осознаваемого и неосознаваемого, исторического и бытового. В памяти людей живы
ужасы религиозных войн, крестовых походов, агрессий, набегов,
этноконфессионального и социального геноцида. Телевидение почти еженедельно
напоминает о кошмарах межплеменной резни в Африке или приносит сообщения о
новых таких конфликтах. Многие из современников испытали их на себе. Этот опыт
намертво закрепился в исторической памяти народов и оживает, порождая
запредельные страхи и подозрения, всякий раз, когда какие-либо современные
противоречия, проблемы, конфликты обретают или только грозят обрести
межэтнические, религиозные, межрасовые формы. Если известные нам межэтнические
конфликты вызывали к жизни чудовищные зверства, истребление целых народов, чем
же могут, по аналогии, обернуться конфликты межцивилизационные?! Эти
генетические страхи нельзя игнорировать, и потому вопрос о принципиальной
возможности межцивилизационных столкновений в прямом смысле этого слова7
, то есть конфликтов и войн, заслуживает самого серьезного анализа.
3. Межцивилизационные войны?
В мировой науке нет общепризнанного определения категории "цивилизация".
Некоторые авторы, в том числе и С.Хантингтон, пользуются им как синонимом
понятия "культура". Другие исходят из различия понятий, подчеркивая, что
культура (как совокупность ее материальных и духовных компонентов и
практических навыков людей) существует везде и всегда, но далеко не каждая
культура рождает на своей основе цивилизацию. Не вдаваясь сейчас в эту давнюю
и незавершенную полемику, отметим еще одно интересное различие между двумя
явлениями: культуры, развиваясь, переходят друг в друга, погибая лишь при
исключительных поворотах судьбы; цивилизации в конечном счете гибнут всегда,
что вовсе не тождественно физической гибели соответствующих народа или
культуры.
Вынужденно оставаясь в рамках интуитивного понимания явления цивилизации, но
склоняясь при этом ко второй его интерпретации (то есть к принципиальному
различению цивилизации и культуры), попробуем проанализировать проблему
гипотетических столкновений с практической и политической сторон. Остановимся
при этом на двух моментах, необходимых и достаточных для того, чтобы
"столкновение цивилизаций" могло действительно иметь место: на теоретически
возможных типах таких столкновений и на условиях, минимально необходимых для
реализации каждого типа.
Очевидно, могут быть выделены два принципиально разных "идеальных типа"
межцивилизационных столкновений: соприкосновение цивилизаций, стихийное по
его природе, причинам, механизмам, происходящее в эволюционной (естественные
миграции и смешения) или радикальной (нашествия, завоевания) формах; и
осознанное, преднамеренное, организованное их столкновение (колониализм;
культурная, экономическая экспансия и т.п.). Первый тип присутствует в жизни
и политике постоянно, по-разному проявляясь в различные периоды и в разных
регионах. Есть он и сейчас; будет и в будущем. Эволюционные формы его в
принципе оставляют возможности для принятия необходимых регулятивных и
политических мер, как внутренних, так и международных. Радикальные формы
много опасней; в современном мире, однако, трудно представить себе условия
(кроме антропогенной или природной катастрофы глобального или материкового
масштаба), при которых с места стихийно снялись бы не отдельные группы и даже
народы, но целые цивилизации.
Преднамеренное же столкновение цивилизаций требует наличия ряда предпосылок и
условий. Первое и главное условие способности большой (тем паче очень
большой) социальной группы, в том числе и цивилизации, действовать
политически и практически как единое целое - наличие у нее оформившейся,
достаточно завершенной, развитой самоидентификации (идентификационной
целостности). Иными словами, цивилизация должна сама считать себя таковой,
осознавать себя в этом качестве и сообразно своему самосознанию выстраивать
цели, приоритеты, стратегию своей деятельности. Только при этом условии
цивилизация сможет выступать по отношению к собственному населению как
мотивирующая и мобилизующая сила, а не просто как совокупность некоего
количества субъектов-носителей определенных культурных признаков.
Не вдаваясь в рассмотрение теорий процесса идентификации8, подчеркнем
только, что сам этот процесс всегда и везде носит сложный, неоднозначный и
растянутый во времени характер. Попытки ускорить и интенсифицировать его на
уровне элит возможны, однако грозят отрывом элит от своих обществ, что может
быть особенно опасно в ситуациях крупномасштабных внешних конфликтов. Кроме
того, сегодня даже в странах, наиболее "соответствующих" образу самостоятельной
цивилизации (например, в Китае), и массы, и элиты идентифицируют себя и свою
страну по этническим, идеологическим, политическим признакам и по гражданству,
но не по цивилизационной принадлежности. Нужно отметить и высокую степень
асинхронности хода и результатов процессов идентификации у разных общностей в
различные периоды и в разных условиях и обстоятельствах.
Другое принципиальное условие дееспособности цивилизации как единого целого -
ее организационно-политическая оформленность, выражающаяся, в частности, в
наличии у нее центра, способного управлять действиями цивилизации вовне, а
для этого как минимум частью ее ресурсов внутри. Организационно-политической
формой цивилизации может быть государство, но может, теоретически, и иная
структура; важно само присутствие организации, на деле способной управлять
курсом и действиями цивилизации не только в духовном, но в политическом и
практическом отношениях.
Размытость понятия цивилизации затрудняет анализ. Бесспорно, Китай можно
считать самостоятельной цивилизацией, при этом почти полностью совпадающей с
соответствующим государством - КНР, то есть имеющей развитую организационную
структуру. Но цивилизации ли, в строго научном смысле слова, Индия, Россия,
США и правомерно ли отождествлять их с соответствующими государствами?
Мусульманский мир не объединен даже религией - некоторые течения
мусульманства конфликтуют друг с другом, и на это накладываются этнические,
культурные, политические различия. Существует ли африканская цивилизация и
если да, то по каким критериям (в том числе политическим) мы ее определяем?
Правомерно ли даже гипотетически говорить о "латиноамериканской цивилизации"
и на какой основе - коренных культур, испанского, североамериканского, иного
влияния?
Конечно, отсутствие у какой-либо цивилизации организационно-политического
оформления сегодня еще не означает, что оно не возникнет завтра, тем более
что организационное становление одной цивилизации, вероятнее всего,
подстегнет аналогичные процессы в других. Но вряд ли реалистично ожидать, что
кристаллизация подобных структур (особенно если и когда они объективно
окажутся соперниками института государства в борьбе за власть и ресурсы)
пойдет легко и быстро. В случае материализации такой тенденции ее развитие
может занять десятилетия. В сегодняшнем мире одна цивилизация (или то, что ею
представляется) может включать в себя несколько, даже десятки государств.
Пример - часто упоминаемая еврохристианская цивилизация, к которой могут быть
причислены не только Европа, Россия, США, но Латинская Америка, Австралия. Но
и в одном государстве могут сосуществовать культурные общности, объективно
относящиеся к разным цивилизациям - таковы те же Россия, Латинская Америка, а
также Индия, ЮАР и особенно те страны, в которых миграция "на глазах" меняет
традиционный этноконфессиональный состав населения, элит, а с ним и общую, и
политическую культуры.
Отсутствие у многих современных цивилизаций организационно-политического
центра означает, помимо прочего, и отсутствие или крайне недостаточное
развитие у них самых необходимых средств и инструментов ведения
преднамеренных столкновений: вооруженных сил, спецслужб, инфраструктур и
многого иного, без чего немыслимы современные крупномасштабные, полноценные
войны и конфликты. Это, как минимум в ряде случаев, отодвигает перспективу
прямых межцивилизационных столкновений в неопределенное будущее.
Даже если организационно-политическое оформление цивилизаций станет
свершившимся фактом, возникла бы следующая, более трудная проблема
территориального аспекта межцивилизационных конфликтов и столкновений. Аспект
этот связан с тем, какие формы примут такие столкновения. При доминировании
эволюционных форм территориальный аспект проявится главным образом в:
- миграциях и изменениях этноконфессиональной структуры населения в районах
наиболее значительных эм- и иммиграции;
- большем или меньшем перераспределении, национальных и мировых рынков
определенных товаров и услуг;
- аналогичном перераспределении, но в сферах теневой экономики и
организованной преступности; и, как следствие этого,
- изменении средств и методов неформального контроля над
этноконфессиональными общинами там, где такой контроль имеет место и играет
заметную роль в жизни социума.
В любом случае, межцивилизационные трения и столкновения при эволюционных их
формах будут проявляться скорее всего во внутренней социальной напряженности,
актах протекционизма и т.п., нежели в области собственно международных
отношений.
Иное дело - радикальные формы столкновений, а также их преднамеренный
характер. Здесь территориальный аспект неизбежно должен будет выдвинуться на
передний план. Однако в современном мире во многих случаях именно
территориальный фактор оказывается самым мощным практическим препятствием к
реализации столкновения. С территориальной точки зрения, наиболее "удобны"
для конфликтов и войн зоны соприкосновения Европы и России, России и Китая,
США и Латинской Америки. В остальных случаях прямые столкновения либо очень
затруднены, либо просто невозможны. Конечно, стремление непременно повоевать
может рано или поздно привести к созданию соответствующих средств
противоборства (как были они созданы в 40-х - 70-х гг. в США и СССР,
разведенных, казалось бы, самой природой). Но разработка и тем более
производство и размещение таких средств требуют ресурсов и времени и в любом
случае не останутся незамеченными. Все же более вероятно иное: в отсутствие
практических возможностей непосредственного столкновения место последнего
могут занять его суррогаты типа терроризма, спецопераций, контроля и
политического использования "центром" соответствующих этноконфессиональных
общин за рубежом.
Наконец, в тех случаях, когда прямое и непосредственное, в том числе военное,
столкновение цивилизаций "технически" возможно уже сейчас (например, России и
Китая; мы абстрагируемся сейчас от вопроса, какими причинами и мотивами оно
могло бы быть вызвано), насколько правомерно было бы характеризовать такое
столкновение как именно межцивилизационное, а не межгосударственное, даже при
несомненной его окрашенности этнокультурными факторами?
Гипотеза о возможности прямых, непосредственных конфликтов, войн, иных
межцивилизационных столкновений в настоящее время не может быть убедительно
опровергнута. Очевидно, однако, что до ее реализации как минимум немалая во
всех отношениях политическая, практическая, временная дистанция. Поэтому в
обозримой перспективе более вероятными и значимыми представляются
эволюционные формы соприкосновения цивилизаций и более - с факторами
государства и его интересов, отношений между государствами, а также с
клановыми и групповыми интересами. Иными словами, признавать проблему
возможности и опасности межцивилизационных столкновений в долговременной
перспективе необходимо; но объективных оснований драматизировать ее уже
сейчас, по-видимому, нет.
4. "Широкое прочтение"
На исходе ХХ столетия капитализм победил почти всюду и окончательно, и эта
победа, глобальность ее масштабов - лучшее доказательство и предупреждение,
что необходимо ожидать появления чего-то нового. Чего именно и когда - можно
только гадать, но возникновение какого-то нового общественного уклада (не
просто и не только дальнейшей эволюции капитализма) можно, отталкиваясь от
известного нам исторического опыта, прогнозировать достаточно уверенно. Само
по себе такое ожидание не несет в себе немедленных политических или иных
угроз, хотя и содержит изрядную толику идеологического и политического
дискомфорта: при накопленном уровне информации, знаний, критического мышления
трудно становится скрывать от себя и других ту почти несомненную истину, что
западная модель развития подходит, если уже не подошла, к порогу исчерпания
своих исторических возможностей. Но на этом фоне на авансцену мировой
политики уже некоторое время назад вышли три взаимосвязанных процесса:
- единый, целостный, взаимосвязанный мир в силу арифметики уже не может быть
и не будет "миром белого человека". В нем нужно ожидать, с одной стороны,
расширения социокультурных оснований науки и практики, что может со временем
сказаться на монопольном положении Запада в сферах теоретической мысли и
информации. Но одновременно в целостный взаимосвязанный мир выплескивается в
том числе и дикость "медвежьих углов" планеты, до недавнего времени надежно
изолированных расстоянием от центров благоденствия;
- при этом заметно углубляющийся раздел мира по критериям богатства, качества
жизни, материального, технологического и информационного потенциалов развития,
военной и научной мощи, культурного влияния в мире на "золотой миллиард" и
остальных почти совпадает с делением на белый и небелый, что по крайней мере
внешне действительно придает или может придать социально-экономическому
размежеванию мира одежды конфликта цивилизаций - или же замаскировать,
подменить первый вторым9;
- и все это происходит в период и в условиях, когда США, объективно далеко
оторвавшиеся от других по всей совокупности параметров развития и силы даже в
рамках "золотого миллиарда" и оказавшиеся перед проблемой осуществления и
сохранения своей лидерской роли, в силу очевидных причин будут все более и
сами выступать раздражающим фактором по отношению к значительной части
остального мира, и максимально ощущать на себе все проявления и изгибы двух
первых тенденций.
В западной, а теперь и отечественной научной литературе существуют два основных
подхода к объяснению причин социальных, политических, международных конфликтов.
Сторонники одного отдают безусловный приоритет этническому, национальному
фактору над всеми остальными. Адепты второго (тесно связанного с марксистской
мыслью, но не сводящегося только к ней) считают основными причины
социально-экономического характера, полагая, что национальные и другие моменты
лишь в той или иной степени окрашивают вырастающие на этой почве конфликты.
Концепция С. Хантингтона объективно вырастает из первого подхода и развивает
его, переводит на более высокий уровень. С. Хантингтон не отрицает присутствия
социально-экономических моментов, но усматривает в экономической модернизации и
социальных изменениях лишь фактор ослабления роли нации-государства как
источника идентификации, а в усилении экономического регионализма - скорее не
причину, но следствие культурной (цивилизационной) общности тех регионов, в
которых экономическая регионализация идет наиболее успешно.10
Однако, описывая наиболее существенный для Запада конфликт, он фактически
уравнивает между собой современные цивилизационные и экономические его причины.
Если на протяжении тринадцати веков ислам отступал под давлением западной
цивилизации, пишет С. Хантингтон, то "по окончании второй мировой войны настал
черед отступать Западу. Колониальные империи исчезли. Заявили о себе сначала
арабский национализм, а затем и исламский фундаментализм. Запад попал в тяжкую
зависимость от стран Персидского залива, снабжавших его энергоносителями...
Состояние войны между Западом и арабскими странами достигло апогея в 1990 г.,
когда США направили в Персидский залив многочисленную армию... По окончании
этой войны планы НАТО составляются с учетом потенциальной опасности и
нестабильности вдоль "южных границ".11
Разумеется, С Хантингтон и не пытается ответить на вопрос, куда же идут
западная цивилизация и международные отношения в целом: дать такой ответ
всерьез сейчас все равно невозможно, теории мирового развития не создаются по
заказу; да и неизвестно еще, готов ли был Запад принять ответ, если последний
вдруг оказался бы для него неоптимистическим. Анализ конфликта цивилизаций
понадобился американскому ученому, чтобы произвести своего рода
инвентаризацию возможностей Запада перед лицом уже начавшегося противостояния
"Запад против остального мира".
"Группы или страны, принадлежащие к одной цивилизации, - пишет С. Хантингтон, -
оказавшись вовлеченными в войну с людьми другой цивилизации, естественно
пытаются заручиться поддержкой представителей своей цивилизации".12
Резонно; однако "своя цивилизация" для Запада, конечно же, не мусульмане, Африка
или Китай, но, пусть с натяжкой, Россия. Правда, она остается "самой
значительной в глобальном масштабе расколотой страной", еще не решившей для
себя, принадлежит ли она к западной цивилизации или же хочет быть чем-то
самостоятельным. "И если русские, перестав быть марксистами, не примут
либеральную демократию и начнут вести себя как россияне, а не как западные
люди, отношения между Россией и Западом опять могут стать отдаленными и
враждебными".13 Мягко выраженное предупреждение России, положение
которой конечно же, оказалось бы при таком повороте событий непростым. Но ведь
и положение самого Запада в контексте проблемы "Запад против остального мира"
тоже оказалось бы едва ли не более сложным. С другой стороны, если бы русские
повели себя не как россияне, а как западные люди, актив Запада в означенном
противостоянии сразу и резко прирастал бы, притом без сколько-нибудь
существенных усилий и затрат со стороны самого Запада. Вот здесь-то,
по-видимому, и зарыта собака. Странно, что это прочтение наделавшей столько
шума статьи как бы ускользнуло от внимания самих россиян.14
Но может быть, нам это только мерещится? Да простится долгая цитата. С.
Хантингтон подчеркивает - его гипотеза сводится к тому и только к тому, что:
"(1) противоречия между цивилизациями важны и реальны; (2) цивилизационное
самосознание возрастает; (3) конфликт между цивилизациями придет на смену
идеологическим и другим формам конфликтов в качестве преобладающей формы
глобального конфликта; (4) международные отношения, исторически являвшиеся
игрой в рамках западной цивилизации, будут все больше девестернизироваться и
превращаться в игру, где незападные цивилизации станут выступать не как
пассивные объекты, а как активные действующие лица; (5) эффективные
международные институты в области политики, экономики и безопасности будут
складываться скорее внутри цивилизаций, чем между ними; (6) конфликты между
группами, относящимися к разным цивилизациям, будут более частыми, затяжными и
кровопролитными, чем конфликты внутри одной цивилизации; (7) вооруженные
конфликты между группами, принадлежащими к разным цивилизациям, станут наиболее
вероятным и опасным источником мировых войн; (8) главными осями международной
политики станут отношения между Западом и остальным миром; (9) политические
элиты некоторых расколотых незападных стран постараются включить их в число
западных, но в большинстве случаев им придется столкнуться с серьезными
препятствиями; (10) в ближайшем будущем основным очагом конфликтов будут
взаимоотношения между Западом и рядом исламско-конфуцианских стран".15
Это не просто научная гипотеза, но едва ли не больше - политический диагноз.
В долгосрочной же перспективе необходимо ориентироваться на то, подчеркивает С.
Хантингтон, что "в обозримом будущем не сложится единой универсальной
цивилизации. Напротив, мир будет состоять из непохожих друг на друга
цивилизаций, и каждой из них придется учиться сосуществовать со всеми
остальными".17 С этим выводом нельзя не согласиться.
Вывод
В научном плане четко заявлена гипотеза цивилизационного сценария мирового
развития, некоторые положения которой представляются бесспорными, другие
требуют проверки временем и специальными исследованиями, третьи вызывают
активные возражения. Все это нормально для научной гипотезы, как нормально и
то, что в условиях кризиса формационной гипотезы мирового развития, созданной
на базе экономического детерминизма, внимание ученых, и не только на Западе,
обращается к детерминизму культурно-цивилизационному. Очевидно, истина - в
диалектическом синтезе обоих подходов, который еще впереди. Несомненно,
однако, что гипотеза С. Хантингтона приближает момент такого синтеза.
Прямые политические выводы из научной гипотезы дело заведомо ущербное, и
потому сенсационно звучащие разговоры о конфликтах и войнах между
цивилизациями вряд ли стоит принимать всерьез, по крайней мере в обозримой
перспективе. Тем более нельзя будущие сложные отношения между цивилизациями
априори сводить только к конфликту (хотя и он будет, конечно, иметь место).
Но проблема соприкосновений цивилизаций, форм, средств и методов их
взаимодействия, текущих и долговременных последствий различных вариантов их
отношений, - безусловно, существует и в перспективе будет становиться все
более значимой, а временами и острой.
Ассоциативные же политические выводы из "широкого прочтения" гипотезы и
авторских рекомендаций вполне правомерны. Заключаются они в том, что как
минимум весьма влиятельные умы и силы на Западе, предвидя неизбежные перемены
в мире и ожидающие их группу стран проблемы и испытания, реагируют главным
образом защитно, охранительно; ищут пути и способы менять что-то в мире, не
меняя при этом ни на йоту в более скромную сторону положения самого Запада.
Реакция психологически понятная и естественная, однако в стратегической
перспективе дважды проигрышная: по неизбежности конечного результата и по
высокой вероятности ненужных конфликтов и ресурсных издержек в процессе
движения к такому итогу.
5. Выводы для России?
Принимая сформулированный С. Хантингтоном, но разделяемый на Западе многими
подход таким, каков он есть, отметим для себя: России по существу
предлагается присоединиться к Западу в его наметившемся противостоянии со
всем остальным миром вообще, в том числе, естественно, и в "основном очаге
конфликтов", каким станут "взаимоотношения между Западом и рядом исламско-
конфуцианских стран". Отметим и другое: России фактически дается понять (хотя
и в самой мягкой форме), что такое присоединение - больше в ее собственных,
нежели Запада, интересах: иначе ей же будет хуже как в отношениях с Западом,
так и с другими, чуждыми культурами.
Но если от России ждут, чтобы она бросила свой материальный и ядерный
потенциал, политический авторитет, саму судьбу свою на западную чашу весов
Истории, то в ответ Россия вправе ожидать и требовать немедленного и
безвозмездного, полного, без изъятий включения ее в то международное
устройство политики, экономики и безопасности, которое было создано Западом и
пока в целом обеспечивает его интересы, и которое России предлагается
отстаивать вместе с Западом (рискуя при этом гораздо больше него, потому что
именно Россия, а не США и даже не вся Европа, граничит с львиной долей
исламского и со всем конфуцианским миром). И в "большую семерку" в качестве
ее полного члена, и в НАТО, включая группу ядерного планирования, и в ВТО, и
в другие структуры и соглашения, куда пока что доступ ей открывается крайне
медленно и неохотно, или не открывается вовсе.
Иное дело, что даже в случае гипотетического согласия Запада на такое
включение перед самой Россией все равно остается вопрос: насколько
целесообразно для нее вхождение на таких правах, с такими целями и, вероятно,
соответствующими обязательствами - если не юридическими, то морально-
политическими, - в порядок, который явно начинает испытывать повышенные
нагрузки и, вероятнее всего, будет в перспективе меняться. Отрицательный
ответ на этот вопрос вовсе не тождественен автоматическому выводу, будто
России целесообразно непременно выступить против этого порядка; вовсе нет,
напротив, делать этого ни при каких обстоятельствах не стоит. Но и
становиться его активным защитником, чуть ли не "телохранителем", даже в
обмен на отличную плату - дилемма не из легких. Главное, с какой целью это
делать: рассчитывая повторить западное развитие с помощью самого же Запада,
мобилизовать его ресурсы на решение каких-то проблем безопасности России,
работать вместе с Западом над строительством более разумного, стабильного и
безопасного, развивающегося мира?
С другой стороны, правы те, кто предупреждает против излишне тесного и на
антизападной основе смыкания России с рядом незападных стран и цивилизаций.
Проблема даже не в том, сможет или нет Россия стать лидером в таком квази-
союзе. Но и тут также встают проблемы стратегических целей и задач такого
курса, его ожидаемых последствий. Кроме того, ориентируясь на будущие центры
силы в мировой политике, как в ожидании их возвышения строить отношения с
центрами уже существующими, прежде всего с тем же Западом? Последнее в этом
перечислении, но и самое важное: если когда-то рухнет нынешний, объективно
прозападный порядок в мире, то какой новый порядок придет ему на смену? Есть
ли на этот счет пусть не уверенность, а хотя бы вразумительные предположения?
Но и пассивно выжидать, "чья возьмет", значило бы лишиться влияния на ход
событий. Оптимальный ответ, очевидно, в поиске собственного лица,
собственного представления о динамике мирового развития, в четкой
формулировке собственных интересов. Объективно место и интересы России - с
"мировым средним классом", странами выше среднего уровня развития (с акцентом
на последнем), на демократизацию мировых экономики, политики и международных
институций. На вопросы типа "с Западом (Китаем, кем угодно еще) или против
него", не отвлеченные идеологические химеры, пусть и "цивилизационные", а
реальный интерес российского общества и на деле разделяемые им ценности -
самый надежный ориентир в тумане меняющегося мира, эволюция которого все еще
по преимуществу стихийна, сложно-циклична и во многом иррациональна.
Samuel P.Huntington, The Soldier and the State: The Theory and Politics of
Civil-Military Relations /Cambridge: Harvard University Press, 1957/, 83-85
and passim.
2 Robert Arnett, "Russia After the Crisis: Can Civilians Control
the Military?" Orbis 38 /Winter 1994/: 50.
3 Anton Bebler, "On the Evolution of Civil-Military Relations in
Eastern and Central Europe," Inter-University Seminar Newsletter 23 /Fall
1994/: 9
4 Alfred Stepan, "The New Military Professionalism of Internal
Warfare and Military Role Expansion," в кн. под редакцией Stepan Authoritarian
Brazil: Origins, Policies and Future /New Haven: Yale University Press, 1973/,
47-65.
5 Alfred Stepan, The Military in Politics: Changing Patterns in
Brazil /Princeton: Princeton University Press, 1971/, 253-66; Stepan,
Rethinking Military Politics: Brazil and the Southern Cone /Princeton:
Princeton University Press, 1988/, 30ff.
6 Benjamin S.Lambeth, "Russia's Wounded Military," Foreign
Affairs 74 /March-April 1995/: 86ff.
7 Samuel P.Huntington, The Third Wave: Democratization in the Late Twentieth
Страницы: 1, 2
