Реферат: Кромвель

Лангедока/ пастухи/ которые в своих альпийских деревушках исповедовали

протестан­тизм древнее аугсбургского, были защищены от притес­нения одним

лишь звуком его великого имени. Сам папа принужден был проповедовать

гуманность и умерен­ность папистским государям, ибо голос, редко угрожав­ший

по-пустому, объявил, что, если бы народу Божию не было оказано снисхождения,

английские пушки за­гремели бы в замке св. Ангела...

Однако все эти поразительные успехи отнюдь не ме­шали Кромвелю ссориться с

парламентом и все больше расходиться с ним.

Мы уже видели что английская революция преследо­вала две цели: во-первых —

восстановление старых англий­ских вольностей (сюда надо включить параграфы

Великой хартии и принципы самоуправления); а во-вторых — свобо­ду

совести. К этому постепенно присоединились пункты радикальной программы:

уничтожение феодализма, коро­левской власти, государственной церкви и палаты

лордов.

Революционным принципом было проведение в жизнь личного начала. Свобода

совести и мысли, книгопечата­ния/ митингов/ равноправность всех перед законом,

уничтожение привилегий крови и другие требования радикалов призваны были

расширить сферу прав каж­дого отдельного человека за счет сословного или

госу­дарственного начала.

Было время, когда Кромвель несомненно и очевидно сочувствовал всем этим

принципам. Но между Кромвелем — полковником парламентской армии, и тем же

Кромвелем — лордом-про­тектором Англии—разница очень существенная

На самом деле ему предстояла дилемма: или упрочить свою власть до той

степени, когда она станет выше вся­ких посягательств, или же рано или поздно

отправиться на эшафот. Казнь Карла была сожжением кораблей. По­сле нее

возвращаться назад было невозможно. Примире­ние с Карлом II, которое в идее

соблазняло многих дипломатов, задумавших даже бракосочетание младшей дочери

протектора, леди Франциски, с наследником Стюартов, принадлежало к области

утопий. «Карл,— го­ворил Кромвель— никогда не простит мне смерти отца, а если

бы он простил, то был бы недостоин короны». Чтобы поддерживать свою власть,

Кромвелю надо было постоянно усиливать ее. Ведь его власть, в сущности, не

признавали, ей только подчинялись. Ему не прощалось ничто. Все с нетерпением

ждали, когда же наконец счастливая звезда изменит ему, когда его заре­жет нож

заговорщика/ разобьют испанцы/ взорвут папи­сты или сектанты? Кромвель

отличался слишком проницательным умом, чтобы удовлетвориться внешней

покорностью и почить на лаврах

«Кромвель,— говорит Гизо,— вовсе не был философ. Он действовал не по

предварительно обдуманному и си­стематически расположенному плану но

руководство­вался в деле управления высоким инстинктом и практи­ческим

смыслом человека, которому Божий перст назна­чил править народом».

«План Кромвеля,— говорит Маколей,— с самого на­чала имел значительное

сходство с древней английской конституцией, но через несколько лет он счел

возмож­ным пойти далее и восстановить почти все части преж­ней системы под

новыми названиями и формами. Титул короля не был возобновлен, но королевские

прерогати­вы были вверены лорду верховному протектору. Госу­дарь был назван

не величеством, а высочеством. Он не был коронован и помазан в

Вестминстерском аббатстве, но был торжественно возведен на престол, препоясан

го­сударственным мечом, облачен багряницей и наделен драгоценной Библией в

Вестминстерском зале. Его сан не был объявлен наследственным, но ему было

дозволе­но назначить преемника, и никто не мог сомневаться, что он назначит

сына».

Палата общин была необходимой частью государ­ственного устройства. В

учреждении этого собрания про­тектор обнаружил мудрость и политический смысл/

ко­торые не были как следует оценены его сонременнмками. Недостатки древней

представительной системы, хотя вовсе не такие важные, какими они сделались

впослед­ствии, уже замечались людьми дальновидными. Кром­вель преобразовал

эту систему на следующих основани­ях: маленькие города были лишены

привилегий, число же членов за графства было увеличено. Очень немногие

города без представительства успели до того времени приобрести важное

значение. Из этих городов самыми видными были: Манчестер, Лидс и Галифакс.

Представи­тели были даны всем трем. Прибавлено было число чле­нов за столицу.

Избирательное право было устроено так, что всякий достаточный человек, владел

ли он поземель­ной собственностью, или нет, мог вотировать за граф­ство, в

котором жил. Несколько шотландцев и несколь­ко колонистов-англичан,

поселившихся в Ирландии, были приглашены в собрание, долженствовавшее

изда­вать закон для всех частей Британских островов.

В реформах Кромвеля заключается, конечно, зародыш всех последующих

преобразований в области избира­тельного права. Но действовал он более чем

осмотритель­но: он не только не уничтожил ценза, но даже не умень­шил его. С

другой стороны, история выборов во все его парламенты часто возмущала людей,

стоящих на точке зрения права. Выборы эти всегда производились под сильным

административным давлением, и протектор никогда не стеснялся прибегать к

самым экстраординар­ным мерам, чтобы обезопасить себя от короля или про­теста

парламента. Первая палата общин, какую народ избрал по его приказанию,

выразила сомнение в законности его ав­торитета и была распущена, не успев

издать ни одного акта. Вторая признала его протектором и охотно сдела­ла бы

королем, но упорно отказывалась признать его но­вых лордов. Ему не оставалось

ничего более как распу­стить и ее. «Бог,— воскликнул он при расставании,— да

будет судьею между мной и вами!»

В тщетных попытках обезопасить спою власть от всяких поползновений, Кромвель

настойчиво искал для нее таких опор, которые не исходили бы прямо из его

лич­ного величия и гения. Оттого-то так настойчиво уподоб­лял он себя королю,

где только это было возможно; от­того-то задумал он восстановить палату

лордов. Это было очень трудное дело. Кромвель застал уже существовав-шее

дворянство, богатое, весьма уважаемое и настолько популярное между другими

классами, насколько какое-нибудь дворянство когда-либо бывало. Если бы он как

король Англии повелел пэрам собраться в парламент со­гласно древнему обычаю

государства, многие из них без сомнения повиновались бы призыву. Но этого он

не мог сделать. Он только предложил главам знаменитых фа­милий занять места в

своем новом сенате. Те отказались. С их точки зрения согласие было бы

равносильно уни­жению достоинства, как своего, так и родового. Они тоже

спрашивали ежеминутно: «Ваши полномочия. Ваше Высо­чество? Покажите нам их!»

Протектор поэтому был при­нужден наполнить свою верхнюю палату новыми людьми/

успевшими в течение последних смутных времен обратить на себя внимание. Это

было наименее удачное из его предприятий, не понравившееся всем партиям.

Левелле-ры гневались на него за учреждение привилегированного класса. Толпа,

питавшая уважение к великим историческим планам, без удержу смеялась над

палатой лордов, в ко­торой заседали счастливые башмачники и извозчики, куда

были приглашены немногие дворяне и от которой все старинные пэры

отворачивались с презрением.

Зна­менитый принцип, что «Англия управляется сама со­бой», был совершенно

забыт. Страна была разделена на военные округа. Эти округа находились под

начальст­вом генерал-майоров. Всякое мятежное движение немед­ленно

подавлялось и наказывалось. Страх, внушенный могуществом меча, находившегося

в такой сильной/ твер­дой и опытной руке, укротил дух и кавалеров, и левел-

леров. Предлагали защищать старые вольности Англии. Но всякий понимал, что в

данную минуту это было бы безумием. Нельзя ничего было сделать даже путем

заго­воров: полиция протектора была хороша, бдительность его была неослабна,

и когда он появлялся вне пределов своего дворца, обнаженные мечи и кирасы

верных те­лохранителей окружали его плотно со всех сторон.

«Будь он,—говорит Маколей,—жестоким, своеволь­ным и хищным государем, нация

могла бы почерпнуть отвагу в отчаянии и сделать судорожное усилие

освобо­диться от военного деспотизма. Но тягости, какие тер­пела страна, хотя

и возбуждали серьезное неудовольст­вие, однако не были такими, которые

побуждают огром­ные массы людей ставить на карту жизнь, имущество и семейное

благосостояние против страшного неравенст­ва сил. Налоги, правда более

тяжкие, чем при Стюар­тах/ были не тяжелые в сравнении с налогами соседних

государств и ресурсами Англии. Собственность была безопасна. Даже кавалер/

удерживавшийся от наруше­ния нового порядка/ наслаждался в мире всем, что

оста­вили ему гражданские смуты. Уничтоженные Долгим парламентом последние

следы крепостничества, конеч­но, не возобновлялись. Отправление правосудия

между частными лицами совершалось с точностью и безуко­ризненностью, дотоле

неслыханными. Ни при одном английском правительстве со времен Реформации не

было так мало религиозных преследований...»

Но это слишком важный пункт, чтобы говорить о нем мимоходом.

Всякий желал бы/ конечно, чтобы этих религиозных преследований не было

совершенно. К сожалению, ни­что не распространяется так медленно, как

веротерпи­мость. Если мы спросим себя, кто в описываемую нами эпоху был

искренне и действительно на стороне свобо­ды совести, то во всей Англии едва ли

насчитаем деся-ток-другой человек. Кромвеля надо поставить во главе их. Но и

ему приходилось делать уступки духу времени, и ему надо было казнить и вешать,

чтобы не разойтись с теми, кто был опорой его власти, его жизни. Католиков

ненавидели, и теперь более, чем когда-нибудь. Истори­ческие и

политические мотивы присоединились к моти­вам религиозным. Даже такие люди, как

Мильтон/ раз­деляли эту ненависть: стоит лишь припомнить, с каким грозным

негодованием, с какой злобой и местью гово­рит он о папизме. Папизм—порождение

дьявола. Это один из догматов английского миросозерцания полови­ны XVII века,

быть может, самый упорный и настойчи­вый. После Кромвеля он продержался еще

более 160 лет, и позорное пятно английской конституции — Test-Act/ запрещавший

католическим подданным Британского ве­личества занимать какие бы то ни было

государствен­ные или общественные должности, был уничтожен лишь в 1824 году!..

Полной веротерпимости не могло быть и при протекторе. Но в этом

отношении он сделал все возмож­ное. Основным государственным законом было

провоз­глашено, что католики и епископы нетерпимы. Богослу­жение и пропаганда

были/ конечно, безусловно воспре­щены им. Были даже преследования. В июне 1654

года, например, один бедный католический священник, три­дцать семь лет назад

изгнанный за свое звание, решился вернуться в Англию, но был схвачен сонный с

постели и отправлен в Лондон, где его судили, приговорили и пове­сили. Но

Кромвель делал немало усилий, чтобы избе­гать подобной жестокости; он желал,

чтобы преследуе­мые давали ему возможность уклониться от нее, соблю­дая

наружное приличие. Но когда их горячая вера или энергический характер отвергали

эти маленькие слабо­сти, тогда он, не колеблясь, предавал их всей строгости

законов. Однако и тут надо отдать справедливость Кромвелю: преследования при

нем были, но не было инкви­зиции, не было беспутного вторжения в чужую

челове­ческую душу, преднамеренного выискивания жертв для костров и виселицы.

Стоило не быть энтузиастом, что­бы спокойно исповедовать какую угодно веру.

Свобода культа, правда, была ограниченная, и в 1655 году 24 ноя­бря епископалам

было запрещено находиться при част­ных семействах в качестве духовников и

наставников, как это часто бывало. До драгонад, к счастью, дело не дохо­дило,

хотя, кроме Кромвеля, кто же мог помешать им? Многие и многие из его партии,

наверное/ были бы в восторге от такого радикального искоренения папизма.

Сектантов, анабаптистов, милленариев, квакеров Кромвель не преследовал

совсем, разве на политической почве. Мало того, он решился привлечь к себе

другой класс людей, всеми гонимый и презираемый. Это были евреи. Кромвель, не

давая им публичного права граж­данства/ которого они домогались, позволил

некоторым из них жить в Лондоне. Они выстроили там синагогу, приобрели

участок земли для кладбища и втихомолку образовали род корпорации, преданной

протектору, тер­пимость которого служила единственной гарантией их

безопасности.

После роспуска последнего своего парламента (4 фев­раля 1652 года),

сделавшего было попытку ограничить его самовластие, и после удачной войны с

Испанией в Индии и Европе, Кромвель достиг высшей степени мо­гущества; он

пользовался огромным влиянием в Европе и высшим авторитетом в Британии... Но

— странная иро­ния судьбы — чем выше поднимался он по ступеням сла­вы и

могущества, тем все более становился одиноким. От него отворачивались его

старые боевые товарищи/ которые служили под его началом, когда он был еще

про­стым капитаном: они не могли понять, в чем тут может заключаться

преступление, если палату состоящую не из лордов, не называть палатою лордов.

Но Кромвель требовал безусловного повиновения. Республиканские и

анабаптистские мнения затрагивали его власть в самом корне, он не хотел

терпеть их по крайней мере в армии. Я служил ему пятнадцать лет,— говорил

после смерти

его Паккер, суровый и честный офицер-республика­нец,— с той поры, как он сам

командовал еще кавале­рийским эскадроном, до момента его высшей власти; я

семь лет командовал полком и теперь одним дыханием его, без всякого суда, я

выброшен вон. Я лишился не только места, но и старого лагерного и боевого

товари­ща, и пять подчиненных мне капитанов, все честные люди, были исключены

вместе со мной за то/ что не хо­тели сказать, что у нас есть палата лордов».

Недовольные офицеры задумали даже заговор и пы­тались собраться возле

находившегося в немилости Лам­берта — тоже когда-то товарища и друга

Кромвеля. Пол­ковник Гетчинсон узнал об этом. Искренний христианин и

республиканец, он со времени изгнания Долгого пар­ламента оставил армию и

политику: его возмущала ти­рания Кромвеля, но еще больше возмущала тирания

злой, безумной посредственности, которая хотела занять его место. «Кромвель,—

говорит его жена,— был смел и велик, а Ламберт—только полон глупого и

нестерпи­мого тщеславия». Гетчинсон предупредил протектора, и заговор был

потушен в самом начале.

На его месте возник немедленно другой.

Несмотря на всю классическую скупость испанского двора и собственную вялость.

Карл II собрал наконец на берегах испанских Нидерландов небольшой корпус

войск; нанято было несколько транспортных судов; слу­хи о близкой экспедиции

получили некоторую основа­тельность; английские роялисты с жаром просили о

ней/ обещая восстать всей массой. Роялистские движения по­явились сразу в

нескольких местах: на севере, юге, запа­де, в самом Лондоне. Но — звезда и

теперь не изменила Кромвелю — между заговорщиками оказался изменник. Надзор и

репрессалии усилились. Никогда тюрьмы не были так переполнены: число

заключенных за поли­тические преступления простиралось до двенадцати ты­сяч

человек! Начался суд в особой комиссии—настоя­щем революционном трибунале,

где чувство самосохра­нения заменяет все законы и диктует все меры.

Эти заговоры заставляли задумываться. Общество/ все, целиком, не замедлило

дать почувствовать Кромвелю все свое неудовольствие его ссорами с

парламентом. Протек­тор требовал у муниципального совета ссуды, но Сити,

которая всегда доставляла деньги парламенту, нашла их для Кромвеля так же

мало, как некогда для Карла I. Дело дошло даже до задержек в уплате пошлин,

утвержден­ных в последнюю сессию. На какой же успех можно было рассчитывать

при взимании податей, никем и никогда не утвержденных?

Будущее в таких обстоятельствах не предвещало ни­чего доброго. Большинство

сторонников Кромвеля уже настойчиво задавали себе вопрос, сформулированный

его же сыном Генри: «Не зависит ли все от одной только личности отца, от его

искусства, от привязанности к нему армии/ и не возгорится ли кровавая война,

когда его не будет?»

Но и эта единственная опора была уже надломлена. Одно из близких к Кромвелю

лиц старается доказать, что попытка управлять государством без парламента

надор­вала его жизненные силы. Несомненно, что неудача его планов болезненное

возбуждение. Он по целым неделям перестал показываться даже в кругу сво­ей

семьи.

А ведь он любил ее и прежде все свое время прово­дил с нею.

Семейство Кромвеля было центром и главным элемен­том его двора. Он вызвал в

Лондон сына Ричарда и сде­лал его членом парламента, тайным советником и

чле­ном Оксфордского университета. Второй сын его. Ген­ри, управлял Ирландией

и часто навещал отца. Зять его, Джон Клейполь, человек аристократических

нравов, лю­бивший удовольствия роскошной жизни, был так же, как и сам Ричард

— будущий протектор/ в коротких отно­шениях со многими кавалерами. По выходе

замуж по­следних двух дочерей Кромвеля за лорда Оральконбриджа и Рича вокруг

него собрались четыре юные семейст­ва, богатые/ стремившиеся наслаждаться и

услаждать приближенных людей блеском своей жизни.

Сам Кромвель любил общественное движение, бле­стящие собрания, особенно

музыку, и находил удоволь­ствие в привлечении к себе артистов. Вокруг дочерей

его образовался двор многолюдный и одушевленный. Только одна из них, леди

Флитвуд, пламенная и строгая республиканка, мало принимала участия в этих

пирах и скорбела о «монархическом» и светском увлечении, которое преобладало

как в доме, так и в политике про­тектора.

Но все это было и прошло. Кромвель стал мрачен, стал избегать людей. В нем

развилась мучительная по­дозрительность, не дававшая ему покоя ни днем, ни

ночью. Он постоянно был вооружен и имел на себе латы;

выезжая/ брал с собою в карету несколько человек и ок­ружал себя конвоем;

ездил очень скоро, часто изменял направление и никогда не возвращался домой

той же дорогой/ по какой ехал из дому. В Уайтхолле у него было несколько

спален и в каждой из них—потайная дверь. Он выбрал из своей кавалерии 160

человек/ вполне ему известных/ назначил им офицерское жалованье и обра­зовал

из них восемь взводов, которые по двое постоянно составляли вокруг него

охранную стражу. Та ясность и самостоятельность ума, та страстность и

смелость чувст­ва, которые были так привлекательны в Кромвеле/ по-видимому,

совершенно исчезли.

Вокруг него теснились уже призраки смерти.

В 1654 году он лишился своей матери, Елизаветы Стю­арт, женщины умной и

доброй, к которой постоянно испытывал глубочайшее уважение. Она не доверяла

поло­жению сына и делила с ним его величие не иначе, как с чувством

скромности и даже сожаления о прежней ти­хой деревенской жизни! Он с трудом

убедил ее поселить­ся во дворце. Она жила там в непрерывной тревоге/ каж­дый

день ожидая какой-нибудь катастрофы и вскрики­вая всякий раз/ когда слышала

выстрел: «Убивают моего сына!»... Зимою 1658 года дочь Кромвеля Франциска в

конце третьего месяца замужества лишилась мужа Робер­та Рича/ которому было

не более 23 лет. Спустя три ме­сяца умер граф Варвик, близкий друг Кромвеля.

Едва прошло затем несколько недель/ и новый/ еще более жес­токий удар уже

готов был поразить его. Его любимая дочь леди Клейполь уже давно слабела и

страдала: она поселилась в отдаленном дворце, чтобы там пользовать­ся

воздухом и деревенским спокойствием. Замечая, что ей становится все хуже и

хуже, Кромвель сам переехал туда, чтобы заботиться о ней лично и постоянно.

Часто, измученный работами и дрязгами государ­ственной жизни/ любил он

отдыхать возле нее — столь чуждой той борьбы, тех насилий, которыми была уже

полна его жизнь. Но это наслаждение теперь преврати­лось для него в горькую

печаль: сложная и неопределен­ная болезнь леди Клейполь развивалась быстро, с

ней начались нервные припадки, во время которых она пе­ред глазами отца то

обнаруживала свои жестокие стра­дания, то не могла сдержать детской тоски и

грусти по нем. Перед смертью страшные галлюцинации тревожи­ли ее, ей виделась

окровавленная фигура короля, тре­бующая мщения.

Сила Кромвеля была сломлена. Он перестал занимать­ся государственными делами.

Дела мирские, политиче­ские вопросы/ даже интересы самых близких лиц

пропа­дали из поля его зрения по мере того/ как сходил он со сцены жизни. Его

душа обратилась на самое себя и, при­ближаясь к той стране, откуда никто не

возвращался, за­давала себе другие вопросы, а не те/ которые волновали людей

у его постели. 2 сентября 1658 года после сильней­шего пароксизма/

сопровождавшегося бредом, он при­шел в сознание; его капелланы сидели вокруг.

«Скажите,— обратился он к одному из них,— может ли человек утерять надежду на

милосердие?» — «Это невозможно». «В таком случае, я спокоен,— сказал

Кромвель,— пото­му что раз испытал на себе милосердие». Он отвернулся и стал

молиться вслух. «Господи я — ничтожное созда­ние. Ты сделал из меня орудие

воли Твоей; этот народ желает, чтобы я жил: они думают, что им оттого будет

лучше и что это обратилось бы во славу Твою! Другие хотят/ чтобы я умер.

Господи! Прости им всем и, каково бы ни было Твое Соизволение обо мне,

ниспошли на них свое благословение... Тебе же честь и слава во веки ве­ков...

Аминь!..»

3 сентября была годовщина его побед при Дунбаре и Ворчестре. Этот день он

называл счастливым. В этот же день, в четвертом часу пополудни, он был уже

мертв.

Заключение:

Режим протектората при всем этом был тесно связан с лично­стью и авторитетом

Кромвеля. Как только он скончался (3 сентября 1658 г.), режим попал в тяжелое

кризисное состояние безвластия. Назначенный преемником отца Ричард Кромвель

не сумел удер­жать власть и стал политической игрушкой в руках генералитета.

В1659 г. его вынудили отречься от звания и восстановить условную республику.

Общественное недовольство и режимом индепендентов, и безвластной республикой

одновременно стало настолько значи­тельным, что вопрос о восстановлении

монархии и исторической конституции в стране стал в область практической

политики. Рево­люция исчерпала себя.

Список использованной литературы:

1. О.А. Омельченко. Всеобщая история государства и права.Учебник. т.2

М.1998.

2. Н.С.Крылова Английское государство. М1981.

3. Т.А. Павлова Кромвель. М1980

4. Н.Ф. Болдырев ред., Жизнь замечательных людей.Ч 1995

Страницы: 1, 2



Реклама
В соцсетях
бесплатно скачать рефераты бесплатно скачать рефераты бесплатно скачать рефераты бесплатно скачать рефераты бесплатно скачать рефераты бесплатно скачать рефераты бесплатно скачать рефераты