8-тысячным корпусом правительственной армии и “национальной гвардии” и 12-
тысячным корпусом американской морской пехоты. У американцев к тому же было
на вооружении 30 самолетов – по тем временам это была огромная сила: во всем
мире насчитывалось не более 600 боевых самолетов.
Сандино быстро понял, что успешно воевать по канонам “большой войны” он не
сможет, – американцы и сильнее, и лучше обучены правилам ведения позиционной
войны. Сандино попробовал свои силы в позиционной войне в бою у Лас-Флорес.
Там сандинистам пришлось отступить, потеряв 60 человек. Это было самое
крупное поражения Сандино за все 7 лет боев.
Тогда Сандино сознательно перешел к тактике крестьянской сельской войны – то
есть к герилье (партизанской войне). Обнаружив, что Сандино не хочет воевать
“по правилам”, американцы расстроились: тактике противопартизанских действий
они в те времена еще не были обучены. Тогда они провозгласили (устами
госсекретаря США Келлога) Сандино “бандитом”, а его отряд – “шайкой
разбойников”. По требованию “гринго”, архиепископ Манагуа Лосано-и-Ортега и
епископ Гранады Рейес-и-Вальядарес объявили с амвонов об отлучении от церкви
Сандино, сандинистов и всех, кто к ним присоединится. Последствия были прямо
противоположны тем, на которые рассчитывали янки: тысячи людей, прежде ничего
не знавших о Сандино, узнали о его существовании.
В сентябре 1927 года Сандино объявил о создании Армии защитников национальной
независимости Никарагуа – со своими знаменем, девизом, печатью, гимном,
воинскими званиями и Уставом.
В этом Уставе специально подчеркивалось, что целью Армии является изгнание
янки, восстановление полного суверенитета Никарагуа и избрание законного,
независимого от США правительства. Командование Армией осуществляет Главный
штаб, все бойцы Армии – добровольцы и не получают никакого жалованья, им
“запрещается наносить ущерб мирным крестьянам, но разрешается облагать
принудительными налогами местных и иностранных капиталистов”. Командирам
Армии защитников национальной независимости Никарагуа строжайше запрещалось
вступать в тайные переговоры с противником. Этот Устав подписало около 1
тысячи бойцов – так выросла армия Сандино.
Сандино разделил Армию на колонны численностью от 50 до нескольких сот
бойцов. У каждой колонны было свое задание и свой оперативный район. Сандино
разделил территорию, фактически контролируемую его армией, на 4 зоны, в
каждой из которых были сформированы органы революционной власти. Все вместе
контролируемые партизанами районы назывались “Лас-Сеговиас”, то есть
“Сеговии”. Власти были вынуждены объявить на осадном положении зону
деятельности партизан: департаменты Новая Сеговия, Эстели, Хинотега и
Матагальпа, а также часть провинций Селайя и Кабо-Грасиас-а-Дьос. Это было ни
много ни мало, как четверть всей территории Никарагуа. К декабрю 1932 года
сандинисты контролировали уже свыше половины территории страны.
Сандино и его Армия быстро превратились в живую легенду. Неоднократно
распространявшиеся правительством и янки сообщения о гибели Сандино и
разгроме его “банд” каждый раз оказывались вымыслом. Однажды такое сообщение
о гибели Сандино было даже спровоцировано самим Сандино: в начале 1928 года,
когда американцы развернули крупное наступление на партизанскую базу “Эль
Чипоте”, окружили там штаб Сандино и принялись ежедневно бомбить базу,
Сандино распространил слух о своей смерти и инсценировал собственные
похороны. Американцы приостановили наступление на суше и принялись
безостановочно атаковать базу с воздуха – они полагали, что сандинисты,
деморализованные гибелью своего вождя и беспрерывными авианалетами, скоро
сами сдадутся.
А Сандино тем временем оставив на позициях чучела, вывел своих людей через
джунгли из “Эль Чипоте”. Когда “гринго” ворвались в “Эль Чипоте”, они
обнаружили, что база пуста. Через несколько дней им пришлось срочно
эвакуироваться с базы – пришло сообщение, что Сандино захватил город Сан-
Рафаэль-дель-Норте. Но когда “маринерз” ворвались в Сан-Рафаэль, сандинистов
там уже не было: они оставались в городе ровно столько времени, сколько было
нужно для того, чтобы захватить и вывезти оружие из местного арсенала.
Вообще, Сандино постоянно ставил “гринго” в тупик. Американцы, например,
хорошо знали, что в тропических джунглях ночью воевать невозможно – тьма
кромешная, никакие опознавательные знаки не видны, а если стрелять на глазок,
по вспышкам выстрелов – наверняка перебьешь кучу своих.
Однако Сандино благополучно разгромил посреди ночи лагерь “маринерз” на реке
Коко, не оставив на месте боя ни одного убитого партизана. Американцам не
пришло в голову, что Сандино приказал своим людям перед боем раздеться догола
и выкупаться в реке. Света звезд и вспышек выстрелов вполне хватило для того,
чтобы голые блестящие партизаны уверенно различали друг друга в бою. Так, без
потерь, небольшой отряд голых сандинистов, вооруженных одними мачете и
пистолетами, полностью уничтожил втрое превосходящее их по численности
подразделение морских пехотинцев, захватил ружья, патроны, пулеметы, гранаты
и карту с планом антипартизанских операций.
Вскоре в армию Сандино стали приходить не только никарагуанцы, но и другие
латиноамериканцы. Чем шире распространялась слава Сандино – тем больше
находилось в Латинской Америке людей, которые приходили к мысли, что
погибнуть в горах чужой страны, сражаясь с “гринго” за ее свободу, куда
достойнее, чем прозябать у себя на родине. Многие из таких людей скоро
выбились в командиры в армии Сандино.
Колумбиец Рубен Ардилья Гомес вместо того, чтобы поступить у себя дома в
Боготе в университет, уехал в 18 лет в Никарагуа – к Сандино. Самое
интересное, что он ни от кого своих планов дома не скрывал. Мать Рубена,
прощаясь с сыном, обливалась слезами, но затею благословила: “Поезжай.
Отомсти “гринго” за нас”. “За нас” – это значило: за колумбийцев. “Гринго” к
тому времени устроили целых семь интервенций в Колумбию и даже организовали
сепаратистский мятеж на севере страны, оттяпав от Колумбии департамент Панама
– Колумбия не давала разрешения на аренду земли под канал, а карманное
государство Панама было сразу на все согласно. У сандинистов Рубен Ардилья
дослужился до лейтенанта и стал адьютантом Сандино.
Из Доминиканской Республики приехал негр Грегорио Урбано Хильберт. К тому
времени он уже был знаменит на родине: в 1917 году Грегорио организовал
сопротивление высадке американской морской пехоты в порту Сан-Педро-де-
Мекорис недалеко от столицы. После оккупации острова янки Хильберт ушел в
горы, но был в конце концов арестован и приговорен к смерти. Президент США
Вудро Вильсон заменил смертный приговор пожизненным заключением. Имя
Хильберта стало символом сопротивления оккупации, по всей Доминиканской
Республике развернулось движение за его освобождение. Кончилось тем, что
американцы плюнули – и в октябре 1922 года выпустили Грегорио на свободу. Он
вынужден был уехать с родного острова на Кубу – и вернулся домой только после
эвакуации американских войск, в 1926 году. Хильберт начинает издавать
оппозиционную газету – и вскоре попадает за это в тюрьму. Правительству
Орасио Васкеса, большого друга США, вообще не нравился этот оппозиционер
Хильберт. А Хильберту не нравилось правительство Васкеса, занимавшееся
преимущественно разворовыванием национальной казны. Завершилось
противостояние тем, что однажды Хильберт предпринял вооруженную попытку
освободить из тюрьмы своего друга Хулио Арсено, также известного
оппозиционера. Попытка не удалась, в перестрелке с солдатами Хильберт был
ранен. Он ушел в подполье, отлеживался, лечил раны. За это время до
Доминиканской Республики дошли сведения о партизанской борьбе в Никарагуа.
Выздоровев, Грегорио Урбано Хильберт отправился к Сандино. В повстанческой
армии он дослужился до капитана, стал одним из ближайших помощников Сандино.
Из Гватемалы к Сандино пробрался Мануэль Мариа Хирон Руано. Это был
высокообразованный и талантливый человек. Американский корреспондент Карлтон
Билс, побывавший в лагере сандинистов, писал потом с удивлением: “Хирон
разбирается в литературе, искусстве и международных отношениях куда лучше,
чем командующий вооруженными силами США в Никарагуа генерал Феланд”. Очень
быстро Хирон достужился в повстанческой армии до генерала и возглавил Главный
штаб армии Сандино. Смерть Хирона была трагической случайностью: он заразился
в джунглях амебиазом. Измученного амебными дизентерией и гепатитом генерала
партизаны решили переправить в Гондурас – для лечения. На границе Хирон был
схвачен американскими солдатами и расстрелян.
Из Гондураса пришел к Сандино индеец Хуан Пабло Умансор. Высокий, худой,
молчаливый человек с грустными глазами, он умел передвигаться совершенно
бесшумно и незаметно появляться и исчезать – в том числе и в тылу врага. О
нечеловеческой смелости Умансора среди партизан ходили легенды. Этот индеец
тоже станет генералом армии Сандино – и погибнет вместе со своим командиром.
А вот не менее интересный случай – Густаво Мачадо из Венесуэлы. Родился в
очень богатой семье, получил прекрасное образование в Сорбонне. Еще до
Сорбонны Густаво прославился как лидер и организатор студентов, гимназистов и
школьников. Власти заметили и оценили таланты Густаво: 15-летнего паренька
посадили в тюрьму и выпустили только через год. Тюрьма малолетнего Густаво не
исправила – и спустя 4 года он примет активное участие в вооруженном
восстании против диктатора Хуана Висенте Гомеса, американского ставленика.
Восстание будет подавлено, Мачадо эмигрирует в Европу (вот так и попадают в
Сорбонну!), потом приедет на Кубу, вступит там в подполье в компартию. К
Сандино он приедет продолжать свою давнюю войну с “гринго” – не получилось в
1919-м в Венесуэле, получится в Никарагуа. Мачадо ждет большое будущее: на
родине он побывает и парламентарием, и политзаключенным, а в 1958-м даже
возглавит Компартию Венесуэлы.
Еще один пример – сальвадорец Хосе Аугусто Фарабундо Марти. Выходец из
богатой помещичьей семьи, получил юридическое образование в Университете Сан-
Сальвадора. Лидер студенческого движения. Полученную по наследству землю
раздал бесплатно батракам и арендаторам. Еще в университете Аугусто стал
марксистом – и потом, когда он в повстанческой армии дорастет до должности
личного секретаря Сандино, Фарабундо Марти попытается “совратить” в марксизм
и Сандино. Споры у них были долгими и отчаянными. Судя по всему, многие из
разговоров с Фарабундо Марти у Сандино в голове застряло. Но от принципа
беспартийности своего движения Сандино отказаться не захотел. Не захотел он
отказаться и от идеи “правительства национального примирения” после изгнания
из Никарагуа янки. Кончилось все тем, что генерал и секретарь поссорились.
“Из-за своей политической близорукости ты погубишь и себя, и свою революцию!”
– с горечью выкрикнул один Аугусто другому – и уехал к себе в Сальвадор.
В Сальвадоре Фарабундо Марти ни мало ни много создал Коммунистическую партию
– и партия как-то сразу и успешно пошла в гору. Даже на президентских выборах
в 1931 году победил поддерживавшийся коммунистами кандидат Артуро Араухо. Но
в декабре 1931 года в стране произошел переворот и к власти пришел диктатор
Эрнандес Мартинес, поклонник Гитлера и Муссолини. Фарабундо Марти арестовали.
Он объявил голодовку, голодал 21 день – и все эти дни диктатуре приходилось
разгонять в столице массовые демонстрации в его защиту. Наконец, диктатор
Мартинес не выдержал – и освободил Фарабундо Марти из тюрьмы. Но тут же
выслал из страны. А уже в январе 1932 года в Сальвадоре началось восстание
против диктатуры, подготовленное коммунистами – и Фарабундо Марти нелегально
вернулся на родину. Это было первое в Латинской Америке коммунистическое
восстание. Повстанцы подошли к столице – и тогда диктатор Мартинес обратился
за военной поддержкой к США, Канаде и Великобритании. Те откликнулись – и
восстание было потоплено в крови. 20 тысяч человек было расстреляно. Среди
них – и Фарабундо Марти. Но когда в конце 70-х в Сальвадоре началась
партизанская война, крупнейшая организация герильерос взяла себе название
Народные силы освобождения имени Фарабундо Марти. А когда в 1980-м все
партизанские армии Сальвадора объединились, они приняли название Фронт
национального освобождения имени Фарабундо Марти...
Вообще, армия Сандино состояла, конечно, из людей неординарных. Ординарные в
такую самоубийственную затею лезть боялись.
Армию Сандино называли иногда “армией детей”. У Сандино было очень много
бойцов-подростков. Взрослые усталые крестьяне сплошь и рядом хоть и
сочувствовали Сандино, но воевать не стремились – семью надо кормить, да и
вообще “плетью обуха не перешибешь”. А 12–14-летние мальчишки семьями еще не
обзавелись, да и насчет плети и обуха они не были так уверены.
Первым таким бойцом был индейский мальчуган всего лишь 9 лет от роду.
Несколько недель по тропам, видным только индейцам, шел он сквозь джунгли в
лагерь Сандино. Принес продукты партизанам и потребовал ружье и пули, “чтобы
убивать бандитов”. Сандино называл его “чико-омбре” (мальчик-мужчина). Этот
Чико-омбре участвовал в 36 боях, выучился у партизан грамоте, стал всеобщим
любимцем.
Таких “чико-омбре” было много. Лучшим снайпером у сандинистов был 12-летний
Хосе Кастильо. Сначала он был разведчиком, но в бою у Тельпанека был ранен в
ногу и охромел. Тогда Хосе стал снайпером.
Подростки приходили даже из-за границы. Прославившийся храбростью “чико-
омбре” Хуан Альберто Родригес пробрался к Сандино из Гондураса. Ему тогда
было 12 лет. Сандино пытался отправить мальчишку домой, но ничего не вышло.
Тот сам раздобыл себе оружие, убив морского пехотинца – и доказал таким
образом свое право быть партизаном.
Еще армию Сандино звали “армией поэтов”. Любимым занятием сандинистов было
соревнование в чтении стихов Рубена Дарио. Дарио – это гений, гордость
маленькой Никарагуа. Рубен Дарио был великий новатор, в начале ХХ века он
изменил лицо не только никарагуанской, не только латиноамериканской, но
вообще всей испаноязычной поэзии. Пабло Неруда писал: “Без Дарио
латиноамериканцы вообще не умели бы говорить”.
Сандино любил стихи Дарио до безумия – и считал, что должен всех ознакомить с
ними. Когда герильерос занимали селение или город, обязательным элементом
пропаганды было чтение стихов Рубена Дарио.
Особенно любили сандинисты, понятно, те стихи Дарио, которые были официально
запрещены, – за “подрывную направленность”. Например, “Рузвельту”:
США, вот в грядущем
захватчик прямой
простодушной Америки нашей, туземной по крови...
Ты прогресс выдаешь за болезнь вроде тифа,
нашу жизнь за пожар выдаешь,
уверяешь, что, пули свои рассылая,
ты готовишь грядущее.
Ложь!
Можно представить себе, с каким злорадным удовольствием декламировали
сандинисты финальные строки этого стихотворения:
Берегись Испанской Америки нашей – недаром на воле
бродит множество львят, порожденных Испании львом.
Надо было бы, Рузвельт, по милости господа бога,
звероловом быть лучшим тебе, да и лучшим стрелком,
чтобы нас удержать в ваших лапах железных.
Правда, вам все подвластно, но все же неподвластен вам бог!
У сандинистов были “лучшие чтецы” такого-то стихотворения и “лучшие чтецы”
такого-то. Выходил один – и читал стихотворение Дарио, посвященное Хуану
Рамону Хименесу с такими вот горькими строками:
Иль нас отдадут свирепым варварам в мученье?
Заставят нас – миллионы – учить английскую речь?
Иль будем платить слезами за жалкое наше терпенье?
Иль нету рыцарей храбрых, чтоб нашу честь сберечь?
Потом выходил другой партизан – и читал пламенное стихотворение “Лев”:
Народ разбил свои оковы вековые;
всесильный, как поток, и мощный, как титан.
Бастилию он сжег; пожары роковые
поет труба; сигнал к спасенью мира дан.
Рыча и прядая, спускается с высот
лев – Революция, как ветер очищенья,
и щерит пасть свою и гривою трясет.
Впрочем, сам Сандино больше всего любил декламировать “Литанию Господу нашему
Дон-Кихоту”:
Царь славных идальго, печальных властитель,
исполненный мощи сновидец-воитель,
увенчанный шлемом мечты золотым;
на свете никем еще не побежденный,
фантазии светлым щитом охраненный.
Ты сердцем – копьем необорным – храним.
Похоже, Сандино чувствовал какое-то внутреннее родство между собой и Дон-
Кихотом. Это замечали и другие. Американец Леджен Камминс, когда захочет
уязвить в своей книге об интервенции США в Никарагуа лидера сандинистов,
назовет его “Дон-Кихотом на осле”. А спустя 40 лет тот же образ – образ Дон-
Кихота – придет на ум Че Геваре, когда он, оправляясь в свою последнюю
герилью в Боливию, напишет в прощальном письме: “Мои ноги уже чувствуют бока
Росинанта...”
Не сумев разгромить и тем более “поймать” Сандино, оккупанты стали делать
одну ошибку за другой. Отчаявшийся посланник США в Манагуа Эберхард даже
предложил Вашингтону официально объявить сандинистам войну – после этого
можно было ввести в Никарагуа хоть 100, хоть 200 тысяч солдат. Госдепартамент
обдумал это предложение и ответил: объявлять Сандино войну нельзя, потому что
это означает признание сандинистов воюющей стороной, а не “бандитами”.
Американцы перешли к тактике “выжженной земли” в партизанских районах. По
малейшему подозрению в сочувствии к Сандино людей расстреливали. В северных
районах крестьянам отрубали руки – чтобы они не могли держать оружие. Только
за первый год боев американцы полностью сожгли и разрушили 70 сел.
Измотанные в боях, постоянно терпящие поражение, в атмосфере всеобщей
ненависти “маринерз” постепенно теряли человеческий облик, превращались в
садистов. В 1933 году тогдашний президент Никарагуа Сакаса передаст США
длинный список задокументированных военных преступлений американских солдат –
с просьбой “хоть кого-то наказать”, чтобы успокоить общественное мнение в
Никарагуа. Американцы никого, естественно, не наказали.
В списке Сакасы были такие, например, имена и факты:
Лейтенант морской пехоты Мак-Дональд. Сжег заживо в Сан-Рафаэле-дель-Норте
вместе с домом семью из 8 человек, в том числе 6 детей;
Лейтенант Стюарт. Расстрелял из пулемета в Ла Конкордии 23-летнего Эдуардо
Сентено; у живого еще Сентено отрезал уши и привязал к хвосту своей лошади –
