, например, во время войн Петр не
щадил своих солдат. Заградотряды, стрелявшие по своим отступающим солдатам,
выдумали не Троцкий и не Сталин. Это Петр перед битвой при деревне Лесная
(1708 г.) "позади своих войск поставил казаков и калмыков с строгим
приказанием убивать без милосердия всякого, кто побежит вспять". Не жалел он
людей, обрекая их на каторжный труд при возведении северной столицы и на
других "великих стройках". В результате в годы правления Петра население
страны резко сократилось.
Революция третья: большевистский эксперимент
Идея большевистского социального эксперимента, составной частью которого
стала попытка строительства "новой" культуры, базировалась в конечном счете
на концепции "особого пути" России, имевшей к началу ХХ в. уже достаточно
протяженную историю. Почвой, взрастившей эту концепцию, было промежуточное
(евразийское) положение России между Востоком и Западом, борьба между этими
двумя цивилизационными влияниями, тяготеющая (за исключением разве что
петровской и ближайшей послепетровской эпохи, да и то лишь в ограниченном
смысле) к доминированию Востока. Из этого противоречия и родился миф о
"врожденной антибуржуазности" русского человека.
Русский народ упорно защищал собственную традиционно сложившуюся картину
мира, основанную на доминировании "соборного начала" и принципах
уравнительного распределения. И хотя социалистические и коммунистические идеи
были продуктом западной философской мысли, где в столкновениях и полемике они
прошли длительный путь развития, именно они получили особую власть над умами
людей в России. Видный деятель эсеровского движения Ф.Степун отмечал, что
"монументальность", с которой неистовый Ленин принялся за создание
коммунистического общества, сравнима разве только с сотворением нового мира в
библейском смысле. Но в ответ на ленинское "да будет так" жизнь отвечала не
библейским "и стало так", но российским "и не стало так". Ленин и большевики
хотели "перевернуть" Россию, но в действительности Россия "перевернула"
большевизм". Извечная российская проблема: хотели как лучше, а получилось как
всегда. Так что большевистский период истории России стал не реализацией
неких теоретических положений в конкретных условиях места и времени, но
примером того, как меняющиеся обстоятельства диктовали властным структурам
стратегию и тактику политического выживания, а идеологии и теории оставалось
только обосновывать этот процесс.
Вместе с тем у большевиков имелся достаточно отчетливый и последовательно
проводящийся в жизнь идеологический вектор. Он сводился к непримиримой
антибуржуазности, т.е. к борьбе с ценностями, лежащими в основе этого
ненавистного им общества. Что это были за ценности? Прежде всего – частная
собственность как основа экономической, а следовательно, и политической
независимости человека от государства, необходимая предпосылка для
индивидуалистического самосознания личности. Однако большевики понимали, что
собственнические инстинкты слишком глубоко коренятся в душах людей. Отсюда
идеологическое оформление антисобственнической (антибуржуазной) пропаганды:
она, частная собственность, была объявлена базой, позволяющей одним людям
(собственникам) эксплуатировать других людей – городской и деревенский
пролетариат. И, соответственно, проводить эту политику – борьбу с классом
собственников – был призван именно этот пролетариат.
Борьба с буржуазной картиной мира – негативная часть программы. Она
сопрягалась с программой позитивной – внедрением в сознание людей
коллективистских ценностей, предполагавших отказ от суверенности
индивидуальной личности и ее растворение в массе. На смену человеку как
субъекту исторического процесса (буржуазный герой-индивидуалист) приходила
масса (класс), делающая историю. Индивидуальная же свобода при этом сводилась
к выбору человеком своей конкретной роли в движении к не им поставленной
цели. "Я счастлив, что я этой силы частица...", как сказал поэт, верно
угадавший главное направление формируемого большевиками потока жизни.
Эта задача для большевиков не была слишком сложной, потому что склонность к
коллективизму, групповая психология глубоко коренились в русской крестьянской
традиции. Ее же исповедовали различные городские производственные артели –
объединения, составлявшиеся, как правило, из тех же выходцев из деревни. Да и
так называемый пролетариат тоже был чаще всего выходцем из деревни,
пролетарием в первом поколении. Фактически проблема состояла лишь в том,
чтобы переориентировать этот укорененный в российском национальном характере
вектор в нужном для большевиков направлении.
"Человеческий материал", который большевики унаследовали от "старого"
общества, состоял из трех неравных частей: меньшую часть составляли
убежденные революционеры, практически готовые для светлого будущего (их по
разным подсчетам накануне революции было примерно тысяч пять на всю Россию),
подавляющая масса (десятки миллионов) крестьян, городских наемных работников,
служилого люда, обывателей, мещан и т.д., которых предстояло мучительно
перевоспитывать в соответствии с новыми идеалами (менять им картину мира) и,
наконец, те, кого следовало уничтожить как класс – весьма обширный слой так
называемой буржуазии, в который (из-за политической малограмотности
исполнителей) попало много "чистой" публики, никакой весомой собственностью
не владевшей – чиновничества, ученых, юристов, деятелей искусства и т.д.
Большевики унаследовали страну в тяжелой ситуации: война и затем Февральская
революция раскрепостили, разбудили в населении империи разрушительную
энергию, извечную российскую склонность к анархическому бунту, нанесли
сильнейший удар по системе традиционных российских ценностей. Сложившаяся
испокон веков картина мира российского подданного трещала по всем швам: из
нее были вынуты центральные, формообразующие фрагменты – монарх как
олицетворение высшей справедливости на Земле и Бог как мирообразующее и
мироформирующее начало. События развивались таким образом, что достаточно
вероятным становилось предположение, что Бога как создателя и хозяина
мироздания нет. У богопослушной части российского населения вполне могло
сложиться впечатление, что хороший хозяин никогда бы не допустил в своем доме
такого беспорядка, какой учиняли в стране атеисты-большевики. А раз Бога нет,
то, как справедливо заметил Ф.Достоевский, "все дозволено", чем не приминул
воспользоваться "широкий" русский (и не только русский – российский) человек.
Большевики были убежденными сторонниками вседозволенности. Но на этой
концепции (и они это понимали) государство не построишь. Значит, все может
быть дозволено, но далеко не всем – только тем, кто у власти и знает, что
нужно построить на развалинах старого мира. У остальных нужно было
формировать новую картину мира, помогающую использовать этих остальных в
строительстве новой жизни.
Что можно было положить в ее основу? Прежде всего мотив жертвенности: нам
(вам) выпало счастье участвовать в строительстве "нового" мира, самого
справедливого общества на Земле, мы готовим мировую революцию, которая
освободит от гнета капиталистов всех трудящихся Земли и т.д. Понятно, что
такие возвышенные и исторически значимые цели стоят того, чтобы сегодня (и,
может быть, завтра тоже) претерпеть лишения, мучения и т.д. Более того, ради
такой высокой цели не жалко и жизни.
Отсюда вытекает второй мотив: главный персонаж истории – человек-труженик,
чьими руками создается все богатство (все более очевидный факт, что большая
часть богатства создается не руками, но умными головами, при этом остается за
скобками) и который только теперь стал истинным субъектом мировой истории.
И, наконец, третий важный культурообразующий мотив: пришедший к власти новый
класс создает свою этику, свою эстетику, свое искусство и даже свою
художественную культуру и науку (Пролеткульт). Подобная достаточно аморфная и
на ходу уточняемая картина мира, разрабатываемая в сфере партийной идеологии
и публицистики, стала последовательно внедряться в сознание населения России
новыми вождями народа.
Как известно, картина мира в своих основных параметрах формируется в трех
сферах общественной жизни – в религии, науке и искусстве – и затем
транслируется через систему образования и средств массовой информации
(коммуникации). Поэтому перед большевистским правительством встала задача
подчинить эти три сферы задачам научно-идеологического и эстетического
обоснования новой системы ценностей и обеспечить транслирование этих
ценностей в сферу общественного сознания через эффективную систему
образования и массовой пропаганды.
Поворот к коллективизму, к ориентации на массы, склонность к которому
коренилась в русской общинной традиции и которая была теоретически обоснована
русской редакцией марксизма, получила своеобразную подпитку в научно-
техническом прогрессе и в процессах урбанизма. Это была короткая, но яркая
эпоха нового просветительства: во многих думающих головах складывалось
убеждение, что мир познаваем, что социальная гармония возможна, потому что
многие проблемы, о которые, "расшибались", реформаторы прошлого, сегодня
могут быть решены на путях научно-технического прогресса, машинным путем.
Машина стала важным фактором социальной жизни, в том числе и жизни
художественной. Рационализм плюс машина дали в результате конструктивизм – не
только в искусстве, но в политике и экономике. Появилась и широко
распространилась иллюзия, что можно придумать и осуществить проект всеобщего
счастья или создать “полезное” искусство, способствующее этому всеобщему
счастью. Очевидно, что такое искусство не могло быть основано на “буржуазных”
индивидуальных ценностях оно, могло базироваться только на ценностях
групповых (классовых), всеобщих.
Отсюда вытекала логика большевистского "упрощения" культуры: ориентация на
массу (коллективизм) – культ техники (конструктивизм в широком смысле этого
слова, как взгляд на мир, допускающий возможность его рациональной переделки,
а не как стилистическое направление в искусстве) – завод (рабочие) как
главный предмет искусства – человеко-машина или машино-человек как результат
конструктивистского взгляда на общество той эпохи – человек-винтик как
логическое следствие подобного подхода к социуму. “Единица – вздор, единица –
ноль”, – сказал пролетарский поэт и отразил правду времени.
Именно отсюда проистекает убеждение в допустимости социального
конструирования, которое чревато насилием над личностью. Потому что
социальное конструирование по определению не может учитывать мнение, позицию
неповторимой человеческой личности, оно всегда рассматривает человека не как
цель, но как средство (человеческий материал). Продолжим представленную выше
историческую логику событий: новый рационализм – создание проекта самого
справедливого на Земле общества – переделка человека, непригодного в своем
настоящем виде к вхождению в светлое будущее (естественно, с помощью насилия)
– массовое производство “нового” человека с помощью государственных структур,
формирующих картину мира. А в их деятельности важнейшее место занимало
управление культурной жизнью.
Для деятелей большевистской культурной политики была характерна
механистическая иллюзия, согласно которой культуру можно отнять у имущего
класса и раздать неимущим. В результате такой операции общество якобы повысит
свой культурный уровень. Для них совершенно чужда была мысль, что культура –
это не готовый результат, который можно "потребить", но путь, процесс, плод
духовной работы, которую нужно каждому проделать самостоятельно. В результате
"массы стали усваивать культуру как нечто, что им положено по праву, что
можно отнять у имущих и присвоить себе. Но дело в том, что культура, дух –
неделимы. Нельзя поделить то, чего нет. Это то, чем ты не располагаешь, а
можешь лишь на мгновения обретать в собственном духовном движении".
Вопреки существующему мнению большевистский социальный эксперимент не
провалился – он в значительной мере удался. Он показал, что человек – очень
пластичен, что из него можно лепить любое социальное существо. Например, за
какие-то три поколения слепить существо под названием "советский человек"
("совок"), обладающее весьма специфической картиной мира, во многих своих
пунктах не совпадающей с ценностями общечеловеческими (европейскими
общецивилизационными). Полученый вывод ставит нас перед новой проблемой: как
себя вести в связи с новой напастью – глобализацией культуры.
Четвертая революция – глобализация и национальные картины мира
Эта революция уже началась и развивается с все возрастающей скоростью.
Управлять этими процессами ("прогибать" их) нам не под силу – мы вынуждены
сами "прогибаться под изменчивый мир". Но все же направление и интенсивность
такого прогиба зависит от нас.
Сразу скажу, что рецептом правильного поведения в этих новых, доселе
небывалых условиях не располагает никто. Но сегодня можно обсуждать критерии,
на основе которых такое правильное поведение (культурная политика) может
разумно осуществляться. Это прежде всего тезис, утверждающий непреходящую
ценность культурного разнообразия социума. Культурная динамика возможна
только в условиях взаимодействия, столкновения, взаимовлияния различающихся
друг от друга культур. И чем больше будут эти различия, чем больше таких
непохожих друг на друга культур будут сосуществовать в пределах государства
или в конечном счете в глобальных масштабах, от этого будет зависеть
жизнеспособность соответствующего социума. Поэтому в масштабах страны
необходимо культивировать, поддерживать, лелеять самые разнообразные
социально одобряемые субкультуры. В масштабе континентов нужно стремиться к
