Период после Второй мировой войны характеризовался, кроме того, двумя тенденциями, повлиявшими на классическую модель исследовательского университета: усилилось внимание к собственно процессу обучения и прикладным исследованиям. Первая тенденция заключалась в том, что образование было демократизировано и стало доступным большему количеству студентов. И вторая, отчасти следствие первой, - высшее образование оказалось под постоянно растущим бюджетным давлением, что увеличило его зависимость от исследовательских контрактов с бизнес-сектором. При этом повсеместно ведутся дебаты о том, должны ли университеты, и если должны, то до какой степени, быть вовлечены в область прикладных исследований. Решение, все чаще осуществляемое на практике, особенно в развивающихся странах и странах со средним уровнем доходов, заключается в создании или назначении одного или нескольких исследовательских университетов на роль «центров успешности», позволяя при этом другим вузам сконцентрироваться на обучении и прикладных исследованиях. Так, трехуровневое устройство системы высшего образования в Калифорнии (исследовательские университеты, университеты подготовки по массовым профессиям, колледжи) может быть наиболее приемлемым решением.
Что касается России, с момента открытия Петром Великим в 1724 году Санкт-Петербургской академии наук и Московского государственного университета, основанного Иваном Шуваловым и Михаилом Ломоносовым и учрежденного указом императрицы Елизаветы в 1755 году, университеты до революции развивались в рамках европейской модели университетов с некоторой долей большего разделения между обучением и исследованиями, чем в Европе. Это разделение увеличилось в советский период, особенно в связи с учреждением и функционированием советской Академии наук и открытием большого количества новых вузов.
Разделение процесса обучения и исследований прекрасно отвечало потребностям коммунистического тоталитарного режима - контролировать содержание обучения в университетах и содержание научных открытий, чтобы как «настоящие», так и «неудавшиеся» открытия, а также потенциально опасные, не говоря уже о новых идеях и ценностях, происходили внутри наиболее изолированных исследовательских институтов. Исследования, большинство которых носило военную направленность, проводились относительно небольшим количеством тщательно отобранных специалистов и, как правило, в обстановке особой секретности. Политическая элита диктовала направления и сферы исследования даже в естественных науках. В гуманитарных и социальных областях такой контроль был абсолютным, а разделение исследования и обучения - еще сильнее, что затруднило сдвиг парадигмы образования в переходные 1990-е годы.
В то же время в СССР научные исследования и собственно высшее образование имели высокий статус, пользовались приоритетным щедрым финансированием, ведущие ученые и разработчики передовых технологий имели материальные и социальные привилегии. Советский Союз был в числе стран с наибольшей плотностью научных работников и инженеров на душу населения.
Поскольку значительная часть этих усилий была направлена на реализацию военных целей, а другая часть предназначалась для индустриализации и обеспечения экономического роста, делался акцент на естественные науки, математику и инженерию. Социальные науки служили главным образом инструментом контроля для закрепления коммунистической идеологии, поэтому эмпирические исследования здесь были предельно ограниченными, а исследовательские методы - устаревшими. Некоторые направления в гуманитарной сфере, культуре и искусстве находились на очень высоком уровне, но и они были чрезвычайно идеологизированы и ограниченны.
Огромные бюджеты и большое количество студентов и ученых отчасти компенсировали негативное влияние централизованной советской системы на качество образования. А это жесткий контроль сверху; искаженные стимулы; идеологические предрассудки и отсутствие академической свободы и инициативы; такое состояние дел, когда назначение и продвижение по службе основывались на идеологической преданности и личных знакомствах и зачастую не были связаны с профессиональными достижениями; изоляция, минимальная мобильность внутри институтов и, что не менее важно, изоляция от всего остального мира.
Образовательная и научная система с централизованным планированием, позволяющая людям осваивать только минимум знаний, необходимых для выполнения предписанных профессиональных обязанностей (так же как и их социальных и политических ролей), хороша до тех пор, пока планирование человеческого ресурса оправданно и сама система остается относительно статичной. Это условие, однако, выполняется редко. Острая нехватка академических кадров в начале большого скачка в 1930?х оправдывала такой узкий подход. Результатом стало разделение высшего образования в СССР на большое количество узких направлений в университетах, в особенности в ведущих вузах, гораздо более узких, чем в западных университетах. Такой подход сильно ограничил число академиков с широкими взглядами, которые могли бы быть слишком независимыми и критичными. В условиях стремительных технологических и структурных изменений в экономике узкая специализация противоречит естественной потребности в гораздо более широком образовании, нацеленном на освоение скорее общих подходов, нежели специфических знаний и инструментов, необходимых непосредственно сейчас. В ходе исследования, проведенного в начале 1990-х годов, было обнаружено, что в странах с рыночной экономикой образование обеспечивает большую степень креативности («применение знаний в неожиданных обстоятельствах»), чем в странах с плановой экономикой. При этом первые превосходят последние и в области «осознания фактов», то есть аккумуляции знаний, приобретенных на практике.
В 1990-х годах вследствие значительного сокращения бюджета на высшее образование и из-за состояния хаоса исследовательские институты и университеты серьезно пострадали от снижения качества человеческого ресурса. Произошел массовый исход ученых и студентов-выпускников из страны и внутри нее. Одни (около 250 тыс. человек) уехали на Запад, в большинстве своем это были опытные ученые с известными именами (внешняя утечка мозгов); другие - в еще большем количестве - ушли из науки в поисках лучшей доли в нарождающейся рыночной экономике России (внутренняя утечка мозгов). Только после финансового кризиса 1998 года ситуация начала выправляться: бюджеты для высшего образования и исследований начали расти, институты стали внедрять новые программы обучения, особенно в области социальных и гуманитарных наук, объем утечки мозгов сократился, а количество студентов в вузах выросло.
Тем не менее, в системе высшего образования в России до сих пор практически ничего не было сделано в области структурного реформирования исследовательской деятельности и управления ею. По мнению внешних наблюдателей, плохое управление и неэффективная система стимулирования в университетах представляют сегодня самую большую угрозу развитию страны в этой области.
Из всего сказанного ясно, что процесс реформ в высшем образовании и науке в России связан с процессом интеграции в международное высшее образование. Внутренние реформы должны помочь соотнести российскую вузовскую систему со стандартами и форматами, признанными и принятыми глобальным сообществом. В то же время политические решения, открывающие высшему российскому образованию путь к международному сотрудничеству, должны помочь ускорить эти реформы.
Несколько лет назад Россия вместе с другими странами присоединилась к Болонскому процессу ЕС - процессу, направленному на структурное трансформирование модели традиционного континентального высшего образования в модель, более близкую к американской. Речь идет о сдвиге в сторону трехступенчатой академической системы - бакалавр, магистр и доктор, стандартизации академических требований, введении системы взаимозачетов академических результатов студентов и высоком уровне кооперации между странами. Последнее предусматривает совместные исследовательские программы, создание совместного консорциума для докторантуры, широкую и более свободную мобильность преподавателей, а также академические назначения и повышения, основанные на профессиональной конкуренции и объективных показателях профессиональных компетенций. Новая модель направлена на создание общей системы европейского высшего образования с целью «соотнести деятельность лучших систем образования мира, включая США и Азию». Почти каждый из перечисленных пунктов требует огромных усилий со стороны российских властей и столкнется с жесточайшим сопротивлением со стороны ректоров и близкой им профессуры. Болонский процесс по определению включает в себя условия обязательного признания другими странами иностранных учебных степеней, в том числе докторских, публикации в международных журналах (и в журналах других стран), то есть требования, до сих пор не получившие в России признания.
В рамках Болонского процесса основные реформы образования в России должны заключаться в ослаблении и смягчении жесткой государственной системы, в увеличении автономии и академической свободы собственно университетов. Предполагается, что большинство вузов должно остаться в рамках государственного сектора (хотя деятельность некоммерческих институтов тоже надо поощрять). Университеты, отвечающие предписанным стандартам качества, должны иметь право вводить собственные вступительные экзамены, определять содержание обучения и выпускать собственные дипломы. Управляться они должны независимыми советами. Государство должно будет по-прежнему обеспечивать львиную долю университетских бюджетов, но гранты следует структурировать так, чтобы они поощряли университеты наилучшим образом выполнять свои функции: привлекать большее количество студентов, в том числе лучших; проводить больше высококвалифицированных исследований, часть из них должна подкрепляться публикациями в ведущих международных журналах с высоким статусом. Чтобы обеспечить стабильную финансовую поддержку государства и в то же время академическую независимость университетов, можно посоветовать создать единый совет высшего образования, находящийся между правительством и университетами. Такие системы бюджетного финансирования в сочетании с независимыми управляющими советами университетов эффективно функционируют, например, в Великобритании и Израиле.
Все эти институциональные изменения должны повлиять на процесс глобализации и развитие реформы в правильном направлении. Но это лишь необходимые условия для работы университетов и для удовлетворения потребности в тесной академической кооперации между российскими учеными и учеными всего мира. В тех дисциплинах, где российская наука сильна, такая кооперация может принять форму взаимного обучения и научных визитов, совместных исследовательских проектов и публикаций, обмена выпускниками, совместных конференций и других мероприятий подобного рода. Двигаясь этим путем, российские ученые сами увидят и отберут лучшие способы обучения и исследовательской деятельности и внесут свой вклад исходя из собственных знаний и опыта. Это запустит процесс конвергенции, эффективной кооперации и взаимных научных и академических достижений.
В тех дисциплинах, где России требуются более радикальные изменения в содержании образования, способе обучения, исследовательских методах, таких как экономика, бизнес и, возможно, социальные науки, изначальная кооперация должна быть прежде всего направлена на поддержку российских партнеров. Здесь требуется наибольшее число профессоров, приезжающих в Россию, вплоть до руководителей программ, а также преподавателей и студентов, обучающихся и получающих постдипломное образование на Западе. Кроме того, надо приложить максимум усилий для возвращения и трудоустройства в российские университеты экспатриантов с западными степенями. Они станут «агентами изменений» не только содержания обучения и учебных программ, но и стиля обучения, проведения исследований, академического управления и т.д., поскольку в этой области сопротивление старых преподавателей может быть сильнее и, следовательно, реформы могут продвигаться медленнее.
Выше говорилось о волне интеллектуальных эмигрантов из России в первые переходные годы. Они, как и тысячи студентов, отправившихся учиться за границу, составляют потенциальную академическую диаспору, способную обеспечить значительную научную поддержку при условии, что институциональная и физическая инфраструктура адекватна и доброжелательна. В настоящее время в России есть всего несколько изолированных островков, соответствующих этим условиям; в целом же среда весьма агрессивна, а инфраструктура в большей своей части еще не готова.
Учитывая высокую стоимость создания и содержания элитных исследовательских университетов и одновременно их ключевую роль в интернационализации российского высшего образования, разумно будет ограничиться относительно небольшим числом так называемых центров успешности. Их можно учредить на основе национального тендера, который определит высокие академические и правительственные стандарты, включая те, что напрямую связаны с перечисленными выше международными усилиями. Чтобы обеспечить высокий уровень научных исследований, эти центры, вероятно, должны объединить ведущие академические университеты с ведущими исследовательскими институтами, возможно, с теми, которые сегодня являются частью РАН. Очень важно, чтобы такие центры финансировались за счет массированных правительственных пожертвований, грантов. Остальные вузы можно сгруппировать по разным уровням качества и включенности в академические исследования, как функционируют, например, Калифорнийский университет, университеты Великобритании и Израиля.
2.3 Создание в России университетов мирового класса
Есть три стратегии создания в России университетов мирового класса. Любая из них требует больших инвестиций, интернационализации высшего образования и совершенствования управления вузами.
В докладе Всемирного банка, посвященном экономике знаний, предлагается схема перехода стран к такой экономике. В ней четыре стратегических элемента: адекватная экономическая и институциональная система, сильная база для наращивания человеческого капитала, динамичная информационная инфраструктура и эффективная национальная система создания и распространения инноваций. Высшее образование занимает важное место во всех четырех элементах. Поэтому страны, имеющие лучшие по мировым меркам вузы, быстрее прочих строят знаниевый тип экономики.
Прежде всего, речь опять же идет о таком типе университетов, который принято называть исследовательским. Дело в том, что университеты, ориентированные на подготовку специалистов массовых квалификаций (обучающие университеты), могут быть сколь угодно выдающимися, но им не приходится конкурировать на международном рынке знаний и высших квалификаций. Они ориентированы на местный рынок труда и на локальную экономику, могут легко заимствовать и осваивать современные учебные программы и образовательные технологии. А исследовательские университеты всегда работают на глобальном рынке. Так же, как не бывает «местных» знаний, не может быть локального исследовательского университета - он по определению должен быть глобальным и конкурировать с лучшими мировыми вузами.
Как же включиться в эту конкуренцию? Критерии обретения статуса университета мирового класса содержатся в популярных международных рейтингах, из них два самых полновесных - Рейтинг университетов мира, составляемый Times, и Академический рейтинг университетов мира Шанхайского университета.
Times отбирает и ранжирует 200 лучших университетов. Главный критерий ранжирования - международная репутация, оцениваемая с помощью разных данных, включая число иностранных студентов и преподавателей, авторитетность преподавательского состава, оцениваемую по ссылкам на научные работы, и результаты опросов, выясняющих выпускников каких вузов предпочитают работодатели.
Шанхайский рейтинговый лист лучших 500 университетов делается с помощью методики, основанной на результатах учебной и научной работы преподавателей, выпускников и штатных сотрудников. Она учитывает число публикаций, ссылок и эксклюзивных международных наград (Нобелевская премия, Филдсовские медали и проч.).
Только два российских вуза - Московский и Санкт-Петербургский государственные университеты - входят в эти рейтинги. В последнем рейтинге Times МГУ занял 155-е место, СПГУ - 168-е, а в Шанхайском МГУ на 70-м месте, а СПГУ вошел в четвертую сотню. Конечно, можно не соглашаться с этими рейтингами, но нельзя не признать, что даже если они не вполне точно отражают качество образования в вузах, то в значительной степени формируют конкурентную среду в глобальном высшем образовании. Игнорировать их - значит обрекать систему высшего образования на изоляцию и дальнейшее сокращение ее влияния на мировой арене.
Анализ этих международных рейтингов показывает, что университеты, входящие в тридцатку лучших, имеют общие характеристики - это, во-первых, большой процент талантливых и продуктивных преподавателей и студентов; во-вторых, высокая обеспеченность ресурсами для создания качественных условий обучения и проведения исследований; в-третьих, система управления, позволяющая принимать решения без лишней бюрократии.
Для большинства университетов мирового класса характерна высокая доля студентов магистратуры и аспирантов в общем числе обучающихся: Гарвард - 59%, Стэнфорд - 64%, Массачусетский технологический институт - 60%, Лондонская школа экономики - 51%, Пекинский университет - 53% (в российских университетах эти цифры в несколько раз ниже). Данные свидетельствует о сильном научном потенциале этих вузов и о способности отбирать лучших студентов из других учебных заведений. Здесь важно подчеркнуть, что магистры и аспиранты в таких вузах являются важной движущей силой исследований и разработок. Их привлекают отличными условиями и щедрыми стипендиями. Поэтому качество студентов в значительной степени определяет качество исследований. Понятно, что такие университеты не могут быть очень крупными, среднее число обучающихся в них - 20-30 тыс. человек.
Университеты с большим количеством студентов (Мексиканский автономный университет - 137 тыс. студентов, Университет Буэнос-Айреса - 183 тыс.) не попадают в высшую лигу, несмотря на то, что у них есть отделения и научные центры действительно мирового класса. Дело в другом: очень трудно поддерживать высочайшее качество подготовки в массовых процессах.
Другой особенностью привлечения кадров является международный масштаб. Международная ориентация все больше определяет конфигурацию элитных вузов: в Гарвардском университете 19% учащихся-иностранцев, в Стэнфорде - 21%; в Колумбийском университете - 23%, в Кембридже 18% студентов не являются гражданами Великобритании или стран ЕС. Весьма важно, что такие учащиеся являются не только источником дополнительных финансовых средств, их присутствие создает интеллектуальное сообщество, отличающееся многообразием культур, что необходимо для развития творческой и инновационной деятельности. Руководство стран, в которых находятся эти университеты, рассматривает привлечение иностранных студентов в исследовательские вузы прежде всего как импорт мозгов, а не как экспорт услуг. Большинство иностранных студентов на престижных магистерских и особенно докторских программах получают стипендии.
