Реферат: Публий Вергилий Марон
Министерство образования Российской Федерации
Оренбургский государственный университет
Гуманитарный факультет
Кафедра филологии
реферат
на тему : «Публий Вергилий Марон»
Выполнила : Гадыльшина Г.Р. студентка I курса
группы 2000 ЛП-3 (а)
Проверила: Мосиенко Л.В.
Оренбург 2001
План:
1. Юношеские годы Вергилия....................3
2. Творческая деятельность.....................4
2.1. Сборник «Буколики» из десяти эклогов............4
2.2. Любовная лирика.....................11
2.3. «Энеида».........................12
2.4. «Проклятия». Темы из жизни................21
3. Риторическая литературная техника поэта............25
Список литературы.........................27
Как ведомо мне, некие лица клеветали, будто Вергилий
разрушает собственные мысли как бы противочувствием.
Клавдий Донат. Толкование на «Энеиду» Вергилия, I, вступление
1. Юношеские годы Вергилия
Отцом Вергилия был простой ремесленник, который, впрочем, ко времени рождения
будущего поэта уже владел небольшим имением в Андах, на севере Италии,
недалеко от Мантуи. Вергилий родился в 70 году до н. э., учился в риторских
школах Милана и Рима, сблизился с неотери-ками, изучал александрийскую поэзию
и сам писал в духе неотериков.
В конце 40-х годов поэт вернулся в родные Анды. Имение его, как это было с
поместьями многих землевладельцев северной Италии, было конфисковано в
пользу ветеранов Октавиана и возвращено поэту лишь благодаря вмешательству
влиятельных литературных друзей. Сборник лирических стихотворений Вергилия
(«Буколики») был издан в 39 году. Между 37 и 30 годами Вергилий пишет свое
второе крупное произведение — дидактическую поэму «Георгики», а в последние
10 лет жизни работает над «Энеидой», поэмой, прославившей его в веках.
2. Творческая деятельность
2.1 Сборник «Буколики» из десяти эклогов
Сборник «Буколики» состоял из десяти эклог, которые объединены общим
характером (пастушеские стихотворения), размером (гексаметр) и формой (в
большинстве случаев это драматизированные сценки, в которых пастухи, сидя
под деревьями или бродя по полям и лесам, состязаются в пении).
Следуя принципам неотериков, Вергилий использовал в качестве основного
источника александрийскую поэзию, в частности пастушеские идиллии Феокрита, а
также некоторые ученые или дидактические александрийские произведения. Но
«буколизм» Вергилия был продиктован самой жизнью.
Уже в течение многих лет философы-моралисты все несчастья Рима объясняли
честолюбием и стремлением к богатству.
Римское общество было утомлено войной, мечтало о покое и воспринимало тихую
сельскую жизнь, чуждую всяким суетным стремлениям, как идеал, противостоящий
разладу и смутам, раздирающим большой город. При этом мелкие свободные
крестьяне, идеология которых была близка Вергилию, особенно страдали от
гражданских войн, конфискации земель и вынужденной пролетаризации. Они видели
счастье в прошлом, и идиллическая жизнь сельских жителей казалась им той
единственной формой существования, где человек может обрести душевное
спокойствие. К этому следует прибавить эпикурейские настроения самого поэта,
толкающие его на поиски независимости и душевного равновесия для себя лично.
В своих эклогах Вергилий подчас довольно близок к Феокриту. Он заимствует и
переводит целые куски, иногда лишь незначительно изменяет некоторые детали,
нередко соединяет воедино части отдельных стихотворений Феокрита. Но и в
наименее самостоятельных пьесах Вергилия читателя привлекает подлинность его
чувства, только ему присущее поэтическое восприятие природы, неведомая прежде
музыка стиха. В отличие от Феокрита, горожанина, как бы со стороны
любующегося героями своих идиллий — пастухами и даже иногда чуть-чуть
иронически изображающего их внутренний мир, Вергилий глубоко проникает в
этот мир, раскрывая его со всей серьезностью и даже патетически.
Наиболее полно удерживает Вергилий буколический колорит и традиционные формы
состязания в эклогах, содержащих поочередное пение двух пастухов,
обменивающихся двустишиями (эклога 3) или четверостишиями (эклога 7). Уже
само построение этих пьес предполагает параллелизм аналогичных или
контрастирующих образов и равновесие синтаксических единиц, заключенных в
куплеты.
Традиционное по форме состязание, но уже целыми песнями, содержится в эклоге
5. Два пастуха, соревнуясь в пении, исполняют музыкально и поэтически
совершенные и композиционно соразмерные песни — один о смерти, другой о
воскресении Дафниса. Глубокая скорбь охватывает всю природу, и, кажется,
меркнет буколический мир, когда в него врывается смерть, но песнь об этой
скорби, как ни печально звучит она, перекрывается гораздо более мощной,
звучащей как торжественный гимн песней о его воскресении.
На фоне прекрасной, сияющей природы раскрывает влюбленный пастух Коридон
(эклога 2) свои чувства, такие глубокие и искренние, что, по предположению
древних, за ними угадывались переживания самого поэта. Сердце поэта как бы
полно музыки, эта музыка рвется наружу, и он поет страстные, гармонично
построенные, искусные и несколько риторичные в своей завершенности песни.
Вергилий любит природу, остро и тонко ее чувствует. Особенно мил ему вечерний
пейзаж, когда от гор удлиняются тени, вдалеке поднимается дым от крыш, а
утомленный и сытый скот лениво возвращается домой. Поэт знает названия всех
деревьев, трав, цветов. Любовно вдыхает он аромат бледных или темных фиалок,
сияющих нарциссов, алых гиацинтов или душистого аниса; любуется красными
маками, нежными лютиками, ромашкой и цветущим клевером. А плоды, которыми
изобилуют сады, ароматны и зримы в своей конкретности — будь то яблоки, айва,
покрытая нежным пушком, или восковые сливы.
Но пейзаж, который занимает такое большое место у Вергилия, это уже не
Сицилия Феокрита. Он теряет отдельные географические признаки и становится
теперь то смешанным, греко-италийским, то отвлеченным и несколько условным и
лишь изредка приобретает черты родной поэту североиталийской местности
(эклога 1). Дело в том, что Вергилия мало занимает правдивость тех или иных
деталей, он предпочитает ей некую пасторальную условность. Этот созданный им
условный мир поэт населяет условными пастухами, далекими от реальных
представителей этой профессии, гораздо более тонкими душевно и глубоко
чувствующими. Показывая их переживания, идеализируя и усложняя их, поэт как
бы раскрывает свой собственный внутренний мир, духовную жизнь своих
современников. В условной маске пастуха глубоко и темпераментно
раскрывается интенсивность переживаний современного поэту интеллектуально
богатого римлянина.
Сложные и напряженные чувства — любовные муки, ревность, отчаяние,
оскорбленное самолюбие, стремление бежать из города в тишину сельской жизни —
поэт выражает в субъективной, лично окрашенной форме. Нередко он близок к
Катуллу по глубине и силе переживания, но чувства его скрыты за маской греко-
римских пастухов, песни которых тщательно продуманы и стройны. Острое
переживание Катулла идентично его поэтическому «я» и изолировано от
окружающего мира, у Вергилия же чувства: сообщены условной маске, но они
выступают в единстве с окружающей природой.
Любовное переживание у Вергилия оказывается таким сильным, сложным и
неоднозначным, что нередко оно разрушает буколическую идиллию. В эклоге 8,
содержащей два лирических монолога, в песне Дамона о его несчастной любви к
красавице Нисе страсть выражена в такой остросубъективной форме, что
крушение любви воспринимается героем как конец мира. Несчастная любовь как бы
разрывает рамки буколического повествования, переходит в самостоятельный
жанр. Этот переход еще более очевиден в эклоге 10, герой которой уже не
пастух, но современник и друг поэта — элегический поэт Корнелий Галл. Это —
единственный случай, когда не в условной маске влюбленного пастуха, а через
монолог реально существующего лица высказывает Вергилий все те любовные
жалобы, признания, горести, связанные с разлукой, и тоску по уехавшей
возлюбленной, которые были в его поэзии и раньше и которые, по-видимому,
разрабатывал в своей любовной элегии и Галл. Изображая чувства страдающего
или обманутого влюбленного, поэт так глубоко проникает в его чувства, что
новое, субъективно-лирическое содержание начинает преобладать над
буколическим. Это дает основания говорить о вызревании на буколическом
материале римской любовной элегии.
Так любовь вступает у Вергилия в противоречие с идиллическим покоем
деревенской жизни. Но она — не единственная сила, вторгающаяся в лелеемый
поэтом буколический мир. В других эклогах он говорит о волнующих его
современников идеологических и политических вопросах, намекает на события,
касающиеся его собственной биографии, создает аллегорию, философствует.
Нам известно, что в 41 году имение Вергилия было конфисковано, а затем
возвращено ему. Этот факт осмысливается в эклоге 1. Здесь беседуют два
пастуха. В жалобах одного из них, Мелибея, потерявшего свой скудный участок
земли и вынужденного покинуть родину, чувствуется горечь, которую испытывали
италийские крестьяне, измученные гражданскими войнами, истомленные
неурядицами, сгоняемые с земли и тоскующие о мирной жизни. В контрастно
звучащий дуэт двух пастухов врываются реальные события, взятые поэтом из
жизни:
Тщательно вспаханный пар получит солдат нечестивый,
Варвар — эти посевы! Вот куда привело несогласье
Граждан несчастных у нас! Для них мы поля засевали!
Собеседник Мелибея Титир чудом уцелел среди этих опасностей:
Счастлив ты, старец: твоими поля останутся вечно.
Их довольно тебе, хоть голый камень повсюду,
Пастбища ж топь окружила в болоте растущей осокой...
...Счастлив ты, старец! Вкушать средь знакомых потоков
И священных ручьев тенистую будешь прохладу.
И Титир, действительно, чувствует себя счастливым. Для него мир идиллии
остался неразрушенным, и он от лица поэта, как полагают, благодарит Октавиана
за то, что тот сохранил ему этот буколический мир, оставил счастье
наслаждаться пастушеской жизнью.
О, Мелибей! То бог нам этот покой предоставил,
Ибо он будет мне богом всегда, и алтарь его часто
Нежный козленок из наших хлевов напоит своей кровью.
Он моим быкам ходить, как видишь, позволил,
Мне же играть, что хочу, на простой тростниковой свирели
Полагают, что это сам поэт устами пастуха воздает благодарность
«богоподобному юноше» за сохраненное имение и почти обожествляет Октавиана
задолго до официального создания его культа. Этой темы Вергилий касался еще
раньше, в эклоге 5, где в обожествлении Дафниса древние видели
аллегорический рассказ об обожествлении Юлия Цезаря.
В рамках буколического жанра возникают, таким образом, не только намеки на
личные, биографически достоверные события, не только показаны судьбы и
переживания италийского крестьянства, связанные с определенными событиями
политической и социальной жизни, но не менее отчетливо звучит рассказ о тех
потрясениях, которым подвергается буколический мир, с трудом сохраняемый для
немногих, а в образе Мелибея тоска по этому миру и мечта о счастье контрастно
противостоят настроению Титира и едва ли не более убедительны.
Вергилий приходит к мысли, что поэзия — единственное средство сохранить
целостность своего внутреннего мира. Еще раньше Катулл открыл, что духовность
любви неотъемлема от человеческой жизни. Теперь же, в век Августа, возникает
потребность при помощи поэзии осознать и сформулировать эту духовность. Боги
делают искусство пастухов у Вергилия даром небес; слабый и бессильный перед
жестокостями этого мира Меналк (эклога 9) был неспособен, как и его земляки,
противостоять пришельцам, нарушающим закон и право, отнимающим землю, т. е.
основу жизни, у ее исконных владельцев; но он обретает силу и возвращает себе
свое благополучие только благодаря искусству песен. Наиболее
сложны для понимания эклоги 6 и 4. Начав эклогу 6 с восхваления своего
покровителя Вара, поэт лишь намечает буколическое ее обрамление, а в центре
помещает пересказ песни Силена о происхождении мира и об его истории.
В эскизном перечне мифов наибольшее внимание уделено легендам о несчастной
любви, преступлениях и страданиях. Но в старые легенды вплетается рассказ об
исторически реальной личности — поэте Галле. Этим приемом Вергилий как бы
подчеркивает связь приводимых им мифов с современной жизнью и глубже
осмысливает этот мир, в котором так много горя.
Наконец, в эклоге 4 поэт ставит перед собой задачу воспеть в форме
пророчества о рождении чудесного младенца наступление великих времен и дать
описание грядущего Золотого века.
После примирения Октавиана с Антонием Вергилий надеется на прекращение войн и
возлагает большие надежды на Брундисийский мир. В этой эклоге поэт выражает
чаяния различных слоев италийского общества. В символико-мифологической форме
описывает он чудесную жизнь, которая наступит с рождением младенца и будет
все улучшаться по мере роста ребенка. Сам поэт готов стать певцом этих
событий.
Глянь, как колеблется мир своим весом дугообразным,
Земли, и моря простор, и само глубокое небо,
Глянь, как ликует весь мир, грядущему радуясь веку.
Если б от жизни мне долгой последняя часть хоть осталась,
Если б хватило дыханья твои деянья прославить,
Ни Орфей бы, ни Лин не смогли победить меня в песнях..
До сих пор существуют различные мнения о том, кого имел в виду Вергилий,
воспевая младенца, который принесет благоденствие. Одни считали, что
Вергилий проповедует идеи мессианизма и что в образе ребенка он изобразил
грядущее явление Мессии — искупителя человеческого зла. На этом основании в
поэте ошибочно видели пророка — провозвестника христианства. Существует
также ряд предположений, связывающих концепцию Золотого века у Вергилия с
появлением на свет того или иного реального младенца: ожидавшегося ребенка
Октавиана, сына консула 40-го года Азиния Поллиона, которому посвящена
эклога, или кого-то другого. Но даже если предположить, что Вергилий имел в
виду конкретное дитя, может быть, сына Поллиона, образ этого чудесного
ребенка становится у него гораздо более значительным и сплетается с
символическим представлением о грядущем Золотом веке, который и воспевает
поэт в эклоге 4.
Историческое значение «Буколик» заключается в том, что Вергилий создал в них
утопический и идеальный мир, который он хотел бы видеть свободным от горя,
жизненных тревог и неурядиц, наполняющих реальный мир; он показал силы,
потрясающие и раздирающие этот мир; внес в идиллию субъективные переживания
отдельного человека, с силой и глубиной раскрыл любовную тему. Впервые в
римской литературе заговорил Вергилий об обожествлении правителя и дал
утопическую картину Золотого века.
2.2 Любовная лирика
Лирические стихотворения Вергилия обладают не свойственной ранее римской
поэзии стройностью, цельной и законченной формой, правильным соотношением
частей, симметрией, единством и упорядоченностью, в которых уже нет пестроты
неотерической поэзии.
В условной форме эклог Вергилия намечается новый круг мыслей и представлений,
которые со временем сломают рамки пастушеской идиллии и приведут к
формированию новых жанров. Но именно у Вергилия острое субъективное
переживание облекается в формы объективных жанров, в частности в форму
эпоса. Так, эпиллий об Орфее и Эвридике («Георгики», книга IV), хотя и
вставлен в этиологический эпиллий об Аристее, содержит трогательный и
волнующий рассказ о несчастной любви и очень поэтичен. Вообще тема несчастной
любви — одна из ведущих у Вергилия. Не менее глубок, психологичен и исполнен
глубокого чувства рассказ о любви Дидоны в IV книге «Энеиды».
2.3 «Энеида»
Третья черта биографического облика Вергилия — предсмертное намерение сжечь
«Энеиду», а значит, отношение к результату своих одиннадцатилетних трудов (по
крайней мере, в его незавершенном виде) как к неудаче. Уже Плиний Старший
свидетельствует: «Божественный Август воспретил сжигать стихи Вергилия,
посягнув на святость завещания». «Еще до отъезда из Италии, — рассказывает
Светоний, — Вергилий договаривался с Варием, что если с ним что-нибудь
случится, тот сожжет «Энеиду»; но Варий отказался. Уже находясь при смерти,
Вергилий настойчиво требовал свой книжный ларец, чтобы самому его сжечь; но
когда никто ему не принес ларца, он больше не сделал никаких особых
распоряжений на этот счет». Фаворин объяснял желание Вергилия особой ролью,
которую в практике Вергилия играла шлифовка и доработка первоначального
наброска — иначе говоря, дистанцией между первым и окончательным вариантами.
Галльскому ритору представлялось, что он ясно видит в «Энеиде» неготовые
места , «подпорки», на место которых только предстояло стать «крепким
колоннам». Современные специалисты проявляют в этом вопросе куда меньше
уверенности. О том, что «Энеида» — произведение неоконченное, нам напоминают
лишь оставленные недописанными 58 полустиший (для нас — желанный случаи
заглянуть в творческую лабораторию поэта ), да еще, может быть, некоторые части
III книги и непропорционально растянутая история рождения и юности Камиллы (XI,
539— 584), заставляющая вспомнить рассказы о том, как Вергилий проводил
дни в жестком сокращении надиктованных с утра пассажей. В остальном же «наше
время, привыкшее к эскизности, не замечает, что здесь что-либо не вполне
готово», и нам очень трудно подумать о поэме как о черновике, который едва не
был уничтожен наподобие того, как Шопен перед кончиной сжег свои наброски.
Однако мотивировка предсмертной воли Вергилия у Сервия (которому К. Бюхнер
приписывает особенно хорошую осведомленность) та же самая: «К изданию он
Страницы: 1, 2
