Ленинграда и области. Именно во время «Кировского потока» начались
рассматриваться дела «бывших людей». Многие из этих не в чем не повинных
людей были вынуждены выехать за пределы Ленинграда или Москвы в глухие
деревни -
- 8 -
где-нибудь на окраине страны. По подсчетам, из Ленинграда было выслано несколько
десятков тысяч человек и большинство из них так и не смогло вернуться в свои
родные места[8]. Именно во время
«Кировского потока» были нанесены первые удары по русской интеллигенции.
Начатые в эту пору гонения на интеллигенцию продолжались ещё почти пять лет и
закончились только к сороковым годам. Одновременно с репрессиями в народе
началась замена командования военно-морских сил страны, продолжалась и так
называемая «чистка» партии. Именно «кировский поток» стал началом всего того
ужаса творившегося в стране в течении многих последующих лет и окончательно
закончившегося лишь со смертью Сталина.
Бессмысленно говорить о всех жертвах Сталина и его ужасного террора, так как
число этих жертв невозможно представить и сосчитать. Количество людей,
погубленных жестокой сталинской диктатурой всё ещё остаётся неизвестным и,
возможно, ответ на этот вопрос безвозвратно ушел в прошлое, так и оставив
человечество в неведении.
В этой главе я постараюсь более или менее подробно описать трагическую судьбу
репортёра Алексея Кириллова, который был незаконно осужден и выслан со всей
своей семьей в небольшой городок Казачинск, Красноярского края. Во время ссылки
в Казачинске он вёл дневник, в котором описывал каждый день своего пребывания в
этом городке. Надо отметить, что эту главу своей работы я писал в основном
используя именно материалы из дневника Алексея Кириллова, хранящегося в фондах
музея Политической Истории России[9].
Алексей Кириллов по профессии корреспондент, работал редактором отдела печати
ленинградской газеты «Смена». Почти сразу после убийства Сергея Мироновича
Кирова большей части сотрудников отдела, в котором работал Кириллов, был отдан
приказ о срочном отъезде из Ленинграда. Дело в том, что эта печатная
организация непосредственно соприкасалась в работе с Первым Секретарём
ленинградского Обкома, а следовательно несла некоторую ответственность за
смерть Кирова. Письмо о выселении семьи репортёра из Ленинграда пришло, когда
он находился в командировке в Красноярске. Известие об убийстве Сергея
Мироновича сильно потрясло корреспондента, но ещё больше его потряс и возмутил
тот факт, что он и почти все его коллеги подозреваются в причастности к этому
преступлению. Из Красноярска он хотел выслать письмо с оправданием своему другу
Акулишкину, где он писал: «Тяжелый удар, обрушившийся на партию втройне
тяжел для меня. Во - первых я много соприкасался в работе с Сергеем Мироновичем
и не могу без ужаса думать о случившимся. Во - вторых я работал в ленинградской
организации, несу щей
- 9 -
непосредственную ответственность за смерть Сергея Мироновича. В - третьих мои
идейные колебания в момент 14 съезда партии, ставят меня в ряды людей особо
отвечающих за действие гнусной банды убийц». Но письмо он так и не
отправил, стыдно стало... не захотелось оправдываться за не совершенные им
поступки[10]. Возможно, в последствие
решение не посылать данное письмо отразилось на дальнейшей судьбе
корреспондента и его семьи.
Вскоре после прихода вести об убийстве Кирова и о выселении Кириллова и его
семьи из Ленинграда, пришла новая телеграмма с приказом о немедленном отъезде
репортёра в Казачинск, без права на въезд в Ленинград, чтобы
повидаться с семьёй. В телеграмме уверяли, что его жена в скором времени
прибудет на проживание в Казачинск.
В Казачинске репортёра устроили на работу, но не на работу в местном журнале
или газете, а просто заставляли заниматься чисто механически трудом, типа
переписывания разного сорта бумаг и документов. Возмущенный таким отношением
и недоверием Кириллов пишет очередное письмо из Казачинска, адресованное А.Л.
Стецкому, с просьбой о замене работы на другую, более подходящую к его
профессии и, естественно, получает полное соболезнований письмо, в котором
разъясняется невозможность осуществления его просьбы. Второго марта репортёр
посылает письмо своей жене Людмиле, в котором рассказывает о жизни в городке.
В это же время он начинает знакомиться с местными и высказывает председателю
Щукину несколько своих предложений по поводу подготовке города к весне, в
общем, входит в доверие к горожанам. Живя в Казачинске, Кириллов всё же не
был полностью отрезан от окружающего мира. Ему было разрешено выписывать
некоторые газеты и он, пользуясь этой возможностью, всё время мог узнавать
последние новости и всегда быть в курсе происходящих событий. Когда пришло
письмо от жены с сообщением: «Пятые сутки едем», радости его не было предела.
Но вскоре его ждало разочарование. Людмила, находясь в Красноярске, не смогла
выехать от туда: несмотря на все старания, встретиться с мужем ей так и не
удалось. С этого момента началась настоящая травля всего семейства
корреспондента. Надо сказать, что потратив около месяца на попытки выпросить
у начальства краткосрочный отпуск, Кириллову всё-таки удалось увидеться со
своей женой. Но сколько времени и сил ему потребовалось, чтобы на несколько
дней выехать в соседний город! У Людмилы пока что дела складывались удачней,
чем у её мужа, но это продолжалось недолго. Утром 24 апреля он должен был
выехать в село Ерзовку на проверку посева, предварительно получив телеграмму,
что Людмила довольна своей работой в
- 10 -
местной школе и что занята ею по горло. Вдруг, неожиданно, перед самым
отъездом, приходит послание
из Красноярска: «Меня безобразно оклеветали. Приездом начальника, надеюсь, всё
выяснится»[11].
Двадцатого мая, как пишет репортёр, произошло нечто ужасное. Вот запись из
дневника Кириллова: «Жена приобрела для парткабинета Политотдела книги для
создания библиотеки. Работала оно с увлечением, горячо, и дело продвигалось,
хотя книг в книжном магазине не было, и приходилось их приобретать у букиниста
или в комиссионном магазине, где и было куплено полное собрание сочинений В.И.
Ленина 1-го издания. При выдаче одного из томов Ленина помполиту для его
подготовки к очередному политзанятию, которыми было поручено руководить Люське,
из книги выпала старая, пожелтевшая от времени листовка о профсоюзной дискуссии
за подписью Троцкого.
Людмила обратилась за советом к замначальнику Политотдела Шекку: что делать с
этим документом? Шекк ответил: «Давай мне, я спрячу его в стол, под ключ».
Когда на другой день Кириллова проводили очередное политзанятие с
помполитами, где как раз прорабатывалась тема «Профсоюзные дискуссии», Шекк
вынул из стола листовку и показал её всем присутствующим. Это и послужило, как
видно, поводом к тому, что в Оргбюро было подано от помполитов и Шекка
заявление, что Кириллова «распространяет троцкистские листовки».
В отсутствие начальника Политотдела Черкасова, который как раз в эти дни
находился в командировке в Москве, сам Шекк поставил на партийном собрании
политотдельцев накануне 1 Мая вопрос об исключении Кирилловой из партии «за
распространение контрреволюционного троцкизма».
Обо мне на собрании говорили, что я несколько раз исключался из партии (это
явная ложь!), что сейчас я в ссылке и тому подобную чушь. А Люську окрестили
«контрреволюционеркой» и вынесли решение об её исключении из партии...»
[12]
Людмиле, обвиненной в «распространении контрреволюционных листовок»,
распространять которые она даже и не думала (кстати, в 1-м издании
произведений Ленина текст этой самой листовки напечатан в конце тома в виде
приложения) ничего не оставалось, как терпеть эту клевету и сдать свой
партийный билет. Для неё и детей настали черные времена. Дети политотдельцев
кричали им в окно: «вы убили Кирова!». Разбили оконное стекло, бросая в него
камни, старенькую мать репортёра и его сына-школьника по дороге в школу тоже
забрасывали камнями. Не помогло и обращение за
- 11 -
помощью в местное управление ГПУ, там её выслушали в полной растерянности и
ничего не сказали.
Кириллов жил всю оставшуюся зиму всё время волнуясь за судьбу жены и детей. 1
января 1936 года произошел один совсем неожиданный и повернувший жизнь
репортёра в другое русло случай, ему вернули его партбилет, но жене
возвращать категорически отказались. Через некоторое время после возвращения
партбилета, Кириллова устроили на новую работу - директора школы.
Всю весну 1936 года репортёр работал в школе и, одновременно, не переставал
заниматься колхозным хозяйством. Дневник репортёра Алексея Кириллова
обрывается записью от 19 апреля 1936 года. На все летние месяцы он был послан
Казачинским райкомом уполномоченным по посевной, а затем и уборочной компании
в село Рождественское - крупнейший колхозный район области. Уже само это
назначение было воспринято Алексеем, как знак растущего к нему доверия
партийной организации Казачинска. Этим же летом Алексей одним из первых в
районе прошел обмен партийными документами, но «отмежеваться» от исключенной
из партии жены наотрез отказался. В августе по инициативе Кириллова был
предпринят небольшой геологический поход по Енисею с целью разведки полезных
ископаемых.
Всё шло очень хорошо, Кирилловы ждали сообщения о возможности переезда
обратно в Ленинград и никто даже не мог представить себе, какой кошмар
ожидает их в будущем.
Как то раз поздно вечером, Людмила подошла к своему домику в Казачинске и
увидела подъезжавшую к ним телегу с начальником Казачинского НКВД, Степаном
Прокопьевичем Демидчиком и ещё одним незнакомым человеком, который начал в
доме обыск. Алексей был уже дома. Были конфискованы и увезены все книги,
находившиеся в избе, остальные вещи их не интересовали. Когда телега уехала,
Алексей сказал, что его исключили из партии, обвинив в распространении в селе
Рождественском троцкистской литературы, книг, которые его попросили выписать
из Красноярской библиотеки с целью просвещения некоторых сельчан («Поднятая
целина» Шолохова, однотомник Пушкина, «Энергия» Гладкова и «Капитальный
ремонт» Соболева). Всех поразила и ошеломила дикая и чудовищная нелепица
этого обвинения, ведь, в сущности, с Алексеем произошло то же самое, что и с
его женой в 1935 году.
На другой день, после обыска, Людмила пошла на работу в школу, куда её
Алексей устроил, как учительницу, и засела за проверку сочинений, которые
было необходимо вернуть авторам без задержки. Занятая работой, она совсем
отвлеклась от события прошлого дня и поэтому не придала особого значения
просьбе Алексея прогуляться с ним в Тайгу. Он пошел туда в одиночестве.
Именно во время этой одинокой прогулки окончательно созрело у Алексея
решение, спасти
- 12 -
семью ценой своей гибели. Прощальное письмо уже было написано и лежало у него
в кармане.
На другой день Кириллова опять пошла на работу. В учительской её задерживает
завуч - даёт прочесть приказ по школе: «За непедагогическое отношение к
ученикам (есть любимчики), за жевание бутерброда при входе в класс, за то, что
не отметила роль большевиков в Пугачевском восстании - считать Людмилу
Александровну Кириллову уволенной из школы с 6 октября 1936 года»
[13]. Завуч этот часто появлялся в школе в нетрезвом виде, а сидя как-то на
уроке, когда шло чтение «Капитанской дочки» любезно заметил после звонка: «Я к
вам учиться прихожу».
Сразу же после школы она пошла в райзо к мужу, чтобы сообщить ещё одну
печальную новость, сказать о её увольнении и о том диком приказе по школе.
За разговором решили, что надо пойти в Казачинское отделение НКВД к
начальнику Степану Демидчику и от имени всей семьи попросить: если считают
врагами - пусть судят, а если нет - пусть наконец прекратиться травля,
которой их подвергают и конца которой не видать.
Вечером Людмила пошла в управление НКВД, а Алексей взяв ружье и собаку пошел в
тайгу. Людмила не знала, что живым видит мужа последний раз в жизни. Вечером
Кириллов застрелился на берегу Енисея. Секретарь райкома, который сформулировал
то чудовищное обвинение в троцкизме «доконавшее» репортёра, узнав об этом,
уволился и уехал из Красноярского края. В музее Политической истории России до
сих пор хранится предсмертная записка А.А. Кириллова
[14].
Корреспондент Кириллов является всего лишь одной из многочисленных жертв
«Кировского потока» и большинству из которых, подобно ему приходилось сносить
все оскорбления и неоправданные обвинения от горячо любимой Советской Власти.
4. «Большой террор»
«Большой террор» или, как его ещё называли «Ежовщина», являлся продолжением
«Кировского потока», который проходил в стране с 1934 года. «Кировский поток»
был лишь первым шагом Сталина для установления своей диктатуры, а во время
«Большого террора» репрессии приобрели наибольший размах. На деле, «Ежовщина»
была исполнением приказа Наркома внутренних дел №00445 и проходила с 5
августа 1937 года по 16 ноября 1938 года. Однако, по датам «Большого террора»
существуют среди историков существуют некоторые разногласия. Одни считают,
что всё началось в июне 1936 года, а другие уверены, что «Большой террор»
начался осенью
- 13 -
тридцать седьмого года. За это время было расстреляно более сорока тысяч
человек. Больше всего страдал Ленинград и Москва, в которой под высшую меру
наказания попало более двадцати пяти тысяч человек. В этот период пострадали
все слои населения СССР, а также военные, чиновники и интеллигенция. В 1936
году начались первые «открытые процессы», которые представляли из себя
грандиозные, хорошо спланированные спектакли, не имевшие под собой никакой
основы. Все эти процессы были лживы, но так хорошо спланированы, что никто в
народе не догадывался о том, что судят вовсе не врагов народа. Три самых
ярких процесса прошли в Москве, а затем начали проводиться многочисленные
мелкие процессы в краях и областях СССР.
19 августа 1936 года в Москве в Октябрьском Зале Дома Союзов начался первый
чудовищный спектакль - так называемый «открытый процесс» над лидерами
оппозиции. На скамье подсудимых сидели главным образом бывшие лидеры «новой»
оппозиции - Г.Е. Зиновьев, Л.Б. Каменев, Г.Е. Евдокимов, И.Н. Смирнов, И.П.
Бакаев, С. Мрачковский, В.А. Тер Ваганян и другие, причем многие из них уже
во второй раз за два года оказались на этой скамье. Всего в группе обвиняемых
было шестнадцать человек, их в обвинительном заключении назвали «троцкистско-
зиновьевским террористическим центром».
«Судебное разбирательство длилось до 24 августа и к его концу обвиняемые уже
совсем не «отпирались». Зиновьев говорил: «Мой ущербный большевизм
превратился в антибольшевизм, а благодаря троцкизму я дошел до фашизма... Мы
заняли место большевиков, эсеров, меньшевиков и белогвардейцев, которые не
могли открыто выступать в нашей стране
[15]».
Все обвиняемые «охотно» рассказывали о своей роли в убийстве Сергея
Мироновича Кирова и о планах убийства таких крупных политических деятелей,
как Сталин, Молотов, Каганович, Чубарь, Эйхе. Каменев рассказывал, что
убийство Сталина планировалось осуществить во время VII конгресса Коминтерна
и что этот акт должен был вызвать замешательство в партии и привести к
мощному движению за возвращение к власти Троцкого, Каменева и Зиновьева. Лишь
один Н.И. Смирнов пытался отвергнуть большую часть предъявленных ему
обвинений, но и у него ничего не вышло, так как он был «уличен» показаниями
других подсудимых.
Хотя процесс и считался открытым, в зале присутствовало лишь несколько
десятков заранее отобранных «представителей общественности», а остальными
«зрителями» были сами сотрудники НКВД. Были отвергнуты многие элементарные
нормы судопроизводства. Никаких вещественных
- 14 -
доказательств прокурор СССР А.Я. Вышинский не предъявлял, а коллегия
Верховного суда, возглавляемая В.В. Ульрихом, их и не требовала. Всё
обвинение было построено на показаниях и признаниях самих обвиняемых. В
судебном разбирательстве также не принимали участия адвокаты, а предложения
некоторых зарубежных адвокатов встать на защиту обвиняемых были отвергнуты.
Все показания были однообразны: перечисление различных преступлений или
планов преступлений, которые подготавливали «центр» и его «филиалы».
Г. Зиновьев, Л. Каменев и другие обвиняемые теперь реабилитированы и поэтому
доказывать то, что процесс был «дутым» нет необходимости. Однако в 1936 году
доверие партии и большинства народа к Сталину, НКВД и советскому суду было
ещё очень велико, сомнения возникали у немногих и мало кто решался высказать
их даже в кругу самых близких друзей.
Этот «первый открытый процесс» вынес смертный приговор всем шестнадцати
обвиняемым и вызвал очередную волну репрессий. В первую очередь арестовывали
бывших членов «левых» оппозиций, все газеты были полны статьями о
«разоблачении» скрытых троцкистов, большинство из которых и не собирались
утаивать свое прошлое.
Второй политический процесс - спектакль начался зимой 1937 года. На этот раз
перед Военной коллегией Верховного суда СССР предстали Г.Л. Пятаков, К.Б.
Радек, Г.Я. Сокольников, Л.П. Серебряков, Я.А. Лившиц, Н.И. Муралов, Я.Н.
Дробнис, М.С. Богуславский и другие - всего семнадцать человек. В большинстве
подсудимые были известными деятелями партии, активными участниками революции
и Гражданской войны. Почти все в 1924-1928 годах принадлежали к
«объединенной» оппозиции, но затем публично объявили о разрыве с Троцким и
