Т. к. бумаги Ч. отбирались при обысках, он писал и сам уничтожал написанное
(из созданного в Вилюйске сохранились две части романа "Отблески сияния").
Только в 1883 г., при Александре III, под давлением требований "Народной
воли" Ч. было разрешено переселиться в Астрахань. Резкая перемена климата
очень повредила его здоровью.
Годы крепости, каторги и ссылки (1862-1883) не привели к забвению имени и
сочинений Ч.- его слава мыслителя и революционера росла, вдохновляя на смелые
планы его освобождения (ему пытались устроить побег Г. А. Лопатин в 1871 г.,
И. Н. Мышкин в 1875 г., оба были арестованы; были и другие попытки). Сам Ч.
никогда не просил о смягчении своей участи, в частности, летом 1875 г.
отказался от подачи прошения, к которому его пытались склонить власти. "А что
касается лично до меня, - писал он жене в 1871 г., - я сам не умею разобрать,
согласился ли б я вычеркнуть из моей судьбы этот переворот, который повергнул
тебя на целые десять лет в огорчения и лишения. За тебя я жалею, что было
так. За себя самого совершенно доволен. А думая о других, - об этих десятках
миллионов нищих, я радуюсь тому, что без моей воли и заслуги придано больше
прежнего силы и авторитетности моему голосу, который зазвучит же когда-нибудь
в защиту их" (14, 504).
По приезде в Астрахань Ч. надеялся вернуться к активной литературной
деятельности, однако публикации его работ, хотя и под псевдонимом, были
затруднительны. Основным источником заработка, в котором крайне нуждалась
семья Ч., стали переводы, тяготившие Ч. тем более, что его глубоко не
удовлетворяли субъективно - идеалистические воззрения авторов переводимых
книг ("Энергия в природе" В. Карпентера, многотомная "Всеобщая история" Г.
Вебера и др.). Используя приемы работы с Миллем, Ч. снабжал переводы
вступительными статьями, послесловиями, нередко выбрасываемыми при издании.
Все же Ч. удалась опубликовать некоторые собственные философские работы:
"Характер человеческого знания" (Русские ведомости 1885.- М. 63-64, под
псевдонимом Андреев), "Происхождение теории благотворности борьбы за жизнь"
(Русская мысль. - 1886. - ЛГ 9, за подписью Старый трансформист). Вместе с
написанным в 1888 г. предисловием к предполагаемому 3-му изданию
"Эстетических отношений..." (состоявшемуся лишь в 1906 г.) эти работы Ч.
заключают в себе резкую критику неокантианства, агностицизма
("иллюзионизма"), характерного для многих философов и естественников тех лет.
Из художественных сочинений Ч. опубликовал "Гимн Деве неба" (Русская мысль. -
1885.- № 7, под псевдонимом Андреев). Писал повесть "Вечера у княгини
Старобельской". Получив спасенные Антоновичем после ареста Ч. "Материалы к
биографии Н. А. Добролюбова", готовил их к изданию и успел опубликовать
первый раздел (Русская мысль. - 1889.- № 1-2). Первый том вышел в 1890 г.,
после смерти Ч.
При всей интенсивности работы Ч. самые дорогие для него замыслы - в
частности, создание давно задуманных популярных энциклопедий по разным
отраслям знаний - осуществить не удалось. В июне 1889 г. .Ч. получил
разрешение вернуться на родину, в Саратов. Он строил большие планы несмотря
на резко ухудшавшееся здоровье. Умер от кровоизлияния в мозг, похоронен на
Воскресенском кладбище в Саратове.
В разностороннем наследии Ч. важное место занимают работы по эстетике,
литературная критика, художественное творчество. Во всех этих областях он
выступил новатором, возбуждающим по сей день споры; к Ч. применимы его
собственные слова о Гоголе как писателе из числа тех, "любовь к которым
требует одинакового с ним настроения души, потому что их деятельность" есть
служение определенному направлению нравственных стремлений" (3, 21).
Эстетическая теория Ч., изложенная в его диссертации "Эстетические, отношения
искусства к действительности" (Спб. , 1855). а также в авторецензии
(Современник. - 1855.- № 6) и ряде работ 1854 г. (из них в особенности важна
статья "О поэзии. Сочинение Аристотеля" // Отечественные записки. - 1854.- №
9). знаменовала перелом в истории эстетики, разрыв с ее, идеалистической
традицией. Концепции искусства как создания идеала в эстетике Г. В. Ф. Гегеля
(и его популяризатора Ф. Фишера, часто цитируемого в диссертации) Ч.
противопоставил материалистическую формулу прекрасного: "прекрасное есть
жизнь", "прекрасно то существо, в котором видим мы жизнь такою, какова должна
быть она по нашим понятиям; прекрасен тот предмет, который выказывает в себе
жизнь или напоминает нам о жизни..." (2, 10). Объективным критерием
прекрасного выступает у Ч. превосходство предмета над другими в данном роде
(при существенной оговорке, что не все роды прекрасны). В субъективном же
критерии прекрасного - "наших понятиях" - Ч. подчеркнул социальную
обусловленность эстетических вкусов (разных в крестьянской среде и у
аристократии), отказывая многим из них в истинности (напр. романтическому
"увлечению бледною, болезненною красотою" - 2, 11). Так антропологическая,
фейербаховская посылка об общечеловеческих потребностях осложняется указанием
на социальную почву эстетического идеала. Считая, что потребности (не
болезненно-фантастические) человека в прекрасном вполне удовлетворяются
действительностью, Ч. пересматривает вопрос о содержании искусства, расширяя
его границы до "общеинтересного в жизни" (2, 82). и о его задачах. Первая из
них - воспроизведение жизни была намечена, по Ч., еще в античной эстетике)
(Платон, Аристотель), полагавшей сущность искусства в подражании человеческой
жизни (Ч. отмечает искажение этой мысли классицистами, говорившими о
подражании природе в искусстве: "подражание природе чуждо истинному поэту,
главный предмет которого - человек" (2, 278). Однако воспроизведение жизни,
хотя и требует активности художника - "способности отличать существенные
черты от несущественных" (2, 80), составляет лишь формальное начало
искусства. Две другие задачи, искусства - объяснение жизни и вынесение
приговора ее явлениям; они особенно полно могут быть осуществлены в
литературе ("поэзии"), которая "представляет полнейшую возможность выразить
определенную мысль. Тогда художник становится мыслителем, и произведение
искусства, оставаясь в области искусства, приобретает значение научное" (2,
86).
В содержании искусства - "учебника жизни" - подчеркивается общее с наукой и
нравственной деятельностью человека.
Манифест материалистической эстетики Ч. не свободен от противоречий. Блестяще
показав жизненную основу прекрасного и типического и призвав в то же время
художников к овладению передовым мировоззрением, Ч. недостаточно связал
субъективную сторону содержания искусства (объяснение жизни и вынесение
приговора) с творческим, в т. ч. формотворческим, процессом и ограничил роль
фантазии. В результате положение о том, что "жизнь не думает объяснять нам
своих явлений", в то время как "в произведениях науки и искусства это сделано
(2, 87), осталось в значительной мере декларативным, поскольку не была до
конца прослежена специфика объяснения жизни на "языке искусства". Недооценка
Ч. творческой типизации, особенно заметная на фоне гегелевского учения об
идеализации в искусстве, отчасти была полемической издержкой "апологии
действительности сравнительно с фантазиею" (2, 89). Уязвимым было и отрицание
закономерности трагического, сведение его к "ужасному в человеческой жизни"
(2, 301). Впоследствии Ч. показал огромную роль творческой типизации, на
службе у которой и состоит фантазия, вымысел. Так в творчестве Пушкина им
подчеркнута огромная роль долго обдумываемого плана, предшествующего
исполнению: "Прояснить в своем уме основную мысль романа или драмы, вникнуть
в сущность характеров, которые будут ее проявлять своими действиями.
сообразить положения лиц, развитие сцен - вот что 1 важно..." (2, 452).
Диссертация Ч., большинству читателей известная по авторецензии, вызвала острые
дискуссии. Ее не приняли многие ведущие писатели и критики (Тургенев, Л.
Толстой, Анненков, Дружинин и др.), упрекавшие автора в умалении искусства.
Эстетика была областью, где раньше всего обнаружились расхождения между
либералами и демократами присутствовавший на защите диссертации Шелгунов
отметил, что "умственное направление шестидесятых годов <...> в первый
раз в своем зачаточном виде было провозглашено в 1855 г. на публичном диспуте
в Петербургском университете"
Литературная критика Ч., опирающаяся на его эстетическую теорию, в то же
время понималась им как публицистическая деятельность, для которой важны
тесная связь с читателем и понимание его интересов: "Отвлеченные истины могут
быть уместны в ученом трактате, но слова публициста должны прежде всего
сообразоваться с живыми потребностями известного общества в данную минуту"
(5, 648). Такими Ч. считал "слова" Г. Э. Лессинга, Белинского. Собственно
критике, ее истории и теории, посвящены программные статьи: "Об искренности в
критике" (1854.-№ 7); цикл "Очерки гоголевского периода русской литературы"
(1856.-№ 12, 1856.-№1 1-2, 4, 7, 9-12), к ним примыкает цикл "Лессинг, его
время, его жизнь и деятельность" (1856.-№ 10-12; 1857.- № 1-4, 6). где
деятельность немецкого просветителя осмысляется в свете сходной русской
общественно- литературной ситуации.
В соответствии с выдвинутыми в диссертации задачами искусства Ч. считает (в
статье "Об искренности в критике") важнейшим критерием оценки произведения
истинность его общей идеи, "мысли". Ее фальшивость оправдывает резкость тона
критика, менее всего щадящего признанные авторитеты: "...жар нападения должен
быть соразмерен степени вреда для вкуса публики, степени опасности, силе
влияния, на которые вы нападаете" (2, 257). Поэтому "превосходная в
художественном отношении, но приторная" поэма Гете "Герман и Доротея"
заслуживает более строгого суда, чем какая-нибудь другая идиллическая поэма
какого-нибудь посредственного писаки" (2, 257). С нелицеприятной критикой
выступил сам Ч. в своих первых рецензиях на произведения популярных
писателей: "Роман и повести М. Авдеева" (1854.- № 2), "Три поры жизни. Роман
Евгении Тур" (1854.- № 5), выявляя их подражательность, пустоту содержания,
ложный пафос. За "ошибочное направление" (2, 240) - идеализацию
патриархального купеческого быта - он осудил пьесы "Не в свои сани не садись"
и "Бедность не порок" А. Н. Островского: "бедность не порок. Комедия А.
Островского" (1854.- № 5), резко разойдясь в оценках с "органическим"
критиком А. А. Григорьевым. На примере этих не свободных от славянофильских
мотивов пьес Ч. доказывал, что "ложные по своей основной мысли произведения -
бывают слабы даже и в чисто художественном отношении" (2, 240). Последующая
оценка этих пьес Добролюбовым в статье "Темное царство", в соответствии с
принципами "реальной критики", будет значительно мягче.
В "Очерках..." Ч. охарактеризовал, через их отношение к Гоголю и гоголевскому,
до сих пор "единственному сильному и плодотворному направлению" (3, 6),
деятельность ведущих критиков, журналистов 30-40 гг.: Н. А. Полевого. О. И.
Сенковского, С. П. Шевырева, круга пушкинского "Современника", Н. И. Надеждина,
Белинского (имя которого, по цензурным условиям, было названо лишь в пятой
статье цикла). Подчеркнуты некоторые общие условия эффективности критики:
наличие системы убеждений; забота о распространении своих мнений в публике
(чуждая критикам пушкинского круга - почитателям Гоголя); эстетический вкус;
умение "говорить о том, что нужно нашей публике в наше время" (3, 225)
отличающее Белинского. Как "образователя" Белинского Ч. выделяет Надеждина,
привившего русской критике начала эстетики Ф. Шеллинга: "От него узнали у нас,
что поэзия есть воплощение идеи <...>; что красота формы состоит в
соответствии ее с идеею" (3, 163-164). Но первое проявление самостоятельности
русской мысли Ч. видит в Белинском и его сподвижниках, последовательно
развивших и применивших к русской действительности диалектику Гегеля.
Белинского Ч. считает и первым историком русской литературы, определившим
исторические заслуги многих писателей до Пушкина (М. В. Ломоносова, Г. Р.
Державина. Н. М. Карамзина и др.) и тем самым положившим "границы отрицанию"
(3.193), которое у противников классицизма (Полевой) и романтизма (Надеждин)
было абсолютным. В деятельности Белинского Ч. в особенности выделяет 40 гг.,
когда критик преодолевает идущий от гегелевской системы "квиетизм" и
проникается передовыми стремлениями времени (важнейшие из них - "гуманность и
забота об улучшении человеческой жизни" - 3, 302). Отсюда и горячая защита
Белинским Гоголя, "натуральной школы", и полемика с апологетами "чистого
искусства" (а по существу принципа "эпикуреизма"). Ч. подчеркнул возрастающую
публицистичность критики Белинского, статьи которого за 1846-1848 гг. изобилуют
рассуждениями об отраженных в произведении общественных вопросах: "...в осьмой
и девятой статьях, заключающих разбор "Онегина", эпизоды подобного рода
занимают уже наибольшее число страниц" (3, 275).
Акценты, расставленные Ч. в его разборе критики Белинского (предпочтение
последнего периода, оправдание публицистических отступлений и др.), как и
интерпретация творчества Пушкина и Гоголя, расходились с мнениями
"эстетической" критики. Борьба между либералами и демократами в середине 50
гг. нередко формулировалась ее участниками как защита "пушкинского" или
"гоголевского" направления в литературе, чему способствовали издания
сочинений обоих писателей, осуществленные Анненковым и П. А. Кулишем.
Наиболее развернутым ответом на "Очерки..." Ч. со стороны "эстетической"
критики была статья Дружинина "Критика гоголевского периода и наши к ней
отношения" (Библиотека для чтения. - 1856.-№ 11), где Пушкин
интерпретировался как поэт "чистого искусства", противопоставляемого
"дидактике". Ч. откликнулся на издания Пушкина - еще до "Очерков..."
("Сочинения А. С. Пушкина" // Там же. - 1855 - № 2-3, 7-8) и Гоголя
("Сочинения и письма Н. В. Гоголя" // Там же. - 1857.-№ 8), подчеркивая, что
при огромности заслуг Пушкина как первого русского поэта- художника (здесь Ч.
опирался на суждения Белинского) творчество Гоголя гораздо больше связано с
современной русской действительностью: он "первый научил нас знать наши
недостатки и гнушаться ими" (4, 665). За анализом Ч. трагических заблуждений
Гоголя и их истоков (этой цели служила отчасти и статья об одном из духовных
учителей Гоголя: "Сочинения В. Жуковского" // Там же. - 1857.- № 5) проступал
идеал критика - гармония между мировоззрением и творчеством писателя.
Сложность проблемы соотношения мировоззрения и творчества, в особенности
реалистического, с которой столкнулся Ч. прежде всего при анализе наследия
Гоголя, стимулировала эволюцию его критического метода. Предвосхищая
обоснованные позднее Добролюбовым в статье "Темное царство" (1859) принципы
"реальной критики", он высоко оценивает некоторые произведения за реализм
отражения жизни, даже при уязвимости их авторской тенденции. Так, у А. Ф.
Писемского. воззрение которого на крестьянский быт "не подготовлено наукой"
(4, 571), Ч. находит социальное обличение, вытекающее из самой достоверности
изображения ("Очерки из крестьянского быта А. Ф. Писемского".- 1857.-№ 4). Не
оспаривая прямо тургеневскую мысль о стихийности чувства, выразившуюся в
повести "Ася" ("Русский человек на rendez-vous" // Атеней. - 1858. - № 18),
Ч. подчеркивает зависимость характера героя, господина М (которому
свойственна эта стихийность) от условий его формирования: "Лучше не
развиваться человеку, нежели развиваться без влияния мысли об общественных
делах, без влияния чувств, пробуждаемых участием в них" (5, 169). Разбор
любовного сюжета повести перерастает в суд над дворянским либерализмом, не
подготовленным к "решительной минуте", под которой имеется в виду прежде
всего освобождение крестьян. Важнейшим открытием Ч., сделанным также на базе
"реального" метода, было определение особенностей таланта молодого Л.
Толстого: его формы психологизма (изображения "диалектики души"), находящейся
в прямой связи с пафосом писателя - "чистотой нравственного чувства"
("Детство и отрочестве). Сочинения графа Л. Н. Толстого. Военные рассказы Л.
Н. Толстого". 1856.-№ 12). Некоторая избирательность анализа, выявляющего
прежде всего сильные, реалистические моменты содержания, была в то же время
продуманной тактикой Ч. по отношению к писателям либерально - дворянской
ориентации.
Однако критический метод Ч. видоизменялся в зависимости от свойств
произведений: последовательная демократическая авторская тенденция всегда
поддерживалась Ч. (хотя и не заменяла для него таланта: "...тенденция может
быть хороша, а талант слаб..."- 14, 322). К анализу тенденции в особенности
располагала лирика. Любимейшим поэтом Ч. был Некрасов; не имея возможности
писать о поэзии соредактора "Современника", Ч. в. 1856 г. (когда Некрасов
был. за границей) поместил в журнале (№ 11), по выходе "Стихотворений"
Некрасова, столь выразительную подборку его произведений ("Поэт и гражданин".
"Забытая деревня", "Отрывки из путевых записок графа Гаранского"), что она
повлекла за собой цензурное предостережение журналу. Ч. предсказал долгую
жизнь поэзии Огарева ("Стихотворения К. Огарева" // Там же. - 11850.- № 9),
утверждающей счастье "жить для других" (3, 565) и напоминающей о Герцене (имя
которого было под запретом), высоко ценил А. В. Кольцева ("Стихотворения
Кольцева") и др. В прозе он приветствует "Губернские очерки" М. Е.
Салтыкова-Щедрина ("Губернские очерки" // Там же. - 1857 - № 6), обнаружившие
в авторе более высокий, по сравнению с гоголевским, уровень теоретического
обобщения: "Теперь, например, Щедрин вовсе не так инстинктивно смотрит на
взяточничество - прочтите его рассказы "Неумелые" и "Озорники", и вы
убедитесь, что он очень хорошо понимает, откуда возникает взяточничество,
какими фактами оно поддерживается, какими фактами оно могло бы быть
истреблено. У Гоголя вы не найдете ничего подобного мыслям, проникающим эти
рассказы" (4, 633). Противопоставленные "обличительной" кампании,
нападающей на отдельные злоупотребления (комедия В. А. Соллогуба "Чиновник" и
др.). "Губернские очерки" подробно комментируются Ч. для доказательства
наивности надежд на силу нравственного примера, якобы способного "устранить
действие закона причинности, по которому нравы народа сообразуются с
обстановкою народной жизни" (4. 289).
Отрадный симптом "значительной перемены в обстоятельствах" (7, 884) видит Ч.
("Не начало ли перемены?" - 1861.-№ 11) в рассказах В. Успенского, пишущего
"о народе правду без всяких прикрас" (7, 856). По Ч.. в рассказах Успенского
преодолевается традиция "идеализации" народа ("Шинель" Гоголя, Григорович,
Тургенев), которому нельзя было помочь ничем, кроме сострадания. В этом
последнем большом критическом разборе Ч. чувствуется ожидание близящейся
народной революции: подчеркивая силу "рутины", обычая в жизни массы, критик
отмечает возможность "минут одушевления" и ставит сложную проблему
руководства стихийным движением. Литературная критика Ч.- органичная часть
его революционной публицистики.
Художественное творчество Ч. не было только вынужденной в условиях изоляции
формой работы: о склонности к беллетристике свидетельствуют и пробы пера в
студенческие годы, и психологическая детализация в дневниках (1847-1853);
кроме того, он имел богатый опыт литературного критика. Как художник Ч. более
всего связан с традицией философской просветительской прозы (Лессинг, Д.
Дидро. Вольтер, А. Н. Радищев, Герцен), выступая в то же время новатором, в
особенности в разработке политической темы. В контексте русской литературы 60
гг. созданный Ч. тип "разумного эгоиста", просветляющего разумом стихию
чувств. противостоит различным формам противоречивого сознания. свойственного
героям Тургенева, Л. Толстого, Ф. М. Достоевского и др. Не свободная от
просветительских иллюзий, утверждаемая Ч. концепция гармоничной личности,
встающей на путь революционной борьбы без пафоса жертвенности, вырастала
прежде всего на почве исторической реальности. Герои Ч. 'были типичны и в
своем рационализме и в своем героизме, что обусловило огромный резонанс "Что
делать?" и реализм последующих произведений, имеющих менее счастливую
читательскую судьбу.
В "Что делать? Из рассказов о новых людях" Ч. продолжил открытую Тургеневым
"Отцах и детях" тему нового общественного деятеля. в основном из разночинцев,
сменившего тип "лишнего человека". По отношению к тургеневскому роману
произведение Ч. полемично: "нигилизму" Базарова противостоят позитивные
взгляды "новых людей", его одиночеству и трагической смерти - их сплоченность
и стойкость ("Отцы и дети" как необходимый фон восприятия подчеркнуты
фамилиями Кирсанова и Лопухова, последняя напоминает о словах Базарова: "...а
из меня лопух расти будет..." - Тургенев И. С. Поли. собр. соч. и писем: В 30
т. - М., 1981.- Т. 7.- С. 121).
Несмотря на "эзопов язык", используемый в борьбе с цензурой (названия глав,
акцентирующие любовно-семейный сюжет, авантюрно- интригующее начало,
загнанный в глубь повествования сюжет об "особенном человеке" -
революционере, система перифраз, аллегорий, цитат и пр.), мировоззрение Ч.
нашло в романе четкое выражение, чему способствовала активность автора-
повествователя как интерпретатора событий. Через голову "проницательного
читателя" автор многократно обращается к части публики, способной стать
"новыми людьми", разъясняя ей конкретную программу действий. Это роман
художественно-публицистический.
Действительность предстает в "Что делать?" в трех временных измерениях:
прошлое - "старый порядок", идейно изживший себя, хотя и господствующий;
настоящее (деятельность "новых людей"); будущее (его абрис в духе идей
утопического социализма дан в "Четвертом сне Веры Павловны"). Через все
произведение проходит антитеза старых и "новых людей", поступки которых
кажутся странными обывателям (Марье Алексеевне, "проницательному читателю");
их удивление, непонимание - источник комических ситуаций. Отношение к
представителям прошлого дифференцировано: жизнь праздная (Сторешниковы. Серж)
на аллегорическом языке романа - "фантастическая грязь"; трудовая, в заботах
о куске хлеба, вырабатывает "злые", но дельные характеры (Марья Алексевна) -
это "реальная грязь", из которой "родится пшеница" ("Второй сон Веры
Павловны")-
Романтический пафос произведения - в устремленности к социалистическому
идеалу, будущему, когда тип "нового человека" станет "общею натурою всех
людей" (Что делать? - С. 149; далее указываются стр.). Прообразом будущего
выступают и личные отношения "новых людей", разрешающих конфликты на основе
гуманной теории "расчета выгод" (новая мораль оттенена традиционностью
сюжетного мотива любовного треугольника: Вера Павловна - Лопухов - Кирсанов),
и их трудовая деятельность (организация швейных мастерских, учеба Веры
Павловны на врача и др.). Эти подробно освещенные сферы жизни "новых людей"
соотнесены с потаенным, "эзоповым" сюжетом, главным героем которого выступает
профессиональный революционер Рахметов. Но он не одинок: упоминается о
"восьми образцах этой породы", несомненно участие в нелегальной борьбе
Лопухова - Бьюмонта после его ухода "со сцены", мужа "дамы в трауре" и др.
Темы любви, труда, революции органично связаны в романе, герои которого
исповедуют "разумный эгоизм", стимулирующий нравственное развитие личности:
"О, сколько наслаждений развитому человеку! Даже то, что другой чувствует как
жертву, горе, он чувствует как удовлетворение себе, как наслаждение, а для
радостей так открыто его сердце, и как много их у него!" (С. 233). На высшей
ступени этой лестницы развития стоит "особенный человек" Рахметов, сын
богатого помещика, ушедший в революцию, "ригорист", живущий только интересами
"дела". В ссылке на "натуру", разную у "обыкновенных порядочных" и
"особенных" людей, сказался антропологизм Ч. Реалистический принцип типизации
последовательнее выдержан в Рахметове, суровое мужество которого продиктовано
условиями революционной борьбы нач. 60 гг. Призыв к светлому и прекрасному
будущему, исторический оптимизм Ч., мажорный финал сочетаются в романе с
осознанием трагической судьбы его "новых людей": "...еще немного лет, быть
может и не лет, а месяцев, и станут их проклинать, и они будут согнаны со
сцены, ошиканные, страмимые" (С.49).
Публикация романа вызвала целую бурю в критике. На фоне многочисленных
обвинений Ч. в безнравственности, отсутствии художественности и пр.,
остроумно высмеянных в сатирических стихах В. С. Курочкина в "Искре"
("Молодая жена! Ты "Что делать?" взяла?"; "Нет, положительно, роман "Что
делать?" нехорош!", 1863), выделяется серьезностью разбора статья Н. Н.
Страхова "Счастливые люди". (Библиотека для чтений. - 1865.- № 4). Признав
жизненную основу и "напряжение вдохновения" автора, "органический" критик
оспорил рационализм и оптимизм "новых людей" (скрытого трагизма романа он не
увидел) и отсутствие между ними глубоких конфликтов. М. Е. Салтыков-Щедрин
("Наша общественная жизнь" // Современник. - 1864.- № 1, 3), выразив
сочувствие общей идее романа, отметил, что в ее воплощении автор "не мог
избежать некоторой произвольной регламентации подробностей..." (Салтыков-
Щедрин М. Е. Собр. соч.: В 20 т. -М., 1968. -Т. 6. - С. 324). Горячим
пропагандистом романа стал Д. И. Писарев, выступивший с подробным анализом
его содержания ("Новый тип" // Русское слово. - 1865.- № 10; впоследствии 1
статья была названа "Мыслящий пролетариат").
Исключительное место в русской литературе занимает "Что делать?" по силе
воздействия на общественную жизнь: под его влиянием устраивались мастерские,
коммуны, в частности "коммуна" В. А. Слепцова (см.: Чуковский К. И. История
слепцовской коммуны Чуковский К. И, Люди и книги шестидесятых годов. - Л.,
1934).. Герои Ч. и в особенности Рахметов повлияли на формирование характера
многих деятелей освободительного движения. Роман стимулировал нравственные и
художественные искания русских писателей: как последователей Ч. ("Степан
Рулев" Н. Ф. Бажин?), "Андрей Кожухов" С. М. Степняка-Кравчинского, "На жизнь
и смерть" В. В. Верви-Флеровского и др.), так и оспаривающих его взгляды,
концепцию личности ("Записки из подполья", "Преступление и наказание"
Достоевского, "Некуда" Н. С. Лескова, "Живой труп" Л. Толстого и др.).
К "Что делать?" тематически близки написанные в крепости повесть "Алферьев",
роман "Повести в повести", цикл "Мелкие рассказы". Здесь также
противопоставлены "новые" и старые люди и утверждается странная в глазах
обывателя - не своекорыстная и свободная от лицемерных условностей - новая
мораль. Однако решение образа автора здесь иное: он скрыт за системой
рассказчиков. Стремление к "объективным" способам изображения характерно и
для последующих произведений ("История одной девушки", "Отблески сияния",
пьесы и др.), включая "Пролог. Роман из начала шестидесятых годов".
В "Прологе" (предназначавшемся для публикации за рубежом) политическая тема
непосредственно отражена в сюжете, в особенности в первой части ("Пролог
пролога"), где воссоздана на широкой прототипической основе борьба демократов
с либералами и консерваторами в связи с начатой в Петербурге предреформенной
кампанией (действие происходит в 1857 г.). Вождем демократов выступает
журналист Волги", в котором узнаются многие черты самого Ч. Незаконченность
второй части ("Из дневника Левицкого за 1857 год"), посвященной в основном
жизни Левицкого (его прототип - Добролюбов) в деревне. не позволяет в полном
объеме судить о деятельности этого героя, революционная направленность
которой подчеркнута тщательной конспирацией. В изображении "новых людей" Ч.
отходит от принципа группового портрета, используемого в "Что делать?"
(характеристики Лопухова и Кирсанова). Герои существенно расходятся в
понимании перспектив общественного развития, спорят по тактическим вопросам
(политический реализм и "апатия" Волгина противостоят нетерпению Девиц- кого,
некоторым либеральным иллюзиям Соколовского и в особенности Нивельзина).
Оценивая в конце 60 гг. (в условиях спада крестьянского движения, эволюции
либерализма, развития народничества) предреформенную "весну". Ч. в гораздо
большей степени, чем в "Что делать?", обнажает трудности, стоящие перед
"мужицкими" демократами в связи с неподготовленностью масс к революции.
Трезвый анализ Волгиным общественно-политической ситуации, его революционная
тактика - не только ретроспекция Ч.. но и, вероятно, предостережение
народникам (с которыми он тесно общался в Александровском заводе).
В юмористическом ключе изображены .в романе либералы - "прогрессисты"
(Рязанцев и его почитатели), в гротескно-сатирическом - правительственные
чиновники - деятели реформы (Савелов, Чаплин). Их беспринципность проявляется
не только в политике, но и в личных отношениях (история Савеловой).
Своеобразной параллелью к трудностям политического руководства массами
выступает в романе, тема помощи отдельной личности. В ошибочных
первоначальных прогнозах Волгина относительно Савеловой. Левицкого
относительно Анюты, Настеньки, в его тщетной попытке воздействовать на Мерк
ощутима автополемика с "Что делать?" (история Настеньки Крюковой и др.).
Однако автополемические мотивы "Пролога" не следствие пересмотра концепции
личности и теории "расчета выгод"; рассуждая, извлекая уроки из заблуждений,
главные герои проходят школу самовоспитания, учатся быть руководителями.
Факты повседневности осмысляются как симптомы тенденций, которые нужно
учитывать в политике (случай с Чекаловым). В целом "Пролог" свидетельствует о
развитии революционной мысли Ч. в пореформенный период.
Соч.: Полн. собр. соч.: В 15 т. 1 Под обш. ред. Б. Л. Козьмина и др.-М..
1939-1953. Т. 16 (дополнит.): Что делать? Из рассказов о новых людях 1 Изд.
полют. Т. И. Орнатсная и С. А. Рейсер. -Л., 1975
Страницы: 1, 2