разочарования, и успех, большой успех. Одного только не было — счастья. И
как-то даже приучил себя к мысли, что счастье — это нечто нереальное,
призрак. И вот вдали мелькнуло. Если только Бог даст дней. Надеюсь... Думаю
о будущем. Теперь мысли эти связные, систематичные, а главное, радостней.
Теперь я уже желаю скорого окончания войны (прежде об этом не думал), но,
конечно, постольку, поскольку в кратчайший срок можно разбить до основания
австро-германцев. Иначе не представляю себе конца. В одном только вопросе
проявляю недостаточно патриотизма, каюсь: когда думаю об отдыхе после войны,
тянет к лазурному небу и морю Адриатики, к ласкающим волнам и красочной
жизни Венеции, к красотам Вечного города. Когда-то, 10 лет тому назад, я
молчаливо и одиноко любовался ими — тогда, когда мой маленький друг Ася была
с бабушкой на Рейне. Вы помните? Вы одобряете мои планы?» (28, с. 187).
С рассветом 22 мая (4 июня н. ст.) вся линия русского Юго-Западного фронта
взорвалась сильнейшим артиллерийским огнем. Снарядов не жалели. После
артиллерийской подготовки русские части по всему фронту длиной в 350
километров перешли в наступление против австрийцев. Атака была настолько
неожиданна для неприятеля, что, несмотря на сильные укрепления, воздвигнутые
в период зимних месяцев, австрийцы не выдержали. Их опрокинули, и фронт был
прорван. Операция эта была поручена генералу Брусилову, незадолго до того
принявшему пост Главнокомандующего Юго-Западным фронтом. В состав фронта
входили четыре армии. С севера к югу они шли в следующем порядке: 8-я, 11-я,
7-я и 9-я.
Нанести главный удар выпало армии генерала Каледина, а в его армии — на
дивизию Деникина. Удар был направлен на город Луцк. Деникин хорошо
знал этот город: в сентябре 1915 года, как известно со слов генерала
Брусилова, Деникин «бросился на Луцк одним махом и взял его». С тех пор Луцк
снова перешел в руки неприятеля, и здесь Деникину пришлось вторично брать
его, сильно за это время укрепленный противником. Еще в марте генерал Деникин
был ранен осколком шрапнели в левую руку, но остался в строю. И, несмотря на
не совсем зажившую рану, руководя атакой, он шел со своими войсками в
передовых цепях. За, доблесть, проявленную при захвате Луцка в мае 1916
года, генерал Деникин получил весьма редкую награду — «Георгиевское оружие,
бриллиантами украшенное». Награда эта давалась не только за личный подвиг, но
и когда он имел большое общественное значение.
Брусиловское наступление 1916 года, получившее также название Луцкого
прорыва, продолжалось около четырех месяцев. «Тактические результаты этой
битвы,— писал историк Головин,— были громадными. Взято было в плен 8924
офицера, 408000 нижних чинов, захвачено 581 орудие, 1 795 пулеметов, 448
бомбометов и минометов. Отнята у противника территория более чем в 25000
квадратных километров. Таких результатов не достигала ни одна наступательная
операция наших союзников в 1915, 1916 и 1917 годах».
В одном из своих писем, касаясь успеха Юго-Западного фронта, Деникин выражал
надежду, что этот успех повлечет за собой более широкое наступление и что,
быть может, и союзники «встрепенутся».
В общественном мнении России отношение к союзникам за годы войны прошло
разные фазы. Вначале был восторг и готовность жертвовать собой для достижения
общей цели. Затем восторг охладел, но сохранилось твердое решение
безоговорочно выполнять свои союзные обязательства, не считаясь ни с
трудностями, ни с риском. И, наконец, как отметил Головин, видя, что союзники
не проявляют такого же жертвенного порыва, чтоб оттянуть на себя германские
силы, как это делала русская армия,—в русские умы постепенно стало
закрадываться сомнение. Оно перешло в недоверие. Когда австрийцам приходилось
плохо, немцы всегда шли им на выручку. Когда того требовали союзники, русские
войска всегда оттягивали на себя силы неприятеля. Однако в критические
моменты на русском фронте союзники ни разу не проявили должной военной
инициативы. Неудачная их попытка в Галлиполе в расчет не принималась. Их
начали винить в эгоизме, а среди солдат на фронте (возможно, что не без
участия германской пропаганды) все сильнее слышался ропот: союзники, мол,
решили вести войну до последней капли крови русского солдата. В солдатской
массе это притупляло желание продолжать борьбу.
Следует отметить, что генерал Деникин, хоть и искренне желавший более
деятельной стратегической помощи от союзников, никогда не бросал обвинения в
том, что русскими руками они хотели ослабить Германию. Наоборот, до самого
конца, даже в период русской между-усобной смуты, когда Россия вышла из
войны, а Германия еще продолжала ее на западе,—он неизменно оставался, верен
идее союза.
Но еще серьезнее недоверия к союзникам было недоверие к собственной власти.
Осенью 1915 года, с отъезда государя из столицы в Ставку, императрица с
невероятной настойчивостью стала вмешиваться в дела государственного
управления. По совету своих приближенных она выставляла кандидатов на
министерские посты, и, за редким исключением, государь одобрял ее выбор.
Кандидаты — люди бесцветные, не подготовленные к ответственной работе, часто
недостойные — вызывали резкое неодобрение в общественном мнении и в Думе,
где с осени 1916 года начались бурные выпады не только против членов
правительства, но и против личности императрицы и «темных сил» вокруг трона.
Авторитет власти и династии падал с невероятной быстротой. От патриотического
единения между правительством и законодательными палатами периода начала
войны не осталось и следа. Постоянная смена состава министров ослабляла и без
того непопулярное и безпрограммное правительство.
Прогрессивный блок, образованный в 1915 году из представителей кадетской
партии, октябристов и даже консервативных элементов Думы и Государственного
совета, настаивал на министерстве общественного доверия, готового
сотрудничать с законодательными палатами в проведении определенно
разработанной программы деятельности. К этим требованиям все больше и больше
склонялись умеренно-консервативные круги и члены императорского дома. Многие
из великих князей, видя угрозу династии и родине, откровенно и настойчиво
высказывали государю свои взгляды на необходимость перемен. Но царь упорно
отклонял все подобные советы. Имя Распутина, с его влиянием при дворе, стало
объектом ненависти, особенно тех, кто не желал свержения монархии. С думской
трибуны Милюков винил правительство и императрицу в «глупости или измене»;
Представитель монархистов Пуришкевич требовал устранения Распутина. Убийство
Распутина с участием великого князя Дмитрия Павловича, Юсупова, женатого на
племяннице государя, и монархиста Пуришкевича окончательно изолировало
царскую семью. Государь и императрица остались в полном одиночестве.
Тем временем Гучков, князь Львов и другие представители земских и городских
союзов, Военно-промышленного комитета и т. д., сыгравшие большую роль в
мобилизации русской промышленности для нужд войны, настаивали не только на
министерстве общественного доверия, но на министерстве, ответственном перед
Думой. Потеряв, надежду на возможность сотрудничества с царем, они решили
от него избавиться и широко пользовались своими связями в армии и
общественных кругах в целях антиправительственной пропаганды. Думские
выпады против режима, цензурой запрещенные в печати, распространялись ими по
всей стране в виде литографированных оттисков.
Распространялись также заведомо ложные слухи об императрице, о ее
требованиях сепаратного мира, о ее предательстве в отношении британского
фельдмаршала Китченера, о поездке которого в начале июня 1916 года в Россию
на крейсере «Hampshire» она якобы сообщила немцам. В армии эти слухи, увы,
принимались на веру, и, по словам генерала Деникина, «не стесняясь ни местом,
ни временем» среди офицеров шли возмущенные толки на эту тему. Деникин
считал, что слух об измене императрицы сыграл впоследствии «огромную роль в
настроении армии, в отношении ее к династии и к революции».
После революции, несмотря на желание найти подтверждение подобному обвинению,
особая комиссия, назначенная Временным правительством, установила полную
необоснованность этих слухов, Они оказались злостной клеветой. Императрица
— немка по рождению — была верна России и не допускала мысли о сепаратном
мире.
Тем не менее, влияние ее на ход событий, предшествовавших революции, было,
несомненно, отрицательным и пагубным.
Брусиловское наступление, не поддержанное русскими (Западным и Северо-
западным) фронтами, не поддержанное и союзниками, закончилось к сентябрю 1916
года. Оно принесло больше пользы союзникам, чем России.
Антиправительственные речи, рассылавшиеся Гучковым и его сотрудниками во всех
концы страны и армии, доходили и до генерала Деникина в далекой Румынии. В
одном из своих писем к невесте он кратко, без комментариев, отметил факт их
получения: «Думские речи (боевые) читаю в литографированных оттисках».
(Письмо от 27 декабря 1916 года). «На родине,—писал он в другом письме,—стало
из рук вон худо. Своеручно рубят сук, на котором сидят спокон веку». (Письмо
от 12 января 1917 года). «Какие же нравственные силы будет черпать армия
в этой разрухе? Нужен подъем. Уверенность...» (Письмо от 7 января 1917
года). (41, с. 197).
Строго держась вне политики, не принимая участия в закулисных интригах против
правительства, Деникин болел душой за то, что происходило внутри страны. Он
видел, что царский режим стоит на краю пропасти, что как бы назло самому себе
этот режим «своеручно рубит сук, на котором сидел спокон веку». И, опасаясь
потрясения во время войны государственных устоев, генерал Деникин с
волнением думал о тех последствиях, которые мог вызвать в армии развал в
тылу.
Наступал 1917 год, год страшной расплаты за прошлые грехи, ошибки и неудачи,
год, который выдвинул генерала Деникина на ту роль, которую ему пришлось,
затем играть в период гражданской войны.
Деникин внимательно следит за событиями в Петрограде. Его взгляды
становятся все более жесткими. Он делает попытки охарактеризовать
деятельность Петросовета, подробно излагает Апрельские тезисы Ленина,
характеризуя их как призыв к русскому бунту, к чистому разрушению. Власть
оказалась несостоятельной - делает вывод Деникин и выделяет созревшую идею,
разбивая предложение на типографские строчки, подчеркивая главное, данное с
большой буквы: " В общественном сознании возникла мысль о Диктатуре".
Все разговоры в ставке с начала июня стереотипны: "Россия идет неизбежно
к гибели. Правительство совершенно бессильно. Неопходима твердая власть.
Рано или поздно нам надо перейти к диктатуре. Но никто не говорит о
реставрации или о перемене политического курса в сторону реакции". (41.с.
228).
Какие же политические взгляды исповедовал в то время Деникин? На этот
вопрос он ответил так: "Я никогда не сочувствовал "народничеству" с его
террором и ставкой на крестьянский бунт. Ни марксизму, с его
превалированием матереалистических ценностей над духовными и уничтожением
человеческой личности. Я приял Российский либерализм в его идеологической
сущности без какого-либо партийного догматизма. В широком обобщении это
приятие приводило меня к трем положениям:
1. Конституционная монархия;
2. Радикальные реформы;
3. Мирные пути обновление страны.
Это мировоззрение я донес нерушимо до революции 1917 года, не принимая
активного участия в политике и отдавая все силы и труд армии". (42. С.247).
Все это звучит на первый взгляд заманчиво. Перед лицом анархии, развала,
гибели, на краю пропасти, в которую катилась страна, создать сильную,
национальную, демократическую влась!
Именно здесь слабый, уязвимый пункт Деникинской политики. Если генеральная
диктатура не контрреволюция и не реакция, то кто же олицетворяет черные
силы реакции и контрреволюции? Каким образом диктатура соединяется с
демократической властью? Почему Деникин, выступающий против контрреволюции,
реакции, так обрушивается на революцию, не видя в ней ничего положительного?
Активного участия в политике он никогда до 1917 года не принимал, но в те
годы (после первой революции) уйти от нее было почти невозможно. Возникали
вопросы, над которыми раньше он не задумывался, и пытливая мысль искала на
них ответ. Для офицера того времени Антон Иванович, несомненно, был
человеком с ленивым уклоном. Но революцию он категорически отрицал, так как
на примере того, что видел, в 1905-1906 годах убедился: победа революции
выльется в уродливые и жуткие формы, где лозунг - "Долой!" - своей
разрушительной силой подорвет все устои государства. "Приняв Российский
либерализм в его идеологической сущности", он хотел верить, что кадетская
партия, ближе других отражавшая его мировоззрение, пойдет на сотрудничество с
исторической властью, искавшей тогда поддержку либеральной общественности,
и что совместная работа сможет привести Россию путем серии назревших реформ
к конституционной монархии британского типа. Но кадетская партия отвергла
руку, протянутую правительством. К такой партийной политике Деникин отнесся
отрицательно. Он чувствовал, что кадеты, не желавшие революции, своей
обостренной оппозицией к правительству способствовали созданию в стране
революционных настроений.
Туманные либеральные воззрения приводят его только к одной мысли - мысли о
диктатуре, в которой от демократии и либерализма не останется и следа.
Летом политическая обстановка в стране все более накаляется, а политика
Деникина становится все более жесткой.
На известном заседании, созванным Керенским в Ставке 16 июля, Деникин
выступил наиболее твердо и категорически, обвиняя временное правительство в
слабости, развале армии, потакании солдатским комитетам, требуя
восстановить дисциплину, покончить с военными бунтами. Он бросил прямой
вызов Керенскому, призвал
поднять втоптанные в грязь знамена и поклониться им.
Керенский, следуя своей обычной тактике лавирования, не поднял брошенной
перчатки. Он отступил и уступил. В ночь на 19 июля он назначил Корнилова
Верховным, сместив Брусилова. Корнилов занял высший военный пост в России,
оставив должность главнокомандующего юго-западным фронтом, где он пробыл 12
дней. На смену Корнилову на Юго-Западный фронт пришел не кто иной, как
Деникин.
Уступками Керенский не заслужил благоволения генералов. Алексеев
телеграфировал Деникину - уже на Юго-Западный фронт о том, что он готов
действовать, ибо "главный болтун России" по-прежнему ничего не делает.
Заговор назрел. Нужен был лидер - популярный, твердый, непререкаемый. И,
разумеется, придерживающийся соответствующих взглядов. Деникин сжато до
предела сформулировал задачу: "страна искала имя".
Имя было найдено. Л.Г. Корнилов был готов к выполнению своей, исторической
миссии.
Деникин, с любовью и преданностью относясь к Корнилову, достаточно трезво
оценивал подготовку мятежа, видел ее слабости и трудности. Он писал, что
появление в Ставке разных лиц "внесло элемент некоторого авантюризма и
несерьезности. Корниловский мятеж постигла неудача. Деникин не был на острие
копья в решающие дни мятежа. Ни он вел конные полки на Петроград, заплатив
жизнью за неудачу. Но он является одним из столпов, краеугольных камней
всего сооружения. Он обеспечивал одну из базовых позиций мятежа - Юго-
Западный фронт. Крах мятежа стал переломным моментом в жизни честолюбивого
генерала. Переломным в смысле формальным - преуспевающий военачальник,
главнокомандующий крупнейшим из пяти фронтов державы, превратился в
арестованного мятежника.
Психологический перелом выплеснулся в дошедшей до предела ненависти к
солдатской массе. Ожесточение было абоюдным. Деникина арестовали и посадили
в тюрьму в Бердичеве, где находился штаб фронта, а затем в тюрьму в Быховце,
где под стражей находился Корнилов. Здесь, Деникин в компании
единомышленников, думает, о совершившемся не раскаиваясь, а готовясь к
продолжению борьбы. Он открыто, с гордостью говорит о том, что намечалось
"единоличная диктатура". Горечь, озлобление, проступают в каждой фразе,
много раз мелькают выражения "разогнать советы", "трусливая толпа".
Делаются попытки проанализировать причины неудачи. Родилась идея: уходить
на Дон.
Бежав, из Быхова на Дон, переодетый, в образе неведомого поляка, Деникин
принял активное участие в организации Добровольческой армии. В Ростове
он наблюдает за окружающими и его ненависть к распоясавшейся черни растет.
Он истерически кричал: "Проклятые!" Ведь я молился на солдата... А теперь
вот, если бы мог, собственными руками задушил!..". Деникин был назначен
главнокомандующим добровольческой дивизии, что позволило ему через
некоторое время стать одной из ведущих, а затем и ведущей фигурой
белогвардейского лагеря. Тем временем усложнилось положение советской
власти на Дону. Двигаясь с Кубани к Дону, Деникин составил первое
политическое обращение. С ненавистью, критикуя "народных комиссаров" он
отмечал, что "Будущих форм государственного строя руководители армии
(генералы Корнилов, Алексеев) не предрешали, ставя их в зависимость от
воли Всероссийского Учредительного Собрания, созванного по водворении в
стране правового порядка".
Общая цель: борьба до смерти за "целость разоренной, урезанной, униженной
России", "за право свободно жить и дышать в стране, где народоправство
должно сменить власть черни". В июне 1918 года начался второй кубанский
поход. Изменились масштабы и характер деятельности Деникина. Он вспоминает:
"Раньше я вел армию, теперь я командовал ею". (41. С. 286). Последние месяцы
1918 года принесли Деникину новые успехи в объединении под его началом
антисоветских сил юга России. 26 декабря 1918 года появился
Знаменитый приказ Деникина номер один: "По соглашению с атаманами все
великого войска Донского и Кубанского, сего числа я вступил в
командование всеми сухопутными и морскими силами, действующими на Юге
России".
Разгром Германии тяжело отразился на положении Войска Донского. К концу
ноября 1918 года немецкие войска ушли из Донской области, и их уход обнажил
