Реферат: Хантингтон, влияние на эволюцию
Введение
Сэмюэл П.Хантингтон - профессор Итона и директор Института стратегических
исследований Гарвардского университета. Автор множества работ, включая: "Солдат
и государство" /The Soldier and the State/ /1957/ и "Третья волна:
демократизация в конце двадцатого века" /The Third Wave: Democratization in
the Late Twentieth Century /1991/. Сегодняшняя ситуация в Европе придает
актуальность этой давней статье, впервые представленной в марте 1995 года как
доклад на конференции по военно-гражданским отношениям, организованной
Международным форумом демократических исследований и Европейским центром
исследований в области безопасности имени Джорджа Маршалла.
Как мы все знаем, за последние два десятилетия в мире произошел грандиозный
революционный переворот, в ходе которого почти в сорока странах авторитарный
режим сменился демократическим правлением. На самом деле под названием
"авторитарный режим" скрывались весьма непохожие друг на друга формы
правления, такие как военные хунты в Латинской Америке и в других регионах,
однопартийное руководство в коммунистических странах и на Тайване,
единоличные диктатуры в Испании, на Филиппинах, в Румынии, расистская
олигархия в Южной Африке. Переход к демократии также осуществлялся по-
разному. В некоторых случаях реформаторы пришли к власти в рамках
авторитарного режима и начали осуществление демократических преобразований. В
других случаях переход стал результатом переговоров между властью и
оппозицией. В некоторых странах авторитарный режим был свергнут или рухнул
сам. Были также случаи, когда падение диктатуры и установление выборной
власти осуществлялось при вмешательстве США.
Практически все эти авторитарные режимы, вне зависимости от их типа, имели одну
общую черту, а именно: отношения между их гражданской и военной сферами
оставляли желать много лучшего. Почти нигде не наблюдалось такого типа
отношений, как в развитых демократических государствах, которые я в одной из
работ охарактеризовал как "объективный гражданский контроль" 1.
Этот тип отношений предполагает: 1/ высокий уровень военного профессионализма и
осознание военными ограниченного характера их военной компетенции; 2/
фактическое подчинение военных гражданскому политическому руководству, которое
принимает основные решения в области внешней и военной политики; 3/ признание
политическим руководством за военными определенной сферы профессиональной
компетенции и автономии; 4/ в результате - минимальное вмешательство военных в
политику, а политиков в военную сферу.
В авторитарных государствах военно-гражданские отношения в той или иной
степени отличались от данной модели. В государствах, где у власти стояли
военные, гражданский контроль полностью отсутствовал, а военное руководство и
военные организации зачастую выполняли функции, имеющие лишь отдаленное
отношение к собственно военным задачам. Если власть в стране принадлежала
единоличному диктатору, он стремился посадить своих людей на все ключевые
посты в армии, чтобы обеспечить полный контроль, расколоть армию и поставить
ее на службу удержания власти. В однопартийных государствах ситуация была
несколько лучше, однако армия рассматривалась как орудие достижения целей
партии, офицеры должны были быть членами партии и выполнять функции
агитаторов и пропагандистов, партийные ячейки строились по типу военной
иерархии /субординации, порядка подчиненности/, а последней инстанцией было
не государство, а партия.
Таким образом, перед молодыми демократическими государствами встала
грандиозная задача коренного реформирования отношений между гражданским и
военным сектором. Конечно, эта задача была лишь одной из многих. Им также
приходилось завоевывать авторитет у общества, разрабатывать новую
конституцию, создавать многопартийную систему и другие демократические
институты, проводить либерализацию, приватизацию и рыночные реформы в
экономической области, где прежде действовала командная система или сильный
государственный контроль, обеспечивать экономический рост, бороться с
инфляцией и безработицей, сокращать бюджетный дефицит, бороться с
преступностью и коррупцией, а также сдерживать конфликты и насилие,
возникающие между национальными и религиозными группировками.
Удалось ли молодым демократическим государствам справиться с этими
проблемами? В лучшем случае - с переменным успехом, что подтверждает доводы
противников демократии, таких как бывший премьер Сингапура Ли Куан Ю, которые
утверждают, что демократическая форма правления порождает некомпетентность и
недисциплинированность. Во многих странах экономические показатели
ухудшились. Экономические реформы зашли в тупик, потеряли поддержку общества,
старой авторитарной элите удалось поставить их на службу своим интересам.
Усугубилась преступность и коррупция. Обыденным явлением стало нарушение
декларируемых конституцией прав человека. Пресса либо попала под контроль,
либо сама развратилась. Развал партийно-политических систем, субъективно-
личностный характер их руководства обусловили невозможность создания
эффективного правительства или ответственной оппозиции. Отсутствие
авторитарного контроля способствовало обострению общинно-эгалитарных
настроений и росту насилия. За немногочисленными исключениями в некоторых
областях, новым демократическим правительствам вовсе не удалось обеспечить
достойное управление страной.
1 раздел
С легкой руки многочисленных последователей и критиков, в комплексе идей С.
Хантингтона оказалась выдвинутой на передний план наиболее очевидная и чаще
всего механистически трактуемая их часть: представление о прямом и
непосредственном столкновении цивилизаций, обретающем (или грозящем обрести)
форму конфликтов. В такой постановке (далее именуемой "узким прочтением")
проблема сводится к тому, возможны ли войны между цивилизациями (в отличие от
войн межгосударственных и, вероятно, в дополнение к ним); в каких частях мира
их можно ожидать, как скоро, в каких вариантах. Между тем статья С.
Хантингтона - не только об этом.
Показателен выбор такого многозначного понятия, как "clash", для обозначения и
характеристики межцивилизационных взаимодействий: в английском языке это и лязг
(оружия), и звон (мечей), и гул (колоколов), и бряцание, грохот (кастрюль на
кухне), и столкновение (представлений, идей, машин), и стычка (непременно
массовая, например, с полицией), и конфликт (интересов), и разногласия.
Англоязычный читатель автоматически воспринимает весь этот подтекст, а потому
для него "столкновение цивилизаций" (даже безотносительно к С.Хантингтону)
предполагает как нечто само собой разумеющееся весьма широкий спектр возможных
форм и конкретных проявлений такого рода столкновения.2
Но в статье существует и другой, гораздо более широкий и значительный план:
будущее западной цивилизации и ее отношений с остальным, не западным миром.
Любой ответ на этот вопрос требует представлений о характере и направленности
мирового развития в целом, и потому этот план статьи правомерно считать ее
"широким прочтением". Именно он (и те ответы, которые предлагает в этом
контексте С. Хантингтон), а вовсе не гипотеза межцивилизационных
столкновений, и сделали концепцию автора предметом и объектом столь
заинтересованного, пристального и долгого всеобщего внимания. Сама идея
"столкновения цивилизаций" оказывается тут не более чем удачной политической
и интеллектуальной "упаковкой" острого, потенциально взрывчатого и
малоприятного вопроса, уйти от которого, однако, невозможно. Более того,
оценить вероятность прямых и непосредственных столкновений между
цивилизациями можно лишь в рамках какой-либо теории мирового развития, но не
наоборот. Именно поэтому особенно интересен тот интеллектуальный и
политический фон, на котором были сформулированы и продолжают обсуждаться
идеи С. Хантингтона.
2. Истоки проблемы
В новом, нарождающемся после распада СССР мире, считает С. Хантингтон, основным
источником конфликтов будет культура, а не идеология и экономика.
"Нация-государство останется главным действующим лицом в международных делах,
но наиболее значимые конфликты глобальной политики будут разворачиваться между
нациями и группами, принадлежащими к разным цивилизациям. Столкновение
цивилизаций станет доминирующим фактором мировой политики. Линии разлома между
цивилизациями - это и есть линии будущих фронтов. Грядущий конфликт между
цивилизациями - завершающая фаза эволюции глобальных конфликтов в современном
мире".3 Если конфликты XVII-XX вв., включая обе мировые и холодную
войны, "были главным образом конфликтами западной цивилизации", то "с
окончанием холодной войны подходит к концу и западная фаза развития
международной политики. В центр выдвигается взаимодействие между Западом и
незападными цивилизациями".4
Обратим внимание на два момента. Во-первых, речь идет не о всех и всяческих
международных отношениях вообще, но выделяется и подчеркивается особо
глобальный уровень мировой политики. То есть тот, действовать на котором
имеют (или получают) возможность лишь самые сильные, наиболее развитые (в
целом либо в важнейших сферах) субъекты международной жизни. Безусловно,
Запад, и прежде всего США, останутся таковыми на всю обозримую перспективу;
способность же других действовать на глобальном уровне еще подлежит
доказательству. Поэтому непонятно, должны ли цивилизации сталкиваться между
собой просто и только в силу того, что они - разные, или же их различия будут
лишь окрашивать собой конфликты на социально-экономической почве, как до сих
пор такие конфликты часто принимали (нередко под направленным воздействием
извне) межнациональные формы.
Во-вторых, справедливо помещая будущие отношения между Западом и остальным миром
в центр мировой политики, С. Хантингтон многозначительно избегает
характеризовать их как "столкновение", употребляя тут термин "взаимодействие".
Несколько далее, повторяя мысль, что "центральной осью мировой политики в
будущем станет конфликт между Западом и остальным миром", он употребляет слово
"конфликт" и приведенную оценку со ссылкой на другого автора, не от своего
лица.5 У специалиста класса С. Хантингтона выбор слов и цитат не
бывает случайным. Правомерен вывод: данная проблема чрезвычайно важна и
болезненно чувствительна для Запада, в первую очередь для США, занимающих
сегодня лидирующее положение и стремящихся продлить пребывание в нем возможно
дольше. Поскольку сохранить навечно его заведомо невозможно, то перманентным
кошмаром американской элиты отныне становится проблема того, как именно
оттянуть рубеж утраты лидерства; к кому и в каких формах оно начинает со
временем переходить; сколь радикальным может оказаться этот процесс и к каким
последствиям для США и Запада в целом он приведет.
Различия, объективные противоречия и потенциальный конфликт между Западом,
прежде всего США, и остальным миром носят пока не столько цивилизованный
(хотя и цивилизованный тоже), сколько социально-экономический характер.
Ключевым поэтому оказывается вопрос, захочет и, главное, сможет ли Запад дать
теорию и предложить практическую помощь в преодолении огромного разрыва,
сложившегося к концу ХХ века между "золотым миллиардом" и остальной частью -
абсолютным большинством, - человечества; возможно ли в принципе такое
преодоление при современных условиях знаний, технологий, организации; куда и
как пойдет мировое развитие, если окажутся правы те, кто полагает, что на
достигнутом уровне промышленного и иного развития человечества попытки
преодоления разрыва существующими технологиями непременно обернутся скорой
глобальной экологической катастрофой.
Распад СССР сыграл здесь с Западом злую шутку. Пока "мировой коммунизм" жил и
как-то действовал, можно было сослаться на его "происки" как на главное
препятствие к нормальному мировому развитию. Ныне же Запад остался с
проблемой перспектив и противоречий мирового развития один на один. Ясно, что
любые попытки силой защитить собственное благосостояние (причем даже не от
прямых или потенциальных посягательств, но от некоторого перераспределения
развития в пользу тех, кто наиболее остро в нем нуждается) могут быстро
привести к нарастанию не только политического и социального сопротивления, но
и разрушительных экологических последствий. Многие на Западе хотели бы
сделать ставку на развитие; но задача огромна, исторически беспрецедентна и,
как показывают трудности перехода в постсоциалистических странах (в том числе
и в особенности в России), не подкрепляется пока действенной теорией такого
перехода. Остается открытым принципиальной важности вопрос, может ли быть
достигнуто изменение природы данной культуры в целях ее модернизации и
нетрадиционных для нее путей и форм развития; нужно ли, полезно, допустимо ли
это делать. Таковы практическая и политическая грани современного состояния
проблемы "Запад и остальной мир".
Но существует и сторона теоретическая, научно-политическая. Считается, что с
распадом СССР полное и окончательное поражение потерпел и "коммунизм",
включая, естественно, его идейно-теоретическую часть. Жизнь покажет, в какой
мере верны такие представления. Пока важно иное: "крах коммунизма" вроде
доказал несостоятельность марксистских воззрений на природу, характер, общую
направленность социально-исторической эволюции человека и общества, а значит,
и мирового развития, международных отношений. Но иной всеобъемлющей теории
социально-исторического развития человечества как рода пока никем не
предложено.
Западные концепции исходят из признания неизбежности и неостановимости
перемен в мире, в жизни вообще. Идея бесспорная; но каких именно перемен?
Подчиняются они неким закономерностям, находятся полностью в воле Божьей или
же носят хаотический характер? Из всех имеющихся на сегодня направлений
общественной мысли, социальных представлений только марксистское априори
исходит из признания наличия неких закономерностей (ошибка коммунистов в том,
что они посчитали все закономерности уже открытыми - притом не наукой, а
действующим генсеком, последним съездом или пленумом, очередной установкой
ЦК, - и полностью подвластными произволу руководства партии).
Отказ от научной картины мира неизбежно возвращает в лоно донаучных
представлений и религиозного сознания. Но тогда все в воле Божьей; пути
Господни, как известно, неисповедимы; и социальная суета человека и
человечества в лучшем случае теряет смысл, в худшем может обернуться
дополнительными неприятностями: кто знает, чем и когда прогневим мы
Всевышнего?
Между тем без теории общественного развития жить становится все труднее и
опаснее. Коммунисты хотели построить лучший, идеальный мир - задача
невыполнимая, а потому без ее решения можно обойтись. Запад вырос на почве
позитивизма и прагматизма, на решении задач действительных, реальных; добился
в этом успеха. Трудно сказать, в какой мере его достижения - прямой результат
избранного интеллектуального подхода, а в какой - следствие удачно
сложившихся исторических условий и обстоятельств. Ясно, однако, что решение
проблем современности (таких, как развитие, его сбалансированность с
требованием экологии, снижение разрыва между самыми богатыми и наиболее
бедными странами и т.п.) зримо упирается в отсутствие теории, без которой
текущие прагматические решения могут в перспективе обернуться стихийным
накоплением проблем еще более сложных и грозных.
Между тем на сегодня такой теории на Западе нет; и если еще в недавнем
прошлом ее место де-факто занимали идейные, идеологические, политические
противоречия с коммунизмом, то ныне этот движитель теоретической мысли ушел
(временно отодвинулся?) в прошлое. Более того, вполне реальная когнитивная
опасность для Запада заключается отныне в том, что (как свидетельствует весь
опыт западной же цивилизации) победа определенного социального уклада и
соответствующего ему комплекса идей в истории всех стран Европы неизменно
влекла за собой наступление периода сильнейшего тормозящего обратного
воздействия утвердившейся идеологии на науку и общественную мысль и, как
следствие этого, наступление более или менее продолжительного этапа духовного
застоя и реакции - идейной, политической, идеологической. Иными словами,
когда не только Запад, но и весь мир подошли к рубежу, у которого теория
мирового развития становится насущнейшей практической потребностью, шансы
Запада на создание и особенно принятие такой теории начинают внушать растущие
опасения.
Неудовлетворенная потребность в теории - основная причина того, что концепции
типа "столкновения цивилизаций" принимаются "на ура", ибо (независимо от воли
их авторов) дают видимость ее появления. Это признает и сам С.Хантингтон, в
ответе на развернувшуюся дискуссию писавший, что полемизировать с его
концепцией убедительнее всего было бы путем выдвижения целостной теории
международных отношений и мирового развития, альтернативной не только его
идеям, но и, главное, устаревшей парадигме холодной войны, которую события
рубежа 90-х гг. "превратили в достояние интеллектуальной истории".6
Существующие научные воззрения в сферах психологи, теории международных
отношений, политологии, социологии в целом скорее поддерживают, нежели
опровергают концепцию межцивилизационных отношений, включая и возможность
столкновений. Развитие человека и социальных систем шло и продолжает идти по
линии наращивания витков идентификации и самоидентификации: от рода, племени,
через общину к современным нации, государству, гражданскому обществу. Логично
предположить, что следующий круг идентификации пройдет по культурному,
цивилизационному признаку. Это даже вдвойне логично: если "верхний предел"
максимально широкой идентификации носит общечеловеческий характер, но на пути
к такой идентификации стоят сегодня националистические, сепаратистские,
местнические, клановые тенденции, то должно, очевидно, возникнуть нечто
среднее между ними и "верхним пределом". Цивилизация как региональная
идентификация на базе объективных этноконфессиональнокультурных признаков и
может занять такое промежуточное положение.
У идеи "столкновения цивилизаций" и особенно у восприятия ее массовым сознанием
есть также крайне существенный психологический фон, образуемый переплетением
Страницы: 1, 2